Борьба за преодоление религиозных влияний в советской школе (1917—1919 гг.)

20.01.2015 Статьи/Образование

Сеть средних учебных заведений в дореволюционной России отличалась крайней пестротой. Не все школы находились в ведении Министерства народного просвещения, часть их была передана церкви. В ее ведении, помимо специально богословских средних и высших учебных заведений, находилась большая часть начальных школ. Сюда относились: школы грамоты (в конце XIX в. их было около 19 тысяч), церковно-приходские одноклассные и двухклассные (четырехгодичные) школы (около 13 тысяч), а также фактически состоявшие в ведении духовенства воскресные школы.

Многотипностью отличались и школы, которыми ведали Министерство народного просвещения и другие министерства.

«...Школа была целиком превращена в орудие классового господства буржуазии, — говорил В. И. Ленин о дореволюционной школе в России, — она была вся проникнута кастовым буржуазным духом, она имела целью дать капиталистам услужливых холопов и толковых рабочих»[1].

Одним из главных проводников реакционного влияния на школы были религиозные организации.

Влияние церкви на всю сеть народного просвещения было чрезвычайно большое. Многочисленные свидетели, хорошо знающие школьный быт дореволюционного времени, единодушно утверждают, что преподаватель так называемого «закона божия» (непременный член школьного коллектива) надзирал за другими педагогами и за учениками, контролировал занятия по всем дисциплинам. И в органах управления народного образования духовенство играло большую роль.

«Закон божий» преподавался во всех школах. Просвещение в этих условиях отличалось непримиримым противоречием: с одной стороны, основы наук, с другой — стоящие в вопиющем противоречии с ними древние библейские легенды и мифы, которые выдавались «законоучителем» за истину. Весь распорядок в школах повседневно сопровождался религиозными церемониями: молитвой до и после занятий и т. д.

Школьные программы были построены так, что изучение церковных предметов занимало значительную часть учебного времени. В начальных училищах, по положению 1897 г., преподавание «закона божия» отнимало 25% всего учебного времени, в двухклассных училищах Министерства народного просвещения— более 20%, в мужских гимназиях — более 8%, в реальных училищах — почти 7% учебного времени[2].

Подсчитано, какая доля всех учебных часов, потраченных на законченное гимназическое и реальное образование, приходилась на «закон божий». Первое продолжалось 11 лет (два года начальной школы, один приготовительный класс и восемь в гимназии), второе— 10 (два года начальной школы, один приготовительный класс и семь основных классов). Гимназическое образование занимало 9322 учебных часа, из них 760 приходилось на «закон божий»; реальное — 8618 часов, из них на «закон божий» — 696[3].

Эти данные могут дать только приблизительное представление о доле учебного времени, отводимого на религиозное преподавание. Некоторые предметы, помимо «закона божия», тоже наполнялись церковным содержанием и являлись как бы добавлением к курсу «закона божия», например законоведение, церковнославянский язык. Противоречие между школьными знаниями и мракобесием, которое насаждалось в той же школе, невозможно было преодолеть. Страдающей стороной при этом являлись так называемые «светские» науки, которые урезались и коверкались так, чтобы заложенное в них научно-атеистическое содержание было затемнено, скрыто. Раскрытие объективных закономерностей в истории человеческого общества и в природе становилось недоступным школе.

Прогрессивные деятели просвещения давно отмечали засилие церковников в школе как чрезвычайное зло. Какие отрицательные последствия оно имело для учащихся и педагогов, подробно показано в книге А. Петрищева «Заметки учителя», изданной в 1905 г. А. М. Горьким в издательстве «Знание». По материалам своего большого опыта работы учителем в средней школе и сведениям, попадавшим в печать, Петрищев нарисовал для времени конца XIX начала XX в. чудовищную картину засилья духовенства в школе. «Сельский батюшка» по поводу того, что учитель осмелился научно объяснить ученикам вопрос о кликушах, допрашивал педагога: «верует ли он в одержание демонами»? А когда учитель в ответ назвал это суеверием, церковник возбудил дело о нем как о лице, «наводящем крамолу на действия духовенства». Учитель в результате разбирательства его «дела» должен был оставить школу. Та же участь постигла и другого учителя, который, объясняя ученикам, что значит слово «идол», на дополнительный вопрос учеников ответил, что висящая в классе икона — тот же идол, называемый русским словом «образ»[4].

Обращаясь к фактам из своей собственной педагогической практики, Петрищев вспоминает многие случаи, когда законоучители вмешивались в учебную работу.

Петрищев, отвечая на вопросы своих учеников, разъяснил им учение Дарвина о происхождении видов и в свете этого же учения — теорию происхождения человека. Ученики его рассказ передали своим товарищам, учащимся духовного училища, которые, в свою очередь, спросили своего учителя о Дарвине. В ответ они услышали, что Дарвин — «богоотступник, который осмелился восстать против священного писания». О том, что Петрищев осмелился рассказать своим ученикам из городского училища сущность дарвиновского учения, немедленно донесли смотрителю училищ, а тот поручил «отцу» Александру сделать соответствующее наставление Петрищеву. Вот как сам Петрищев передает их разговор:

«о. Александр обратился ко мне:

— Вы говорили, что дарвиновым учением скотоводы и садовники пользуются?

— Говорил.

— Я вас попрошу больше не делать ничего подобного!...

— Вы? При чем тут вы? — удивился я.

— А притом, что я ближайшее ответственное лицо за религиозно-нравственное воспитание детей! — запальчиво ответил батюшка.

— А религия причем?

— Вы — учитель. Вы должны знать, что теория Дарвина еретическая, так как противоречит учению отцов...»[5].

«Отец» Александр продолжал бдительно следить за учителем. Вскоре Петрищев получил очередной выговор за разъяснение учащимся, что такое ледниковый период. «Вы позволяете себе в классе опровергать исчисление лет, принятое православной церковью», — заявил ему законоучитель. Столкновение у них произошло и после того, как Петрищев разъяснил ученикам вздорность рассказа о «чуде» самовозгорания свечей у «гроба господня» в Иерусалиме. «Ученики должны верить в непреложность чудес, — говорил Петрищеву преподаватель «закона божия», — а вы вносите яд сомнения»[6].

Автор убедительно доказал полную несостоятельность той, распространенной среди части дворянско-буржуазной интеллигенции точки зрения на преподавание «закона божия», что, независимо от своего содержания, оно якобы имело благотворное «нравственно-воспитательное значение». Петрищев на основе фактов засвидетельствовал, что на деле это преподавание сводилось к зубрежке бессмысленных формул и что лицемерие законоучителей не могло быть скрыто от учеников: они ясно понимали, что последние преподносят такие «истины», в которые не может верить ни один здравомыслящий человек.

Добавим к сказанному, что, по данным 1911 г., законоучители составляли примерно третью часть всех преподавателей начальных школ (49 тысяч церковников-законоучителей на 154 тысячи учителей).

Русские революционные демократы Чернышевский, Добролюбов, Писарев и другие ярко и убедительно показывали (насколько это можно было сделать в подцензурной печати) всю вредоносность хозяйничанья церковников в области народного просвещения. Чернышевскому, как известно, приходилось сталкиваться с церковными властями во время его работы учителем в Саратовской гимназии[7]. Революционные демократы, ратуя за отделение школы от церкви, выражали мнение всей передовой русской интеллигенции.

Большая часть учителей, особенно низших школ, понимала необходимость высвобождения школы от гнета религии и ее служителей, однако в большинстве случаев не проявляла последовательности и решительности в борьбе за светскую школу.

Н. К. Крупская в своих статьях показала, в каком жалком, подчиненном положении находился учитель средней, а особенно сельской начальной школы в царской России. За ним надзирали и полиция, и инспектор училищ, и «батюшка наблюдал, достаточно ли неуклонно исполняет учитель все церковные обряды, не вольнодумец ли он», следил за ним и местный кулак. «Правительство стремилось сделать учителя чуждым народу», — замечает Н. К. Крупская[8].

Ограниченность мировоззрения большинства учителей обусловливалась тем, что по своему происхождению и быту они обычно примыкали к мелкобуржуазным кругам. Отсюда — неумение значительной части их разобраться в политических вопросах до конца и последовательно, отсюда — их податливость на обман различными «модными» лозунгами буржуазных партий.

Коммунистическая партия задолго до революции вела борьбу за светское образование и ограждение школы от вмешательства церковников всех вероисповеданий.

В программе Российской социал-демократической рабочей партии, принятой на втором партийном съезде в 1903 г., в пункте 13 было зафиксировано требование об отделении школы от церкви. В специальной резолюции, принятой на этом же съезде, «Об отношении к учащейся молодежи», съезд приветствовал оживление революционной самодеятельности учащейся молодежи и призывал все организации учащихся «поставить на первый план в своей деятельности выработку среди своих членов цельного и последовательного социалистического миросозерцания...»[9].

Лозунг светской школы выставлялся и буржуазными идеологами и партиями, однако последовательно бороться за его осуществление они не собирались. Высказываясь за освобождение школы от «опеки» церкви, даже радикально мыслящие, но находившиеся в плену буржуазного мировоззрения представители педагогической мысли не думали о полной ликвидации религиозного влияния в школе; они подразумевали под этим лишь так называемое «свободное» преподавание религии, лишенное казенно-полицейского характера. Они не понимали, что, допуская религию в качестве даже необязательного школьного предмета, они фактически открывали двери школы для поповщины.

Отношение руководящей верхушки профессиональных организаций учителей к вопросу об отделении школы от церкви менялось в зависимости от общей политической обстановки в стране; в годы подъема буржуазно-демократического революционного движения этот вопрос решался ими более радикально, в период спада революционной волны буржуазные руководители учительских организаций сбавляли тон, а после победы пролетарской революции верхушка буржуазного учительского союза, в противовес вновь созданному Союзу учителей-интернационалистов, открыто отказалась от радикального решения этого вопроса.

На своем учредительном съезде в 1905 г. Всероссийский учительский союз почти единогласно принял лозунг борьбы за светскую школу. Но после 1905 г., в период реакции, в учительской среде произошли существенные изменения. Н.К. Крупская описывает их следующим образом: «Лучшие силы учительства изъяты в период реакции. Правительство стало тщательнее подбирать учителей. В то же время революция пятого года усилила влияние буржуазии на интеллигенцию. На учительство буржуазная пресса обратила особое внимание. Она одна обслуживала учительство, которое видело в ней противника ненавистного самодержавия. Учительство все больше и больше пропитывалось мировоззрением буржуазии, проникалось ее идеологией»[10].

Буржуазное Временное правительство не пошло на отделение школы от церкви. Государственный комитет по народному образованию Временного правительства решил вопрос по-другому. «Для школ, поддерживаемых государством, таковых громадное большинство, закон божий продолжал быть предметом обязательным, только школам частным (главным образом средним) разрешалось не вводить закона божия в качестве учебного предмета. Для громадного большинства населения все оставалось по-старому»[11]. Под давлением возрастающей революционности масс комитетом была сделана лишь одна уступка: родители для своих детей, а также сами учащиеся, достигшие 14-летнего возраста, могли путем подачи соответствующего заявления получать разрешение на освобождение от уроков «закона божия». Н. К. Крупская раскрыла истинное значение этого права родителей: «Для этого им надо было проявить инициативу, энергию, интерес к школьному делу, сознание вреда обучения этому предмету, независимость. Само собой, таких родителей будет ничтожное меньшинство, большинство же детей неверующих родителей будет по-прежнему воспитываться в страхе божием»[12].

Решение комитета об обязательном преподавании «закона божия» в школе, с которым согласилось состоявшее из представителей контрреволюционных буржуазных партий руководство Всероссийского учительского союза, было принято под прямым воздействием церковников. «Когда возникло в комитете суждение о преподавании закона божия, — говорил впоследствии видный работник просвещения, возглавлявший отдел съездов Наркомпроса. В. П. Потемкин, — то попы, законоучители потребовали, чтобы их допустили к участию в заседаниях государственного комитета. Они не только были радушно приняты, но и внимательно выслушаны»[13]. В результате соглашения буржуазных политиков-педагогов с церковниками и было принято решение, реакционное содержание которого лишь слегка прикрывалось видимыми уступками.

Церковное влияние было особенно сильным в дореволюционной нерусской школе. Учителями в них обычно были представители духовенства, учебниками служили богослужебные и «священные» книги, школьными помещениями нередко были церковные или прицерковные здания; весь распорядок в них был верен традиции, освященной церковными канонами. Обучение в этих так называемых национальных школах, по крайней мере в высших их разрядах, велось с целью подготовки служителей церкви. К таким школам относились мактабы (начальные) и медресе (средние и высшие школы) у народов распространения ислама, хедеры, талмуд-торы и ешиботы — у евреев. Духовенство главной своей задачей считало сохранение в неприкосновенности во всех этих школах архаической системы обучения; в начале XX в. национальные школы выглядели тяжелым пережитком средневековья.

В старометодных мактабах обучение начиналось с зазубривания арабского языка (ни своего национального, ни русского языка в этих мактабах не изучали), что отнимало не менее полугода, потом начиналось чтение корана: сначала по слогам, потом наизусть. Далее читались и заучивались четверокнижье, описание мусульманских обрядов и т. д. Тяжелая палочная дисциплина, длительное сидение за книгами, написанными на чужом языке, варварская система механического заучивания текстов — все это было характерным для таких школ. «Посещение старометодных мактаб всегда оставляет тягостное впечатление, как от присутствия при истязании детей», — писал один русский педагог, инспектировавший школы в Средней Азии[14].

Но развитие капиталистической экономики требовало светски образованных специалистов. Среди буржуазной интеллигенции с конца XIX в. возникло и ширилось течение за реформирование мактабов и медресе, с целью введения в программу обучения светских дисциплин. Исламское духовенство сопротивлялось этому. Буржуазная интеллигенция, со своей стороны, пошла на компромисс с духовенством: в новометодных школах светские науки изучались лишь как добавление к религиозным дисциплинам.

В своем стремлении отгородить народ от всего прогрессивного мусульманская буржуазия обращалась к пережиткам далекого прошлого. Путем оживления и культивирования этих пережитков она рассчитывала сохранить национальную обособленность трудящихся и укрепить свое влияние на отсталые массы мусульманского населения. Старая клерикальная школа и религиозные обряды у буржуазных идеологов вошли в фонд «национальных традиций».

Насколько ограниченным было требование буржуазных националистов о введении светских предметов в мусульманские школы, видно, например, из резолюции съезда учителей мусульманских школ в городе Омске, опубликованной во втором номере буржуазно-националистического журнала «Макмомат» («Осведомление»), выходившего в городе Уфе в 1908 г.

Эта резолюция получила значение как бы общей программы сторонников создания новометодных мактабов и медресе. Ее назначение — «обосновать» введение в школу таких предметов, как арифметика, история, география, естествознание. Учителя-реформаторы приложили все усилия к тому, чтобы доказать, что их нововведение не поколеблет религиозного характера преподавания в мусульманских школах.

«Хотя эти предметы,— писали в резолюции учителя,— с одной стороны, и считаются светскими, но, с другой стороны, они имеют близкое и прямое отношение к предметам религиозного характера; так, например, при изучении отдела шариата о наследстве и о долях его и применения наследственного права в практической жизни необходимо знание арифметики. Обращение к Кибле во время обязательных молитв, второй основе ислама и первой опоре в вере, требует знания географии». Преподавание естественной истории в мусульманской школе обосновывалось тем, «что, согласно обязательным постановлениям шариата, она является помощницей в различного рода предприятиях, освященных религиозными установлениями»[15].

Эта резолюция, рассчитанная на то, чтобы смягчить нетерпимое отношение реакционного духовенства к делу реформирования мактабов, показывает, как националистическая мусульманская буржуазия, которая говорила устами авторов резолюции, пресмыкалась перед служителями религии. Программа реформированных школ, составленная в соответствии с постановлениями всероссийского мусульманского съезда в Нижнем Новгороде (1909 г.) и более раннего Уфимского губернского совещания (1905 г.), вполне подтверждает этот вывод. И в новометодных школах лица, ведущие учебно-воспитательную работу (мугаллимы), должны были принадлежать к духовенству и подчиняться мусульманскому духовному собранию[16].

Русификаторская политика царизма в Средней Азии выразилась и в создании так называемых «русско-туземных училищ» (их в Туркестанском крае было всего 89, причем лишь одно двухклассное, остальные — одноклассные). В мусульманских классах этих училищ полностью сохранялся религиозный элемент в преподавании. По определению местного директора народных училищ, «русско-туземные училища Туркестанского края представляют собой как бы симбиоз мактаба и русской начальной школы»[17].

Аналогичное положение было в еврейских школах. Задача хедеров, ешиботов и других их разновидностей состояла в том, чтобы «воспитать и образовать нравственную личность на прочной неполитической религиозной основе»[18]. Здесь было то же совмещение учителя и церковнослужителя, учебной и богослужебной книги, то же засилие средневековых форм в распорядках школы и в методах преподавания.

Однако указать на реакционную роль церкви недостаточно для объяснения крайней отсталости дореволюционной еврейской школы. Деятельность еврейских церковников направлялась еврейской буржуазией, от которой они полностью зависели. Еврейская буржуазия, так же как и буржуазия других национальностей России, будучи реакционной, стремилась оторвать «свой» народ от общедемократического освободительного фронта и закрепить свое исключительное влияние на трудящихся «своей» национальности. В этих целях буржуазия всеми мерами боролась против влияния русской демократической культуры на трудящихся евреев. Буржуазные националисты, стремясь сохранить национальную обособленность трудящихся, оберегали в качестве главного признака национального своеобразия не прогрессивные моменты в национальной культуре, а, наоборот, самые отсталые и реакционные пережитки. Эти пережитки препятствовали сближению известной части трудящихся евреев с освободительным движением других народов России, в первую очередь с самым мощным освободительным движением русского народа. Задачам разобщения трудящихся, которые ставила себе еврейская буржуазия (как и мусульманская и всякая другая), более всего отвечала религия. В свою очередь, царизм, заинтересованный в культивировании обособленности и вражды между народами России, стремился сохранить среди них реакционные представления, в первую очередь религию.

«Чем развитее в промышленном отношении страна,— писала Н. К. Крупская,— тем больший объем знаний, который требуется от рабочего и крестьянина. Школа дает эти знания, но это дар данайцев, она дает их под условием усвоения учениками буржуазной идеологии. Данный порядок установлен самим господом богом, он самый разумный, самый лучший, самый справедливый — внушается ученикам»[19].

В силу указанных обстоятельств борьба большевистской партии с проявлениями буржуазного национализма в школьном деле, проводившаяся еще в дореволюционное время, фактически была и борьбой за светскую школу, потому что буржуазный национализм в этом деле всегда проявлялся в стремлении не только сохранить, но и усилить религиозное влияние в национальной школе. «Разделение по национальностям школьного дела в пределах одного государства безусловно вредно с точки зрения демократии вообще и интересов классовой борьбы пролетариата в особенности. Именно к такому разделению сводится принятый в России всеми буржуазными партиями еврейства и мещанскими оппортунистическими элементами разных наций план так называемой «культурно-национальной» автономии или «создания учреждений, гарантирующих свободу национального развития»»,— сказано в резолюции по национальному вопросу «августовского» совещания ЦК РСДРП с партийными работниками (сентябрь-октябрь 1913 г.). В этой же резолюции говорилось, что слияние в единых организациях рабочих различных национальностей данного государства дает возможности пролетариату вести успешную борьбу с международным капиталом и с реакцией, а также с проповедью и стремлениями помещиков, попов и буржуазных националистов, которые «проводят обыкновенно свои антипролетарские стремления под флагом “национальной культуры”»[20].

Таким образом, хотя лозунг светской школы свойственен еще буржуазно-демократическому революционному движению, но его полное проведение в жизнь могло осуществиться лишь в ходе социалистической революции, совершаемой при ведущей роли пролетариата и его партии. Не случайно поэтому, что когда советская власть начала проводить в жизнь принцип отделения школы от церкви, то в числе яростных врагов этого важнейшего мероприятия были не только церковники, но и идеологи буржуазии. Не сразу присоединились к строительству новой школы и значительные массы рядового учительства, некоторое время еще находившиеся под влиянием буржуазной идеологии.

II

Воспитание в народе социалистического общественного сознания — непременное условие той гигантской созидательной работы по строительству нового общества, которая началась в нашей стране в октябре 1917 г. С первых же дней своего существования рабоче-крестьянское правительство проявляет заботу о развертывании просветительной и культурно-воспитательной работы. 27 октября 1917 г. издается декрет об учреждении Государственной комиссии по просвещению, ставшей ядром создавшегося в эти дни Народного комиссариата по просвещению. Одновременно со становлением органов Советской власти отходили в прошлое учреждения, созданные буржуазно-дворянским строем. Было упразднено Министерство народного просвещения, 23 ноября 1917 г. вышел декрет о роспуске Государственного комитета по народному образованию, члены которого были врагами рабоче-крестьянского строя.

Для разъяснения демократической интеллигенции и широким народным массам основ созидательной работы в области школьного образования огромное значение имело воззвание «От Народного комиссара по просвещению», выпущенное 29 октября 1917 г., т. е. уже на четвертый день после победы социалистической революции. Оно содержало в себе убедительное опровержение клеветнических росказней о будто бы неминуемом разрушении культуры после прихода к власти рабочих и крестьян. Народный комиссар писал о задачах школьного строительства: добиться в кратчайший срок всеобщей грамотности, организовать сеть школ на основах новой педагогики, осуществить всеобщее, обязательное бесплатное обучение, создать ряд учительских институтов и семинарий. «Но на простой грамотности, на всеобщем первоначальном обучении,— говорилось в этом воззвании,— не может остановиться ни одна истинная демократия. Она должна стремиться к организации единой для всех граждан абсолютно светской школы в нескольких ступенях»[21].

Уже в первые месяцы советской власти наметился раскол в среде учительства. В ряде опубликованных постановлений Народный комиссариат по просвещению предупреждал о том, что учительство, откликнувшееся на его призыв, будет всемерно ограждаться от клеветы и травли со стороны другой части учителей, находившейся под идейным влиянием агентов контрреволюции. Развернулась борьба за учительство[22].

Основы политики Советского правительства в области просвещения были давно и подробно разработаны в программных документах большевистской партии.

В этой области основная задача состояла в том, чтобы знания и науки «перестали быть материалом, который укрепляет позицию богатых и эксплуататоров, а превратились бы в орудие освобождения трудящихся и эксплуатируемых»[23].

Отсюда вытекала необходимость создания подлинно светской школы, лишенной какого-либо влияния со стороны церкви и других религиозных организаций. Как мы видели, уже в первом воззвании народного комиссара по просвещению от 29 октября 1917 г. определенно говорилось о том, что школа Советской России будет школой светской.

Законодательные мероприятия, направленные на расторжение связи церкви со школой, начали проводиться еще до издания декрета об отделении церкви от государства и школы от церкви. 15 декабря 1917 г. вышло подписанное В. И. Лениным постановление «о передаче дела воспитания и образования из духовного ведомства в ведение Наркомпроса». Все церковно-приходские школы, учительские семинарии, женские епархиальные училища, миссионерские школы и другие учебные учреждения, находившиеся прежде в духовном ведомстве, переходили в ведение органа Советской власти и теряли свою специфическую особенность, они должны были стать частью единой общегосударственной сети просветительных учреждений[24].

В феврале 1918 г. вместе с институтом придворного духовенства были ликвидированы и принадлежавшие ему учебные заведения, имущество которых перешло к Наркомпросу[25]. О выходе в ближайшее время обобщающего постановления рабоче-крестьянского правительства, которое явилось бы основой для разрешения всех многочисленных практических вопросов отделения школы от церкви и создания светской школы, возвещалось еще в декрете от 15 декабря 1917 г.

Это было осуществлено в соответствующих пунктах декрета «Об отделении церкви от государства и школы от церкви», который был опубликован 23 января (5 февраля) 1918 г. Отделение школы от церкви логически вытекает из отделения церкви от государства. Вторжение церкви в дело воспитания и образования молодых граждан, готовящихся к служению своему народу при помощи полученных в школе знаний, всегда являлось примером наиболее неприкрытого вмешательства церковников в дела, которые подлежали ведению только государства, и было вместе с тем одним из показательных примеров насилия церкви над свободой совести народа. Подобное положение вещей не могло быть терпимо в подлинно демократическом государстве.

Вопрос о школе и церкви разрешен в пункте 9 декрета «Об отделении церкви от государства и школы от церкви». Текст его следующий:

«Школа отделяется от церкви.

Преподавание религиозных вероучений во всех государственных и общественных, а также частных учебных заведениях, где преподаются общеобразовательные предметы, не допускается.

Граждане могут обучать и обучаться религии частным образом»[26].

Помимо приведенного выше пункта 9 декрета, прямо говорящего о ликвидации связи между церковью и школой, того же вопроса касались и некоторые другие пункты декрета. Так, пункт 4 устанавливал, что отныне никакие религиозные обряды и церемонии не будут с

Последние публикации на сопряженные темы