Очерки по истории РПЦ: Ведомство православного исповедания. Первая половина 19 в.

24.07.2017 Статьи/РПЦ

Очерки по истории РПЦ. Индекс

Приложение. Наука и просвещение 

6. Ведомство православного исповедания. Первая половина 19 в.

а) «Дней Александровых прекрасное начало»

Как вспоминал сам Александр, его воспитатели «не были верующими христианами» [1], а главный из них, швейцарец Лагарп, и вовсе принадлежал к свободомыслящим [2]. Не удивительно, что придя к власти, Александр одинаково мирился со всеми исповеданиями. В Приложении «Раскольники» уже говорилось о смягчении по отношению к старообрядцам. В 1801 г. сосланные и заточенные при Павле украинские духоборы были освобождены, возвращены на родину и получили позволение жить в отдельном поселении. Духовным лицам император предписал наставлять духоборов «без всякого с их стороны принуждения». Как в 1816 г. добавлял непосредственно занимавшийся этим делом сенатор Лопухин: «Таким образом, кончилась история Духоборцев, которые по нашему представлению, сходному с их желанием, переселены в особые жилища в Молочные Воды, с щедрыми пособиями, от милосердия Государева; и составляют теперь одну из лучших колоний» [3]. Духовенство, по свидетельству Лопухина, изъявляло недовольство, но в то время к его мнению не очень прислушивались. Поселение духоборов уничтожили только при Николае.

Обер-прокурором Синода был назначен друг Александра князь Голицын – человек, равнодушный к религии. Членов Синода лишили права личного доклада государю. Иереи горестно жаловались: «Царский наперсник» стал править всеми делами церкви и «все утихло, а дух монарха воцарился в Синоде» [4]. Крайне неприятное для духовенства предписание последовало в 1806 г.: детей священников свыше 15 лет, «не обучавшихся в школах и живущих праздно при отцах своих… обратить всех в воинскую службу» [5].

Вне влияния Синода, Голицыным была проведена реформа школ для духовенства. Проблема, к тому времени, столетняя. Первые духовные школы были основаны при Петре I, предписавшем ставить на церковные должности только «ученых» попов. Проект провалился, в т. ч. из-за «нежелания многих архиереев тратиться на содержание школ» [6]. Священники также отказывались отдавать детей в школы, приходилось «имать в школы неволею» (указ 1723 г.). Появление школ русские попы полагали следствием зловредного западного влияния - уже при Елизавете, архангельский архиепископ Варсонофий выступил против большой духовной школы, построенной в Архангельске, ссылаясь на то, что «школы-де любили архиереи-черкасишки», т. е. зараженное католической заразой украинское духовенство [7]. Екатерина II высказывала намерение поднять уровень образования духовного сословия, так как «духовное и нравственное влияние», оказываемое им на паству, совершенно неудовлетворительно [8]. Она отметила, что «и по сие время архиерейские семинарии состоят весьма малом числе достойных и надежных учеников, в худом учреждении для наук и в бедном содержании. Семинаристы нынешние в обыкновенно в некоторых местах обучаются латинскому и греческому языкам от неискусных учителей, не знают иных учений, как только самые первые и школьные основания латинского языка: не обучаются ни наук философских и нравоучительных, не знают истории церковной, ни гражданской, даже положение круга земного и мест, на которых в рассуждении других народов живут. Набираются они в семинарии от отцов и матерей большей частью неволею» [9]. При Екатерине реформа духовного образования так и не состоялась, но было увеличено количество школ. При Павле был введен первый устав духовных академий, расширяющий круг предметов. К 1806 г. из 100-тысячной армии духовенства только 3368 священников не прошли духовные школы, неграмотные же попы и вовсе составляли около 1 % - 1166 человек [10]. Но одну грамотность Александр I уже счел недостаточной.

Реформа 1808-1814 гг. разделила духовное образование на начальное, среднее и высшее. В низших училищах было введено кроме специальных духовных предметов преподавание грамматики, арифметики, истории и географии. В средних – словесность, философия, алгебра, геометрия, механика, физика, французский и немецкий языки. Только в высшей школе преобладали богословские предметы. Лучшие по успехам ученики стали получать лучшие священнические места, что способствовало престижу образования: «Как прежде упирались, так теперь стали напирать. Кончить курс, быть «кончалым» стало мечтой, управляющей всеми помышлениями подрастающего духовенства» [11], - так оценил последствия реформы церковный историк. Этой системе также было суждено дожить в неприкосновенности только до Николаевщины.

б) Церковь и Наполеон

Отношения православной церкви с Наполеоном интересны своими неожиданными поворотами. Во время первой войны России с французским императором 1805-1807 гг. РПЦ приняла энергичное участие в пропагандистской кампании против Наполеона. В посланиях Синода его именовали «тварью, сожженной собственной своей совестью, от которого и благость божия отступила» [12] и «предтечей антихриста» (в народе запомнилась вторая часть - «антихрист») [13]. Посвященное французскому императору «Увещание от святейшего Синода к православным христианам» было велено читать по воскресным дням вместо проповеди. Читать, однако, пришлось недолго. Последовало заключение союза с Наполеоном в 1807 году и грубые эпитеты предали забвению.

Когда Наполеон вторгся в Россию, представители церкви встретила «предтечу» без особой вражды. «Святейший Синод констатировал, что «две трети духовенства по могилёвской епархии учинили присягу на верность врагу отечества» [Акты, документы и материалы для политической и бытовой истории 1812 г. / Под ред. К. А. Военского. Т. 3. - СПб., 1912. - С. 236]. Архиепископ Витебский и Могилевский Варлаам повелел тогда всей Епархии величать "впредь... в благодарственных молебствиях вместо императора Александра французского императора и италийского короля великого Наполеона" [Там же. - С. 170]. Могилевская епархия не была исключением. В Смоленске духовные отцы встречали Наполеона с крестом в знак покорности, в Минске епископ служил торжественную обедню в честь завоевателя, а в Подолии и на Волыни священнослужители раздавали своим прихожанам листки с текстом "Отче наш", где вместо имени бога было вставлено имя императора французов" [Там же. Т. 1. - С. 361; Т. 3. - С. XV - XVI]. Такое отступничество тысяч пастырей от "веры, царя и отечества" рождало, по отзывам современников, "недоверчивость к законному правительству и к армии российской, заставляло слабых людей думать, что Россия пропала" [Там же. Т. 3. - С. 11] [14]. На территории, не оккупированной Наполеоном, духовенство честно молилось за победу русской армии. В Москве, при приближении Наполеона, был устроен крестной ход [15] – в тщетной надежде на чудотворное вмешательство свыше. Более эффективным оказалось внесение, по предложению Синода, духовенством денег на ополчение. Велась антифранцузская агитация в церковных проповедях, главным образом построенная на ограблениях французами церквей и монастырей.

Наконец, на духовенстве лежала обязанность держать в повиновении простонародье. В день Бородинского сражения в Москве митрополит служил молебен для предотвращения возможного бунта. «В этот день по настойчивому приглашению губернатора графа Ростопчина в Москву прибыл престарелый митрополит Платон, чтобы успокоить население, тревожное настроение которого пугало Ростопчина. Всюду ему мерещилась измена. Ему казалось, что простой народ согласиться принять свободу от крепостного состояния из рук Наполеона, который в своих воззваниях на Западе везде пользовался этим средством. Митрополит должен был привести город к повиновению. С этой целью в Кремле за Ивановской колокольней был устроен амвон для всенародного молебствия. Когда прибыл владыка, народ уже ждал его на площади. По окончании молебствия диакон именем митрополита, не могшего говорить по слабости голоса и отсутствию сил, приглашал народ покориться воле Божьей и довериться начальникам» [16]. По воспоминаниям очевидца, молебен завершился словами: «Владыка желает знать насколько он успел вас убедить. Пускай все те, которые обещают повиноваться, станут на колена» [17]. Горожане опустились на колени. После этого Ростопчин рискнул раздать желающим оружие из арсенала.

После войны архиепископ Варлаам Могилевский был по-тихому лишен сана и сослан в отдаленный монастырь. Православие же было признано главным фактором победы. Поражение Наполеона император Александр I официально объявил сотворенным Богом чудом: «Зрелище погибели войск его [Наполеона] невероятно! Кто мог сие сделать?.. Да познаем в великом деле сем промысл Божий!» В память победы император распорядился выбить медаль «Не нам, не нам, а имени Твоему!» [18].

в) История ХХС

С этим настроением Александра I связано появление пресловутого ХХС (Храма Христа Спасителя).

Известна средневековая традиция после победоносного сражения строить храм того святого, в день памяти которого была одержана победа. Считалось, что данный святой помог одержать победу. Поскольку победителем французов Александр I считал не какого-то отдельного святого, а самого господа бога, то распорядился «о построении в Москве церкви во имя Христа Спасителя в ознаменование благодарности к промыслу Божию за спасение России от врагов» (Манифест от 25 дек. 1812 г.) [19]. В наше время о ХХС нередко говорят, как о памятнике в честь победы в Отечественной войне 1812 года. Но не говорят - чьей победы. А ведь сама идея храма оскорбительна для памяти тех, кто своей кровью на деле спас Россию от нашествия.

История строительства ХХС увековечена в «Мертвых душах»: «Скоро представилось Чичикову поле гораздо пространнее: образовалась комиссия для построения какого-то казенного весьма капитального строения. В эту комиссию пристроился и он, и оказался одним из деятельнейших членов. Комиссия немедленно приступила к делу. Шесть лет возилась около здания; но климат, что-ли, мешал, или материал уже был такой, только никак не шло казенное здание выше фундамента. А между тем в других концах города очутилось у каждого из членов по красивому дому гражданской архитектуры: видно грунт земли там был получше». Гоголь, из цензурных соображений, назвал храм просто казенным зданием (в первом варианте прямо значилась «комиссия построения храма божьего» [20]), в остальном описание строительства точное - повальное воровство похоронило первый проект храма. Второй проект – освобождая место для которого снесли храм и Алексеевский женский монастырь XVI столетия [21] - завершился только в 1883 г. Следует указать на несостоятельность легенды о строительстве Храма в основном на пожертвования. Документированный отчёт о строительстве гласит: «Большая или меньшая успешности работ по сооружению Храма постоянно зависела от размера ежегодно отпускаемой из Государственного Казначейства на этот предмет суммы» [22]. Всего строительство обошлось казне в 15 123 163 рубля 89 копеек. На содержание храма казначейство ежегодно отпускало по 66 850 рублей [23].

Искусствоведы с дореволюционных времен отмечали «всю неудачу собора… грустное впечатление от тоскливой каменной массы и бездарных малеваний по стенам» [24]. «Императором Николаем I было поставлено непременным условием – создать храм в древнерусском духе. Тон разработал проект именно в таком направлении, и византийский в основе храм снабдил чертами из древнерусского зодчества, но не выказал при этом достаточно таланта. Здание не поражает ни величественностью, ни стройностью линий… Холодом веет от высоких, преднамеренно гладких стен. Бедность замысла не скрашивается барельефами» [25]. «Дисгармоничный по частям (чрезмерный объём центрального купола по сравнению с угловыми башенками-колокольнями), грузный и грубый, чуждый всякой оригинальности по замыслу и исполнению» [26]. «Путь дурного вкуса, что начал Тон своим храмом Христа Спасителя» [27].

Помпезное сооружение пригласили украсить крупных художников: Сурикова, Крамского, К. Маковского. Но в наше время не принято упоминать о том, что основную массу работы выполнили малоизвестные живописцы (всего около тридцати). При перечислении создателей храмовой живописи часто называют В. Верещагина, путая его со знаменитым художником В. В. Верещагиным. В действительности, в храме работал его малоизвестный однофамилец В. П. Верещагин [28]. Что касается лучших художников, то, к примеру, Суриков позднее неприязненно отзывался, как об архитектуре, так и о росписи Храма. Последнюю он считал «пресной, мёртвой, лишённой всякого воображения» и жаловался на строгий контроль церковных иерархов, не допускавших малейшего отступления от канонов [29]. Крамской, объясняя причины, по которым взялся расписывать купол ХХС, прямо писал, что «сам себя продал» [30], чтобы обеспечить возглавляемую им Артель художников. Но «не продается вдохновенье» – «живопись в храме Христа Спасителя никак не претендовала на главенствующую роль и на деле таковую не играла» и даже суриковские работы «никак не предвещали появления знаменитых суриковских полотен 1880-х годов» [31].

С историей храма связано имя ещё одного великого деятеля русской культуры П. И. Чайковского. В 1880 г. композитору предложили написать увертюру к освящению храма Христа Спасителя. Чайковский категорически отказался: «в Храме, который мне вовсе не нравится, нет ничего такого, что могло поддеть моё вдохновение» [32].

Вообще, критических отзывов о ХХС до революции немало. «Здание в итоге эффектно, но по части художественной далеко не безупречно» [33], - записал в дневнике А. А. Половцев – государственный секретарь и председатель Русского исторического общества. Сын знаменитого архитектора и один из учредителей Русского музыкального общества Д. В. Стасов отметил: «Рядом с древними соборами Кремля Храм Христа смотрится как большая фальшивая брошь» [34]. «Мне не пришлось по вкусу», - кратко выразил свое отношение знаменитый ученый И. И. Мечников [35]. Выделяется отзыв Софьи Толстой: «Весь он создан, включая главное – образа и всю живопись, без религиозного чувства» [36]. Очевидно, супруге писателя храмовая живопись показалась неискренней, не идущей от сердца, что вполне подтверждается и вышеприведенными отзывами самих художников.

ХХС всю свою историю имел значение не столько памятника искусства, сколько символа – в 19 в. символа «Самодержавия, Православия, Народности» [37], в наше время - символа православной реакции.

г) Мистицизм

Известно увлечение Александра мистикой, которое часто связывают с влиянием войны 1812 г. В действительности, переход Александра к мистическим настроениям произошел постепенно. А. Пресняков связывает перемену с влиянием М. Сперанского [38]. Сын священника, он изучал мистическую словесность в 1804-10 гг., мечтал «о приложении учения Богочеловека к делам общества», в этот же период он был близок с Александром. Еще до войны 1812 г. Александр составил для своей сестры записку «О мистической словесности», включающую ту же литературу, над которой работал Сперанский. Т. о., война 1812 г. не была каким-то принципиальным рубежом, изменившим взгляды императора. Но новое настроение стало проявляться явственнее.

Александр написал известный «Трактат Священного Союза» между российским, австрийским и прусским монархами. Документ начинается со слов «Во имя пресвятые и нераздельные троицы» и был перенасыщен богословской риторикой: «вечный закон бога спасителя», «заповеди сея святой веры», «бог, наш божественный спаситель Иисус Христос, глагол всевышнего, слово жизни». Суть сводилась к тому, что три государя «соответственно словам священных писаний, повелевающих всем людям быть братьями» «станут подавать друг-другу пособие, подкрепление и помощь». Сам Александр так объяснял цели союза: «В христианстве есть нечто более важное, чем все вероисповедные различия: вот вечное. Начнемте преследовать неверие, вот – в чем величайшее зло, которым надо заняться» [39]. За границей акт сначала восприняли с недоумением, как сказал австрийский император: «Если это документ религиозный, то это дело моего духовника» [40]. Австрийский министр иностранных дел Меттерних: «декларация библейских принципов», «Гулкий и пустой остов». Британский министр иностранных дел Каслри отозвался о документе, как «в высшей степени мистическом и глупом» [41]. Вскоре, однако, европейские правительства увидели в этом союзе средство управлять внешней политикой России. «Одна лишь Россия в лице двух венценосных сыновей Императора Павла искренне уверовала в эту метафизику, сделала Священный союз целью своей политики, тогда как для всех других стран он был лишь средством для достижения их частных целей. Мистицизм Императора Александра I был таким образом умело использован заинтересованными лицами и заинтересованными правительствами в своих собственных целях. В период с 1815 по 1853 год, примерно в продолжение сорока лет, Россия не имела собственной политики, добровольно отказавшись во имя чуждых ей мистических тезисов и отвлеченной идеологии от своих национальных интересов» [42]. Крымская война окончательно похоронила «христианский интернационал», ясно показав превосходство национальных интересов над абстрактным религиозным братством.

Внутри империи продолжалась политика государственного индефферентизма ко всем христианским исповеданиям. Еще в 1810 г. Александр учредил главное управление духовных дел иностранных исповеданий, под ведением обер-прокурора Синода Голицына. В 1817 г все исповедания были наглядно уравнены в Министерстве духовных дел и народного просвещения. Министерство, возглавляемое тем же Голицыным, должно было заниматься духовными делами всех вероисповеданий России, включая и православное: «Само собою разумеется, что к оному [министерству] привосокупятся и дела Святейшего Правительствующего Синода».

В 1813 г. в России было учреждено Библейское общество, поставившее целью издание Библии на всех языках народов России. Помимо православных иереев, в руководство общества были включены представитель католической церкви и протестантские пасторы. Президентом общества стал Голицын.

В 1815 г. Александр даровал входившей в состав России части Польши конституционную хартию – один из самых демократических для той эпохи законодательных актов. Среди конституционных гарантий была свобода всех христианских вероисповеданий [43]. Император занимался и проектом общеимперской конституции на тех же началах.

Надо ли говорить, что такое понимание христианства православную церковь не устраивало?

д) Последний кризис

Постепенно Александр осознавал иллюзорность ставки на мистическое братство во Христе, на то, что ему удастся водворить «постоянное и спасительное согласие между верою, ведением [знанием] и властью» [44]. В Священный Союз вступили еще Англия и Франция (римский папа решительно отказался), но внутри себя он был крайне непрочен. Революционная волна в Европе продолжала подниматься. Росла и реакция, полицейский и цензурный произвол. В России обнаружилась деятельность будущих декабристов, вспыхнуло волнение в Семеновском полку, польский сейм демонстрировал оппозиционность. И разочарованный Александр уступил власть охранительным, консервативным силам: в светской власти – Аракчеев, в духовной – петербургский митрополит Серафим и архимандрит Фотий.

Фотий словно перенесся в александровские времена из 17 века. По характеристике писателя И. Панаева: «полудикий, исступленный фанатик, совершенный старообрядец, ещё более не терпящий нововведений и духовенства других исповеданий» [45]. Любопытен перечень того, что он считал «бесовскими» изобретениями, созданными на пагубу православных: «театры, маскарады, песни, гульбища, беседы, карты, трагедии, комедии, романы» [46]. Будучи иеромонахом Александровско-Невской Лавры он яростно выступил против Библейского общества, заявив, что «враги православия» задумали «какую-то новую, какую-то библейскую религию ввести, смесь веры сделать, а православную веру Христову искоренить» [47]. В 1820 г. Фотия назначили игуменом в далекий Новгород, но в 1822 г. митрополит Серафим добился возвращения неистового архимандрита в столицу. Здесь он развернул кипучую деятельность: произносил проповеди против масонов, протестантов и «еретической» литературы, скупал (на деньги своей великосветской поклонницы графини Орловой – см. приложение «Монастыри») подобные книги и сжигал их, наконец, встретился с Александром I и произвел на него большое впечатление жарким обличением неких «врагов церкви святой и царства». При всей своей ненависти к театру, Фотий отличался артистическими способностями. Вскоре последовала сцена между Фотием и Голицыным, когда архимандрит, угрожая Министру духовных дел и президенту Библейского общества адскими муками, потребовал, чтобы тот покаялся [48]. В записке Александру Фотий просил об уничтожении духовного министерства, закрытии Библейского общества, изгнании протестантских проповедников и передаче Синоду надзора за просвещением: «Синоду быть по-прежнему, и духовенству надзирать при случаях за просвещением, не бывает ли где чего противного власти и вере» [49].

В 1824 г. для удара по духовному министерству объединились митрополит Серафим, Фотий и Аракчеев. Началом стала жалоба Серафима царю на издание Голицыным мистических брошюр без ведома Синода. Здесь также не обошлось без театральных эффектов. «Митрополит Серафим со святым дерзновением древних пророков предстал лицу императора… Он, сняв с головы своей белый клобук, приложил его к ногам императора и с твёрдостию сказал: «не приму его, доколе не услышу из уст вашего величества царского слова, что министерство духовных дел уничтожится и святейшему синоду возвратят прежние права его, и что министром народного просвещения поставлен будет другой, а вредные книги истребятся» [50] В итоге министерство было ликвидировано, Голицын отправлен в отставку, а президентом Библейского общества назначен Серафим, вскоре представивший царю доклад о «вреде» общества и необходимости его закрытия. Деятельность общества была значительно урезана, в т. ч. запрещен перевод библейских текстов, но окончательно закрыто оно было уже в начале николаевского царствования [51]. Ликующий Фотий писал знакомому архимандриту: «Нечестие пресеклось, армия богохульного диавола паде, ересей и расколов язык онемел, общества все богопротивные, яко же ад, сокрушились: министр наш один Господь Иисус Христос». Особенно трогательна приписка к письму: «Молись об А. А. Аракчееве, он явился, раб Божий, за св. веру и церковь, яко Георгий Победоносец» [52]. Наконец, 14 мая 1825 года последовал синодский указ, которым митрополиту Серафиму было предоставлено поручить надежным духовным лицам рассмотрение вредных книг. Во исполнение указа, при конференции духовной академии учредили временный комитет по рассмотрению вредных книг, под председальством ректора академии епископа Ревельского Григория, состоящий из довереннейших лиц петербургского духовенства, утвержденных Серафимом. Комитету поручалось открывать и доносить о книгах, вредных для православия и благонравия. Николаю затея, видимо, понравилась и «временный» комитет работал ещё более пятнадцати лет [53].

Усиливаются религиозные преследования. Пушкин был сослан за сочувственный отзыв об атеизме (см. Приложение «Церковь и русская литература»). В предназначенной для государственных преступников шлиссербургской крепости появляются заключенные по религиозным обвинениям: «отступление от православия», «религиозные нелепости», «рукописание дьяволу» [54]. Синодские указы грозили карами за преступления против престижа духовенства: изготовление фигурок в посмеяние монашества (6 июня 1823 г.), спаивание священников при угощении (13 апреля 1825 г.). Либеральные правила о раскольниках «были ограничены в своём применении несколькими распоряжениями, в которых сказался реакционный дух аракчеевщины… в 1823 г., один петербургский старообрядческий священник был сослан в Соловки за публичное совершение богослужения, а в 1824 г. В Риге были запрещены открытые старообрядческие похороны» [55]. Строгого благочестия требовали от учебных заведений (см. Приложение. Наука и просвещение).

Любопытен процесс над ученым монахом Иакинфом. В 1807 г. архимандрит Иакинф (Никита Яковлевич Бичурин) был назначен начальником Пекинской духовной миссии. Миссионер искренне увлекся китайской культурой и занялся ее научным изучением. Им была составлены китайско-русский словарь, грамматика китайского языка, переведен ряд китайских текстов. В 1822 г. Иакинф вернулся в Петербург и сразу попал под суд. «Петербургский митрополит Серафим не интересовался научными заслугами Иакинфа» [56], ученый был обвинен в том, что запустил миссионерскую деятельность в Китае, лишен сана и заточен в монастырь. Император утвердил приговор, только заменив суровый Соловецкий монастырь на более мягкий Валаамский. В 1826 г. Министерству Иностранных дел потребовался переводчик с китайского языка и Иакинфа перевели в столичную Александровско-Невскую Лавру. В скором времени, он стал основоположником русского синологии, автором множества научных работ о Китае, ч.-к. Петербургской Академии Наук. Свое отношение к православной церкви Иакинф высказал достаточно ясно, подав в 1831 г. прошение о снятии с него монашеского звания. Николай прошение отклонил и повелел ученому оставаться в Лавре [57]. В 1853 г. Иоакинф заболел и умер в монашеской келье, по свидетельству современников уход за больным был самым скверным [58]. Напоследок стоит упоминуть деталь, характеризующую некоторые современные работы по истории церкви. В работе В. Федорова «Русская православная церковь и государство», изданной по благословению архиепископа Симбирского Прокла, половина раздела о китайских миссионерах посвящена научным заслугам Иакинфа. Но ни слова не сказано о суде церкви над ним, его заточении и о желании ученого расстаться с монашеским саном [59].

ж) Оловянный солдатик Николай

Николай I вносил дух казармы и военщины во всё, даже в свою религиозность. При нем в высший орган управления церкви – Синод – были введены два новых представителя духовенства: главный священник армии и флота и священник гвардии и гренадерских корпусов [60]. Интересны записи о дворцовых церковных службах в дневнике фрейлины А. Ф. Тютчевой. «Император Николай был чрезвычайно точен и аккуратен. Он входил в церковь с боем часов, ударявших одинадцать, и тотчас же начиналась служба. Тогда можно было видеть, как дамы слишком задержавшиеся дома за своими туалетами, а иногда и великие князья появлялись с выражением отчаяния на лицах и старались незаметно проскользнуть на свои места. Помню, как однажды я спустилась в ротонду совершенно одна, когда двери внутренних покоев широко распахнулись, появился император Николай и сказал мне: “По-видимому, сударыня, мы с вами единственные аккуратные люди в этом дворце!” На другой день чиновник министерства двора явился к дамам и кавалерам свиты с официальной бумагой, содержащей строгий выговор за неаккуратность, под которой виновные должны были расписаться в виде «mea culpa». После смерти императора Николая весь этот этикет был очень скоро нарушен» [61]. Как за солдатами на параде Николай следил «за стоянием своих детей в церкви; малолетние были выстроены перед ним и не смели пошевелиться» [62].

Но к имущественным интересам церкви Николай относился без особого уважения. В главе о монастырях упоминалось, что одним из источников доходов монахов была торговля местами на монастырском кладбище, якобы способствующими спасению души. Едва вступив на престол, Николай ограничил выгодный промысел. В 1826 г. умерла и была похоронена в Александровско-Невской Лавре одна из камер-фрейлин. Лавра представила счет на 8 тысяч рублей. Император возмутился и «указать соизволил, чтобы за места в Александроневской лавре принимаемо было бы в уплату, если в самой лавре, то не более 1 000 рублей, а вне оной, на кладбище, - не более 200 рублей». Указ относился и к другим монастырям [63].

Дальше – больше. Указом 25 декабря 1841 г. Николай конфисковал земли архиерейских домов и монастырей Западных губерний Российской империи: Витебской, Гродненской, Могилевской, Виленской и Минской, Белостокского края, а также Подолии, Волыни и Киевщины. По указу от 10 мая 1843 г. отошли государству также и земли приходов [64]. В 1842 г. для 36 мужских и женских монастырей этих губерний были установлены штаты. Их имения и доходные промыслы перешли в собственность государства [65]. То же самое произошло согласно указу от 5 ноября 1852 г. в монастырях Грузии, где секуляризация была закончена лишь в 1880 г. [66].

При всем том, Николай оставался верующим христианином. Известно, что умирающему Пушкину Николай послал записку с советом исполнить долг христианина (т. е., все церковные обряды, император явно сомневался в религиозности поэта) и, узнав о смерти поэта, свои чувства выразил в фразе: «Слава Богу, умер христианином». Императорскую власть он, по признанию в беседе с одним из министров, сам бы для себя никогда не выбрал, «но я прежде всего христианин и подчиняюсь велениям Провидения» [67]. Приказ царя об аресте политического кружка петрашевцев (в т. ч.,Ф. М. Достоевского) заключался словами: «С Богом, да будет воля его» [68]. О том, что Николай «был убежденным христианином и глубоко верующим человеком» [69] -вспоминала и его дочь Ольга.

Соответственно, 11 января 1828 г. последовал указ о том, «чтобы чин духовный имел все средства… к образованию юношества», ибо «добрые христианские нравы составляют первое основание общественного благоденствия» [70]. Рассуждения о добрых нравах в устах Николая звучали забавно: благочестивый император оставил после себя одну из крупнейших в Европе коллекций эротических картинок [71] и не менее значительную коллекцию фавориток. Но религиозное воспитание в школах и университетах внедрялось совершенно всерьез, об этом подробно рассказывается в главе “Наука и просвещение”. Даже образование в семинариях николаевский режим счел недостаточно благочестивым – преподавание светских предметов было сокращено. Любопытна реакция Николая на преподавание в семинариях философии: «Как? У духовных есть философия, эта нечестивая, безбожная, мятежная наука? Изгнать ее!» [72].

Со времен Николая основные законы официально зафиксировали давнишнюю мысль Павла I и Екатерины II о царе, как главе российской православной церкви: «Император яко христианский государь, есть верховный защитник и хранитель догматов господствующей веры, и блюститель правоверия и всякого в церкви святой благочиния» [73]. Знаменитая теория “самодержавия, православия, народности” связывала православие в единый узел с монархизмом и патриотизмом: «Русский, преданный отечеству, столь же мало согласится на утрату одного из догматов нашего православия, сколь и на похищение одного перла из венца мономахова» [74]. Православная церковь в делопроизводственных бумагах стала называться Ведомством Православного исповедания или Духовным ведомством [75]. Официально признавалось, что от Российского правительства «зависимости» Синода в «канонической стороне управления церкви» «быть не может», но в «прочих делах» церковь вплоть до 20 века подчинилась государству [76].

Над церковью осуществлялся жёсткий контроль. Николаевский обер-прокурор Синода гусарский полковник Н. Протасов, по свидетельствам современников, обращался с «синодальными персонами» на военный лад: «забрал их в руки сразу… и сонмом архиерейским как эскадроном на учении командовал», «Всё делалось по его мановению и стук его гусарской сабли был страшен для членов Синода» [77]. Ещё неприятнее для духовенства было введение регулярных ревизий епархий и контроля секретарей консисторий над духовным начальством. Несколько архиереев-взяточников были лишены сана и преданы суду [78]. Три любопытных примера очиновночиния николаевского духовенства. Из воспоминаний А. Герцена: «Когда я подписал [протоколы допросов], Шубинский [следователь] позвонил и велел позвать священника. Священник взошел и подписал под моей подписью, что все показания мною сделаны были добровольно и без всякого насилия. Само собою разумеется, что он не был при допросах и что даже не спросил меня из приличия, как и что было» [79]. Из письма С. Аксакова: «Предписано духовенству встречать и провожать нас [ополченцев, идущих на Крымскую войну] с крестом и с молебнами… в Орловской губернии священники в некоторых местах, не являясь сами, присылали брать квитанции в том, что они нас встречали и благословляли! – Разумеется, им надо себя очистить перед духовным начальством, но вещь сама по себе очень забавна и характеризует современную русскую жизнь» [80]. И третий пример, когда уже после смерти Николая, в 1860 году, среди крестьян началось движение за трезвость, то «Министерство финансов обращалось за подмогой даже к руководству Русской православной церкви: священники должны были объяснять крестьянам, что воздержание от водки «не должно быть допускаемо как противное не только общему понятию пользе умеренного употребления вина, но и тем постановлениям, на основании коих правительство отдало питейные сборы в откупное содержание». В результате местные власти стали получать циркуляры, где эта «польза» доказывалась ссылками на Священное писание» [81].

з) Крымская война и православие

Интересно, что роковое для России мероприятие Николая – Крымская война – имело религиозное обоснование. Истинная причина, по которой император довел дело до войны, была самой материалистической: покончить с “больным человеком”, как он называл Турецкую империю, присоединить к России Молдавию и, даже, Стамбул с проливами из Черного в Средиземное море. Но поводом стали дрязги между греческими и католическими монахами: кому чинить провалившийся купол церкви Св. Гроба в Иерусалиме, кому владеть ключами от Вифлеемского храма (символическими, т. к. храм этими ключами не запирался), какую звезду водворить в Вифлеемской пещере: католическую или православную. Франция заступилась за католиков, Россия – за православных. При этом, следует признать, церковь играла минимальную роль. Французский посол Лавалетт по дороге в Константинополь заехал в Рим. «К великому удивлению» посла, папа Пий IX высказал полное равнодушие к тому, кто будет владельцем храмовых ключей [82]. Французский император оказался святее папы Римского, конечно, по политическим мотивам.

Французская дипломатия одержала верх над российской. По указу султана над вифлеемской пещерой была водружена католическая звезда, ключи, как от Вифлеемской, так и от Иерусалимской церквей были переданы католикам. Николай немедленно обвинил султана в притеснениях православной веры.

Эта кампания была поддержана и русской церковью, об угнетении православных в Турции говорил авторитетный московский митрополит Филарет [83]. Кого не спросили, так это православную церковь Турции. Из записки, поданной в 1853 г. русскому послу Горчакову: «Обладая вполне греческим языком нам случалось говорить с епископами константинопольского синода о русской церкви и слышать их рассуждения о неудобствах, могущих произойти для Вселенского престола из официального протектората русской державы». Далее приводятся слова одного из епископов: «Этот… Николай, теперь столь усердный к благу православия, в прошедшем 1852 году лишил грузинскую церковь ее самостоятельности… Вы сделаете то же самое и с нами. Мы теперь богаты и сильны. Девять миллионов душ в руках патриарха, его синода и семидесяти епархиальных епископов. Вы, с правом протектората в руке, лишите нас всего, уничтожите наше значение и пустите нас с сумою».

Не идеальным для восточных церковников было и турецкое правление, но и не настолько мрачным, как представляла николаевская пропаганда: «восточные христиане хотя и имеют поводы жаловаться на различные мероприятия со стороны турецкого правительства в отношении политическом, хозяйственном и гражданском, но они должны сознаться, что касательно веротерпимости турецкое начальство неукоризненно» [84].

Тем не менее султану доставили письмо Николая с требованием соблюсти «освященные веками права православной церкви» [85]. Помимо ключа, купола и православной звезды от султана требовалось и куда более важное с политической точки зрения признание за Россией права защиты интересов православного духовенства во всех провинциях Турции. Это было уже вмешательство в турецкие внутренние дела. Все домогательства о святых местах султан, в итоге, удоволетворил. Но требование фактического права вмешательства царя в дела турецких православных было категорически отвергнуто. Переговоры прервались, заговорили пушки (к чему, собственно, и стремился Николай).

Воевали православные полководцы исключительно благочестиво. В главе, посвященной Ивану Грозному, говорилось о том, как этот благочестивый государь отказывался выступить навстречу неприятелю до окончания церковной службы. За 300 лет представления о благочестии не изменились. Вот, что произошло во время сражения с турками при Четати.

25 декабря 1853 года близ селения Валахии в Румынии небольшой русский отряд был атакован превосходящими силами турок. Особого повода для бесспокойства не было, неподалеку находились значительные русские силы, которые, по логике, услышав канонаду, должны были ударить в тыл туркам. У русских было 2 500 человек и 6 орудий, у атакующих турок – 18 000 солдат при 24 орудиях. Бой начался в восемь часов утра. К десяти часам были исчерпаны резервы, подкрепления же так и не подошли. Русские, терпя огромные потери, начали отступление. Не будем пересказывать всех перепитий боя, достаточно сказать, что за шесть часов сражения на помощь погибающему отряду пришел только один полк. Основные силы выступили к полю боя около двух часов дня, узнав об этом турки поспешно отступили. Всего за день русские потеряли 2 300 человек убитыми и ранеными.

Почему основные силы так запоздали? Ну, как же, 25 декабря – по приказу командующего, войска справляли светлый праздник Рождества Христова. Под грохот недалекой артиллерийской канонады шли церковный парад и молебен. Из воспоминаний офицера: «Напрягаем внимание, - канонада то стихает, то как бы замирает, то снова усиливается. Что-то щемит сердце… Однако не бьют тревоги, напротив мы готовимся к параду, одеваемся по-праздничному, идем поздравлять с днем Рождества к командиру полка» [86]. Наиболее активно роптали солдаты. «Наших бьют, а мы молимся, как старые бабы, вместо того, чтобы выручать своих» [87]. «На всех возвышениях высыпали солдаты. Отказываются от пищи, просят вывернуть котлы! Какой праздник, когда тобольцам [основные силы попавшего под удар отряда составлял Тобольский полк] приходится плохо!» [88]. Праздничные мероприятия продолжались в течение шести часов после того, как послышались первые выстрелы со стороны Четати. По окончании последнего молебна был дан приказ о выступлении. Турок догнать уже не удалось.

Благочестие не приводило русскую армию к победам. До последнего дня николаевское правительство больше надеялось на помощь Божию, чем самостоятельно гребло к берегу. Так военный министр писал главнокомандующему, что он не надеется вовремя подослать порох защитникам Севастополя, но «Elle (la Russie) merite la protection du Toutpuissant» («Россия заслужила помощь Божию») [89]. То же мнение, по отзыву современника, разделял начальник севастопольского гарнизона Остен-Сакен: «На бастионы показывался не более четырех раз во всё время, и то в менее опасные места, а внутренняя его жизнь заключалась в чтении акафистов, в слушании обеден и в беседах с попами» [90]. Более мягок другой очевидец: «Все понимают, что можно молиться Богу, но тем не менее должно исполнять и другие обязанности – служебные, например» [91].

Когда конечное поражение стало очевидно неизбежным, ссылки на бога буквально забили официальную переписку: «Благословением Божьим», «С помощью Божией», «Бог нам помощь, защита и утешение» (так Николай I инструктировал главнокомандующего Горчакова [92]). Александр II тем же мотивировал указание о последнем, отчаянно авантюрном наступлении на хорошо укрепленные позиции англо-французских войск: «Вы не медля предприняли бы решительные действия. Они без большой потери не обойдутся, но с Божией помощью могут также иметь важный результат», «Если Бог благословит Ваши намерения и Вам удастся нанести неприятелю сильный удар, то дела могут разом принять вовремя другой оборот». Главнокомандующий армией М. Горчаков ясно сознавал сомнительность победы в «неравному бою против неприятеля, превосходного численностью и занимающего сильные позиции. Исход дела будет во власти Божией, мы же исполним свой долг» [93]. В итоге была предпринята злосчастная атака на Черной речке против в полтора раза превосходящего неприятеля. Потери составили около 10 000 человек с русской стороны и менее 2 000 у противника [94]. Вскоре последовало падение Севастополя. Крымская война была проиграна.

В Манифесте об окончании войны Александр II старался сделать хорошую мину при плохой игре. «Россияне! Труды ваши и жертвы были ненапрасны». «Единственной целию» войны было «охранение прав, устранение притеснения единоверцев наших на Востоке». Цель достигнута, «будущая участь и права всех христиан на Востоке обеспечены. Султан торжественно признает их» [95]. Обращает внимание подмена «единоверцев наших» (ибо Россия изначально выступала за права только православных христиан), на «всех христиан». Действительно, в Парижском мирном трактате уже и речи не шло об отдельных правах православных и католиков, но лишь о христианах вообще. Соответствующие статьи мирного договора гласили, что в христианских княжествах сохраняются те же самые права и привилегии, которыми они пользовались до войны, в т. ч. «полная свобода вероисповедания, законодательства, торговли и судоходства» [96]. Из 35 статей мирного договора, свобода вероисповедания упоминалась в двух - истинные цели воюющих государств, конечно, были мало связаны с религией.

Примечания

1. Цит. по В. Федоров. Русская Православная церковь и государство. – С. 180

2. А. Труайя. Александр I. – М., 1997. – С. 14-15

3. Записки сенатора И. В. Лопухина. – М.: Наука, 1990. – С. 123, 133

4. А. Пресняков. Российские самодержцы. – М., 1990. – С.235

5. В. Федоров. Русская православная церковь и государство. –С. 174

6. Там же. - С. 88

7. Энциклопедический словарь. Брокгауз и Ефрон: Биографии. Т. 5. – М., 1994. - С. 73

8. Сб. Ист. общ., X, 39

9. А. Карташев. Очерки… Т. 2. – С. 549

10. В. Федоров. Русская православная церковь и государство. – С. 90

11. Там же. – С. 103

12. В. Томсинов. Светило российской бюрократии.. – С. 122

13. Е. Тарле. Нашествие Наполеона на Россию 1812 года. – М.: Воениздат, 1992. – С. 204

14. Н. Троицкий. 1812: Великий год России. - М.: Мысль, 1988. - С. 215 – 216

15. Записки Ростопчина // История Москвы: Хрестоматия. Т. 3. Вторая столица Российской империи (кон. 17 – нач. 20 вв.). – М., 1997. – С. 150

16. В. Комарицкий. Москва: К юбилею Отечественной войны. – С. 24-25

17. Недаром помнит вся Россия. – М.: Молодая гвардия, 1987. – С. 80

18. Н. Троицкий. 1812: Великий год России. - С. 307

19. Там же

20. Е. Смирнова-Чикина. Поэма Н. В. Гоголя «Мертвые души»: Комментарий. – Л.: Просвещение, 1974. – С. 191

21. По Москве: Прогулки по Москве и ее художественным и просветительным учреждениям / под ред. Н. А. Гейнике, И. Е. Шитца [историки] и др. – М., 1917. – C. 258

22. Историческое описание храма во имя Христа Спасителя в Москве / Сост. по поручению Высочайше утверждённой комиссии для построения храма, на основании имеющихся документов, правитель её канцелярии М. Мостовский. – М., 1883. – С. 186

23. Там же

24. А. Бенуа. История живописи в 19 веке: Русская живопись. – СПб., 1901. – С. 128

25. По Москве: Прогулки по Москве. – C. 258

26. В. А. Никольский. История русского искусства: Живопись. Архитектура. Декор. искусство. - Берлин: РСФСР. Гос. изд-во, 1923. – С. 229

27. проф. А. И. Некрасов. Византийское и русское искусство: Для строительных факультетов Высших Учебных Заведений. - М., 1924. – С. 178

28. Энциклопедический словарь. Брокгауз и Ефрон: Биографии. Т. 3. – М., 1993. - С. 239

29. А. Шамаро. Дело игуменьи Митрофании. – Л., 1990. – С. 163

30. И. Крамской. Письма, статьи. Т. 1. – М., 1965. – С. 17

31. Г. Степнин. Художественная жизнь России второй половины XIX века. – М.: Наука, 1997. – С. 154

32. Музыкальное наследие Чайковского: Из истории его произведений. – М., 1958. – С. 295; А. Шамаро. Дело игуменьи Митрофании. – Л., 1990. – С. 174; Саймон Манди. Чайковский. – Челябинск, 2000. - С. 143

33. А. А. Половцов. Дневник государственного секретаря. Т. 1. – М., 2005. – С. 109

34. Цит. по А. Ф. Иванов. Тайны Христа Спасителя. – М.: Гермес, 1995. - С. 118

35. Цит. по Б. Могилевский. Жизнь Пирогова. Илья Мечников. – М., 1970. - С. 468

36. Мысли, афоризмы и шутки выдающихся женщин. – М., 2003. – С. 477

37. Г. Степнин. Художественная жизнь России второй половины XIX века. – С. 150

38. А. Пресняков. Российские самодержцы. – С. 237-238

39. Там же. – С. 240

40. Отечественная история 19 век: Сб. документов и материалов. – М., 2002. – С. 123

41. А. Валлотон. Александр I. – М., 1991. – С. 258

42. Отечественная история 19 век: Сб. документов и материалов. – С. 124-125

43. Там же. – С. 54-55

44. Цит. по А. Пресняков. Российские самодержцы. – С. 244

45. Цит. по А. Пыпин. Религиозные движения при Александре I. – СПб., 2000. – С. 208

46. Русская старина. – 1875. – Т. 13. – С. 320

47. П. Зырянов. Русские монастыри и монашество в XIX и в начале XX века. – С. 153

48. Русская старина. – 1875. – Т. 13. – С. 474

49. Там же. – С. 475; А. Пыпин. Религиозные движения при Александре I. – С. 217

50. А. Пыпин. Религиозные движения при Александре I. – С. 220

51. В. Федоров. Русская Православная церковь и государство. – С. 186-187

52. Русская старина. – 1875. – Т. 13. – С. 154

53. А. Пыпин. Религиозные движения при Александре I. – СПб., 2000. – С. 268

54. М. Гернет. История царской тюрьмы. Т. 1. – С. 263, Т. 2. – С. 397

55. История России в XIX веке. Т. 4. – М.: Гранат, 1908. – С. 54

56. Зырянов П. Н. Русские монастыри и монашество в XIX и в начале XX века. – С. 39

57. Там же. – С. 40

58. Там же

59. В. Федоров. Русская Православная церковь и государство. – С. 145

60. Там же. – С. 14

61. А. Тютчева. При дворе двух императоров: Воспоминания, Дневник. – М., 1990. – С. 100-101

62. Цит. по Л. Ляшенко. Александр II. – М.: Молодая гвардия, 2003. – С. 107

63. Высочайшее повеление о том, дабы монастыри не брали избыточных денег за погребение // Николай Первый и его время. Т. 2. – М., 2000. – С. 93

64. 2 ПСЗ. 16. № 15152, 15153; 18 № 16828

65. 2 ПСЗ. 16. № 15152, 15189

66. 2 ПСЗ. 28 № 26736, 29 № 28726

67. Записка графа П. Д. Киселева о государе Николае Павловиче // Николай I: Муж. Отец. Император. – М., 2000. – С. 530

68. К истории дела Петрашевского // Былое. – 1906. - № 2. – С. 247

69. Цит. по Л. Выскочков. Николай I. – М., 2003. - С. 184

70. Л. Выскочков. Николай I. – С. 183

71. В. Щеглов. Собственные его императорского величества библиотеки и арсеналы. – Пг., 1917. – С. 44, 49, 53; 428, 570

72. ЧОИДР. – 1877. - № 2. – С. 43

73. В. Федоров. Русская Православная церковь и государство. – С. 168

74. Из доклада министра Народного просвещения С. Уварова // Отечественная история: Сборник документов и материалов: 19 в. – М., 2002. – С. 188

75. И. Смолич. История Русской церкви: 1700-1917. Ч. 1. – М., 1996. – С. 157-158; Д. Володихин, О. Елисеева, Д. Олейников. История на продажу: Тупики псевдоисторической мысли - М., 2005. - С. 284; Православная Москва в начале XX века: Сб. док. и мат. – М.: Мосгорархив, 2001. – С. 570, 615

76. Мемория об участии обер-прокурора Синода в деятельности Совета министров // Совет министров Российской империи 1905-1906 гг.: Документы и материалы. - Л.: Наука, 1990. - С. 385

77. В. Федоров. Русская Православная церковь и государство. – С. 191; Н. Лесков. «Синодальные персоны» // Исторический вестник. – 1882. - № 11. – С. 398-408; Материалы по истории Православной Церкви. Кн. 1. – СПб., 1902. – С. 157

78. Там же

79. А. Герцен. Былое и думы. Ч. 2, Гл. 12

80. Иван Сергеевич Аксаков в его письмах. Т. 2. Письма 1849-1857 гг. – М., 2004. - С. 369

81. И. Курукин, Е. Никулина. «Государево кабацкое дело». – С. 203

82. Е. Тарле. Крымская война. Т. 1. – М.: Изографус, 2003. – С. 134

83. Там же. – С. 154

84. Там же. – С. 155

85. Там же. – С. 167

86. Воспоминания офицера о военных действиях на Дунае в 1853-1854 гг. // Цит. по Е. Тарле. Указ. Соч. Т. 1. – С. 288

87. П. Меньков. Записки // Цит. по Там же. – С. 287

88. Воспоминания офицера… . – С. 288

89. Е. Тарле. Указ. Соч. Т. 2. – С. 240

90. Записки Милошевича // Е. Тарле. Указ. Соч. Т. 2. – С. 266

91. Там же. – С. 267

92. Там же. – С. 289-290

93. Русская старина. – 1883. - № 7. - С. 207, 208, 210

94. Тем не менее, традиция полагаться на Божью помощь сохранилась у благочестивых полководцев и в последующих войнах. Пример из Руссо-Турецкой войны 1877-78 (письмо офицера о втором штурме Плевны): «Вот подъезжает корпусной. Генералы к нему за приказаниями: что делать? «Идти и атаковать было приказание». «Да ведь местность вовсе не расследована. Как атаковать без регносцировки?» - заметил было один из генералов. «С Богом, Ваше превосходительство» (Балканская эпопея в воспоминаниях участников // Побратимы. – М., 1990. – С. 565). Штурм был отбит с большими потерями для русской армии.

95. ПСЗ. Т. 31. № 30273. – С. 131-132

96. Ф. Мартенс. Собрание трактатов и конвенций. Т. 15. – С. 312-320

Приложение. Наука и просвещение

Несомненно, что на Руси еретиков было значительно меньше, чем на Западе. Факт отрадный для церковных философов, которые провозгласили теорию народа-богоносца. Однако 1917 и последующие года, заставляют усомниться в особом благочестии православных. В частности, когда патриарх Тихон 19 января 1918 года предал анафеме Советскую власть, событие было встречено почти полным равнодушием со стороны как правых, так и левых сил (если не считать реакцией декрет от 2 февраля об отделении церкви от государства и школы). Да и раньше отлучения не мешали массовой поддержке Лжедмитрия, Разина, Пугачева. Антицерковными мотивами пестрит фольклор. Когда знаменитый собиратель сказок Афанасьев издал в 1860 году очередной сборник, обер-прокурор Синода гр. А. П. Толстой направил письмо министру Народного просвещения: «По поводу изданной (т. е., пропущенной в Москве цензором Наумовым) книги господина Афанасьева под заглавием: «Русские народные легенды» высокопросвещенный митрополит Филарет обратился ко мне с письмом, в котором изъяснил, что… к имени Христа Спасителя и святых в сей книге прибавлены сказки, оскорбляющие благочестивые чувства, нравственность и приличие, и что необходимо отыскать средство к охранению религии и нравственности от печатного кощунства и поругания» [1]. Распоряжением Главного управления цензуры было предписано не дозволять к перепечатыванию новым изданием книгу «Народные русские легенды, собранные Афанасьевым», 5 000 уже отпечатанных экземпляров были «преданы уничтожению» [2]. А ведь Афанасьев просто собрал сказки, услышанные в «благочестивом» народе.

Для ответа, почему на Руси не явилось большого числа еретиков, вспомним, из кого выходили еретики на Западе. Многие ереси получили поддержку в Парижском университете. Например, аверроизм: признание вечности материи, неразрывности души и тела, отрицание вечной жизни, независимость выводов науки от церковных догм. В XIII-XIV веках в Парижском университете существовал кружок преподавателей-аввероистов: Сигер Брабантский, Госвин (оба убиты в папской тюрьме), Боэций Дакийский (умер в заточении), Жан Жаден и Марсилий Падуанский (бежали от папского суда в Германию). Там же развилась ересь амальрикян: утверждение единства бога и мира, отрицание церковного культа. Руководители группы амальрикян (в т. ч. шесть преподавателей Парижского университета) были сожжены, вместе с только что появившимися в Европе естественнонаучными сочинениями Аристотеля. Вольнодумство было свойственно не только Парижу - приверженцы аверроизма известны также и в Неаполитанском и в Страсбургском университетах. Помимо прочих ученых среди еретиков оказывались, и это закономерно, доктора богословия (Ян Гус, Мартин Лютер, Джордано Бруно). «Темные» еретики, как правило, выходили из людей много знающих и привыкших размышлять. Россия, прямо скажем, здорово отстала в вопросах просвещения от Запада. Какие там университеты… Даже многие священники были слабы в грамоте [3], другие же не читали ничего кроме церковной литературы. Характерные поучения из прописей 16-17 вв.: «Братие, не высокомудрствуйте, но во смирении пребывайте, по сему же и прочая разумевайте: Если спросят тебя, знаешь ли ты философию, отвечай: еллинских борзостей не текох, риторских астрономов не читах, с мудрыми философами не бывах, философию ниже очима видех; учуся книгам благодатного закона, как бы можно мою грешную душу очистить от грехов». «Не чти много книг, да не в ересь впадеши». «Богомерзостен пред Богом всяк любяй гиомитрию и прочая таковая; се душевнии греси [ереси]» [4].

Когда в Санкт-Петербурге была образована Академия Наук, она очень скоро столкнулась с церковью. Раздражение Синода вызвала книга «О множественности миров», второе издание которой было осуществлено при поддержке Ломоносова. «Если бы планета Марс имела обитателей, то кто бы их крестил?» - вопрошали священнослужители. Книгу, по их мнению, следовало «везде отобрать и прислать в Синод», а Академии наук запретить печатать, «как о множестве миров, так и о всём другом, вере святой противном» [5]. В 1750 г. Шумахер записал в дневнике: «Кое-кто из духовенства заявил, что профессоры внушают студентам опасные начала». В «Учреждение об университете и гимназии» было внесено требование ректора: «смотреть… прилежно, чтоб профессоры лекции свои порядочно имели, оные по произвольному образцу в Канцелярии апробированному расписали и не учили б ничего, что противно может быть православной греко-российской вере». В 1756 году была запрещена поэма Поппа «Опыт о человеке», которая была переведена учеником Ломоносова под руководством последнего. «К печатанию оной книги Святейшему Синоду позволения дать было несходственно», ибо «издатель оныя книги не из Священного писания, ни из содержимых в православной нашей церкви узаконений ничего не заимствуя, единственно все мнения на естественных и натуральных понятиях полагает, присовокупляя к тому и Коперникову систему, тако ж и мнения о множестве миров, священному писанию совсем несогласные» [6]. В 1757 г. книга вышла, «исправленная» московским архиепископом Амвросием, который заменил стихи о Коперниковой системе и множестве миров собственными виршами противоположного содержания. В 1761 году вышла книга Ломоносова «Явление Венеры на Солнце», в предисловии к которой учёный потребовал, чтобы церковь не вмешивалась в дела науки. Это был прямой ответ Ломоносова на цензурные притязания церкви. Академии удалось отстоять свободу своих изданий от церковной цензуры.

Но все публикации Московского университета, основанного в 1755 году, уже подлежали цензуре Синода. В 1769 г., по доносу университетского катихизатора ключаря Петра, была сожжена профессорская диссертация преподавателя Д. С. Аничкова. На второе, исправленное издание диссертации подал донос уже сам московский архиепископ Амвросий. Он обвинил ученого в том, что тот «явно восстает противу всего христианства, богопроповедничества и богослужения; опровергает Священное писание, и в нем богознамения и чудеса, тако ж рай, и ад, и дьяволов, соравняя их хитроковарным образом с натуральными или небылыми вещами, а Моисея, Самсона и Давида» и, следовательно, утверждает «атеистическое мнение». Амвросий просил «как об истреблении сего безбожного сочинения, купно же и о пастырском сочинителя запрещении» и Синод его поддержал. По счастью пост обер-прокурора в то время занимал П. П. Чебышев – по убеждениям атеист. Чебышев твердо встал на защиту профессора, заявил, что обвинение не аргументировано и забрал из делопроизводства Синода все относящиеся к делу материалы [7].

17 января 1820 года Александр I утвердил инструкцию Казанскому университету: «Цель правительства в образовании студентов состоит в воспитании верных сынов православной церкви… Директор обязан главнейше наблюдать, под строжайшею личною ответственностью и всеми способами власти, ему даруемой, чтобы воспитанникам университета внушено было почтение и любовь к святому евангельскому учению. Для сего обязан он наблюдать, чтобы дух вольнодумства ни открыто, ни скрыто не мог ослаблять учение церкви в преподавании наук философских, исторических или литературы. Директор обязан иметь достовернейшие сведения о духе университетских преподавателей, часто присутствовать на их лекциях, по временам рассматривать тетради студентов, наблюдать, чтобы не прошло что-нибудь вредное в цензуре». «Чтобы студенты ежедневно отправляли в положенное время должные молитвы, все вместе и в присутствии инспектора, чтобы в дни воскресные и важнейших праздников ходили они с инспектором к божественной литургии и занимались, между забав и отдохновения, каким-либо полезным и приличным празднику чтением, хотя один час без принуждения». «Чтобы студенты, отличающиеся христианскими добродетелями, были предпочитаемы всем прочим. Начальство университета приемлет их под особенное покровительство по службе и доставит им все возможные по оной преимущества. Впрочем, какие бы успехи не оказывали воспитанники в науках, медали, отличившимся назначаемые, не могут быть даны, ежели директор не одобрит их поведения» [8].

В 1824 году последовал указ министру народного просвещения: «Повелеваем вам войти в строгое наблюдение, дабы как в изданных, так и впредь издаваемых сочинениях и переводах, особливо же в преподавании по училищам наук, ничего колеблющего веру и благонравие, не укрывалось. Народное благоденствие много от сего пострадать может, и потому обязаны вы пред богом и пред нами употребить неусыпный за сим надзор, истребляя и обличая всякие, рассеянные в книгах, или иначе внушаемые лжеучения, и не допуская ни в каком виде существовать и вновь появляться оным» [9].

Цензурный устав 1826 года предписывал: «159. всякое сочинение, перевод, подражание или извлечение, в котором отвергается, ослабляется или представляется сомнительным Святое учение откровения, достоверность и святость книг Священного писания, подвергается запрещению. 160. Равным образом запрещаются к напечатанию сочинения и статьи, в которых опровергается или ослабляется непреложная достоверность православия Грекороссийской церкви, или нарушается должное уважение к учению, постановлениям, преданиям и обрядам ее… 187. Относительно к учебным курсам Логики и Философии вообще, Ценсор, при рассматривании их, должен иметь в виду неприкосновенность истин Божественного откровения». «193. По отношению к медицинским наукам в особенности наблюдать следует, чтобы вольнодумство и неверие не употребили некоторые из них орудиями к поколебанию в умах людей достоверности священнейших для человека истин, например, как духовность души, внутреннюю свободу и высшее определение в будущей жизни. А посему постановляется в обязанность цензорам, чтобы они тщательно отсекали в рассматриваемых сочинениях всякое к тому покушение». К ведению собственно духовной цензуры Устав отнес: «книги священного писания, догматические, церковные и вообще духовного и духовно-нравственного содержания на славянском и русском языке», а также «касающиеся церковного управления и церковной истории» [10].

Цензурный Устав 1828 года предписывал «запрещать издание или продажу тех произведений словесности, наук или искусств, кои в целом составе или в частях своих, вредны в отношении к вере» [11]. Собственно духовной цензуре поручались сочинения «совершенно духовного содержания, относящиеся или к догматам веры; или к священной истории».

Циркуляром министра народного просвещения 1833 года, попечителям предписывалось «наблюдать строго, чтобы в уроках профессоров и учителей не укрывалось ничего, колеблющего или ослабляющего учение православной веры» [12]. Требовалось также «строго наблюдать», чтобы «в книгохранилищах, назначенных к для употребления учеников, не было книг противных вере» [13]. Наконец, «было велено читать в классе Новый Завет, Притчи Соломоновы и Премудрости Иисуса, сына Сирахова, для этого учеников собирали в гимназию ежедневно, перед началом занятий за ½ часа, а также по праздничным и воскресным дням» [14].

Запрет знаменитого «Философского письма» Чаадаева последовал после доноса петербургского митрополита Серафима Бенкендорфу.

«Ваше сиятельство!

В январе месяце 1835 года, в. с. объявили мне лично высочайшую его императорского величества волю, чтобы в таких случаях, когда в издаваемых для всеобщего употребления сочинениях усматриваемы будут противные вере, нравственности и общественному устройству суждения либо неблагонамеренности, сообщая замечания свои на то вашему сиятельству для доведения до высочайшего сведения.

Обращая на таковой предмет внимание свое усмотрел я, что в № 15 периодического издания под названием «Телескоп», вышедший в Москве из печати в сентябре сего 1836 года, помещены две таких статьи, в коих всё, что для нас россиян есть священного, поругано, уничтожено, оклеветано, с невероятной предерзостию, и с жестоким оскорблением как для народной чести нашей, так для правительства и даже для исповедуемой нами православной веры. Первая из таковых статей есть философское письмо, сочиненное, как сказано в примечании издателя, одним из наших соотечественников на французском языке, и предлагаемое в русском переводе с обещанием и дальнейшего продолжения. Суждения о России, помещенные в сей негодной статье, столько оскорбительны для чувства, столько опасны, безрассудны и преступны сами по себе, что я не могу принудить себя даже к тому, чтобы хотя одно из них выяснить здесь для примера. Они в особенности заключаются на страницах 280-299.

Всего удивительнее, что издатель «Телескопа», отважившийся напечатать во всеобщее известие столь негодную, безрассудную и наполненную самою наглою ложью статью, почитает оную, как значится из собственного его на первом листе примечания, украшением своего журнала, находит в ней возвышенность предмета вместе с глубиною и обширностию взглядов и поставляет на особенное внимание читателей.

В другой статье под заглавием «мнение иностранцев о русском правлении» на стр. 386, сказано: «у них, русских, есть (что требуется в политике точно также, как и в математике) свой центр и этот центр их император! Учреждение совещательного сейма, составление общего законоположения, одной церкви для всей российской империи и всех ее народов, всё это – и подобное тому, безумно и невозможно.

Не могши представить себе, как возможно русскому издателю журнала дойти до такой дерзости, чтобы распространять между соотечественников столь преступные хулы на отечество, веру и правительство свое, я долгом представляю препроводить при сем к вашему сиятельству в подлиннике вышеозначенный № 15 «Телескопа» и прошу покорнейше все замеченные в нем места довести до высочайшего государя императора сведения» [15].

Журнал «Телескоп» был закрыт, его издатель Надеждин сослан, автор «Философского письма» Чаадаев взят под надзор и официально объявлен сумасшедшим (сумасшедшим «Письмо» признал и московский митрополит Филарет). Русские философы получили наглядный урок последствий неканонического мышления.

В 1842 году была запрещена диссертация Костомарова "О причинах и характере Унии в Западной России", утвержденная к печатанию философским факультетом Харьковского университета. Поводом к запрету диссертации Н. И. Костомарова послужило мнение о ней архиепископа Иннокентия (Борисова), который нашел в книге «множество дерзких выражений насчет восточной церкви и ее патриархов» [16]. Архиепископа поддержал министр просвещения Уваров. В итоге, все экземпляры диссертации, которые удалось собрать, были преданы огню.

Охота на безбожников доходила и до самых ничтожных мелочей, типа статьи… о вредных грибах: «Грибы – постная пища православных и писать о вредности их – значит подрывать веру и распространять неверие» [17].

Любопытны некоторые выкрутасы цензуры школьных учебников после европейских революций 1848-1849 годов. «Цензурный комитет «исключал из всеобщей истории Магомета, ибо это был «негодяй» и «основатель ложной религии». Цензор Елагин вычеркнул «Силы природы» из физики, вероятно, на основании того, что един бог всесилен» [18]. Тогда же московский митрополит Филарет потребовал от известного историка профессора Т. Н. Грановского «объяснений, почему я в чтениях по истории не упоминаю о воле и руке божьей, управляющих событиями и судьбами народов. «О вас говорят, что Вы вредный профессор, что вы затемняете умы верных сынов государя нашего» [19]. Дело, по счастью, ограничилось выговором.

27 января 1850 г. вышел указ о назначении князя П. Ширинского-Шихматова министром народного просвещения. Князь получил воспитание в духе строгого религиозного благочестия и даже подвизался в жанре духовной поэзии. Митрополит Филарет писал по этому случаю А. Н. Муравьеву: «Князь Ширинский-Шихматов министр просвещения; Норов его товарищ; сии, конечно, пожелают просвещать восточным светом». Просвещение восточным светом началось немедленно. Новый министр заявил, что «польза философии не доказана, а вред от нее возможен». Император Николай, при назначении Ширинского, повелел ему представить соображения, полезно ли преподавание философии при «предосудительном» развитии этой науки германскими учеными, и не следует ли принять меры к ограждению нашего юношества «от обольстительных мудрствований новейших философских систем». Министр представил следующие соображения. Кант, Фихте, Шеллинг и Гегель «в философских исследованиях своих не замечают даже, существует ли вера христианская, а сами, с помощью одного только ума, дерзновенно мечтают познать н а ч а л о». Хотя «приняты деятельные меры к наблюдению за духом и направлением преподавания», «сама наука по шаткости своих начал» «всегда представляет случаи к поползновению». Князь признавал поэтому необходимым «изъять» из преподавания философии теорию познания, метафизику и нравственную философию; последнюю «по практической бесполезности ее для молодых людей, ознакомленных с нравоучением христианским». Доклад был одобрен и повелено читать одну логику и психологию, при чем соединить кафедру философии и богословия [20].

27 июня 1850 г. цензура возмутилась по поводу того, что «в Курских Губернских Ведомостях 1850, № 16 и 17, помещена статья В. Гутцейста «Об ископаемых Курской губернии». «Нельзя не обратить внимание, что в ней миросозерцание и образование нашей планеты и самое появление на свете человека изображается и объясняется по понятиям некоторых геологов, вовсе несогласным с космогониею Моисея в его книге Бытия» [21].

В 1851 году «Всеобщая гражданская история классного и домашнего употребления», составленная преподавателем всеобщей истории при Тверской семинарии священником Николаем Сокольским, была запрещена из-за отдела, посвященного истории философии. «Здесь говорится между прочим, что в философии прославились Юм, Фихте, Гельвеций, Руссо, Вольтер и множество сочинителей больших энциклопедий. Но Руссо, Вольтер и другие из поименованных известны, как разрушители верований, как отрицатели божественного учения церкви: и потому не странно ли, что пастырь церкви относит труды их к усовершенствованию философии». После секретного расследования о Н. Сокольском Синод вынес решение: «Священника Н. Сокольского уволить от учительской должности в Тверской семинарии, т. к. сочиненная им история обнаруживает в нем недостаток опытности и осмотрительности, сделанные на книгу замечания объявить через академическое правление с воспрещением продажи книги» [22].

В 1852 г. московский митрополит Филарет и Синод воспротивились изданию Археологическим обществом «Истории русских школ иконописания до конца XVII столетия». От автора потребовали «устранить с поля научных сведений фактические данные… о заимствовании нашей иконописью рисунков у западных мастеров». По выражению современника, историка И. Забелина, «наука должна была претерпеть тесноту от политических соображений» [23] (точнее было бы сказать, церковных). Книгу удалось издать только в 1856 году, с началом несколько более вольной эпохи.

В 1858 г. Спб. митрополит преосв. Григорий обратился к прокурору Св. Синода: «Неоднократно доходили до меня слухи, что некто, иностранец Роде, здесь в Петербурге, в разных высших учебных заведениях, разными картинками, ни упоминая не слова о Боге-создателе, показывает, что образование нашей земли со всеми ее растениями и животными, не исключая и людей, произошло только от действия естественных сил какой-то первобытной материи, в продолжение не простых шести дней, а шести более или менее длительных периодов. В настоящее время, как сказывают, этот Роде уже делает свои представления публично» «Такое представление, явно колеблющее основание христианства и истребляющее в народе благоговейно признаваемую и чтимую истину о создании земли от Всемогущего, Премудрого и Всеблагого Творца Бога, - весьма вредно для народной веры и нравственности. Посему покорнейше прошу ваше сиятельство, чтобы означенное… представление было прекращено» [24]. Резолюция была сравнительно мягкой: «Его величество же высочайше соизволил отозваться, что в Санкт-Петербурге, после бывших уже представлений, было бы неудобно оное воспрещать, но что его величеству угодно, чтобы таковые представления не были дозволяемы в других городах империи» [25].

В 1866 году была издана книга И. М. Сеченова: "Рефлексы головного мозга", в которой ученый материалистически объяснил психические процессы. Петербургский митрополит потребовал, чтобы автора «сослали для смирения и исправления» в Соловецкий монастырь. Всё ещё царило более-менее либеральное время реформ и дело ограничилось тем, что книга год не допускалась в продажу [26].

В 1868 году досталось двум философам эпохи Просвещения. Комитет духовной цензуры признал необходимым уничтожить «Философию истории» Вольтера, так как она «до такой степени переполнена вредными местами, что опровержение должно равняться по своему объему самой книге» (уничтожена 9 декабря 1872 года). Синод попросил министра Внутренних дел распорядиться об уничтожении «О сущности, форме и власти государства» Томаса Гоббса, в которой «встречаются мысли и выражения, явно противные Священному Писанию и учению православной церкви, простирающиеся до дерзкого кощунства» [27].

Труды немецкого естествоиспытателя Геккеля запрещались в России в 1873, 1879 и 1902 гг. (последние два раза были сожжены). В 1886 г., по настоянию духовной цензуры, была запрещена книга известного французского астронома Фламмариона. В 1893 г. – в списки запрещенных книг попала «Автобиография земли» английского ученого Т. Н. Гетчисона [28].

Не оставляли в покое и образование. В 1882 году российское правительство обеспокоилось тем, что учащиеся народных начальных училищ не могут по окончании училища «поддерживать в себе знания, приобретённые в школе», в частности, за неимением книг. Министр народного просвещения предложил дарить выпускникам следующий набор: молитвенник, псалтырь, Священная история, Евангелие, Служебник. «Такой дар», - утверждал министр. – «доставит им возможность поддерживать в себе наиболее необходимые в жизни знания из школьного образования» [29]. Российский библиограф А. И. Калмыкова добивалась включения в каталог книг, разрешённых для сельских школ, научно-популярной брошюры о происхождении грома и молнии. Ответ чиновника Министерства народного просвещения Анского был категорически отрицательным: «Вы и г. Рубакин [автор книги] считаете необходимым, чтобы крестьяне знали, что такое электричество, а мы считаем, что для них гораздо полезнее при звуках грома думать: пророк Илья на колеснице катается по небу» [30]. В итоге победа осталась за Калмыковой. Интересный отзыв из регионов (Самарский уездный комитет): «Доносы нашего духовенства заставляют покидать деревню лучших деятелей народной школы. Достаточно учителю взять какую-нибудь книгу, к примеру сказать Дарвина... как уже летит донос по начальству» [31]. Церковь знала, что делала: согласно статистике конца 90-х, среди «преступников против веры» доля грамотных была в полтора раза выше, а процент людей с высшим образованием в два раза выше, чем среди осужденных за обычные преступления [32]. У образованного читателя не пользовалась спросом церковная литература. В 1895 году видный библиотековед Н. А. Рубакин опубликовал исследование «Этюды о русской читающей публике: Факты, цифры и наблюдения». Исследователь отметил: «Богословские книги у русских культурных читателей в ходу менее всех остальных. В известной нам частной библиотеке в течение года при 45 000 выдач всего-навсего было выдано 12 книг богословского отдела, в том числе соч. Фаррара, Робертсона, Ольденбурга («Будда»), Вашингтона Ирвинга («Магомет»), поучения Родиона Путятина и творения монаха Митрофана. Последние 2 книги были взяты первая рабочим, другая прислугой одной подписчицы. Несколько лет тому назад офицерские библиотеки получили предписания выписать духовные журналы. Из этих журналов в известной нам офицерской библиотеке в течение двух лет ни один номер не нашел себе читателя. Интересно, что к богословским книжкам русская культурная публика относится довольно ровно во всех городах, колеблясь в пределах от 0.0 до 0.5 книжки на каждого подписчика» [33].

Возможно, что важнейшая причина неразвитости свободомыслия в России заключалась в культурном отставании страны от Европы, поддерживаемом церковным надзором за просвещением.

Примечания

1. В. Пропп. Предисловие // Народные русские сказки в трех томах. Т. 1. – М., 1957. – С. XII – XIII; Собрание мнений и отзывов Филарета, митрополита Московского и Коломенского по учебным, и церковно-государственным вопросам, издаваемое под ред. Преосвященного Саввы, архиепископа Тверского и Кашинского. Том дополнит. - СПб., 1887. – С. 527

2. Добровольский Л. Л. Запрещенная книга в России: 1825 – 1904: Архивно-библиографические изыскания. – М., 1962

3. См. Послание архиепископа Геннадия к митрополиту Симону (1500): «Приведут ко мне мужика [кандидата в попы] и я велю ему апостол дать читать, а он ступить не умеет; приказываю дать ему псалтырь, и он по тому едва бредет, я ему откажу, а они жалуются: «Земля, господине, такова, не можем добыть, кто бы горазд грамоте»… Только ж государь укажет псалтырю с следованием изучать, да и все, что выше писано… сяк не смеют противиться. А чтобы и попов ставленых велел учити»; и 25 главу Стоглава (1551): «О ставленниках, хотящих в дьяконы и попы ставиться, а грамоте мало умеют; и святителем их поставить, противно священным правилам, а не поставить — святые церкви без пения будут, да и о том их святители истязуют, с великим запрещением, почему мало умеют грамоте, и они ответ чинят: мы де учимся у своих отцов или своих мастеров, а больше нам негде учиться; сколько отцы наши и мастера умеют, тому и нас учат. А отцы их и мастера их и сами потому же мало умеют, и силы в Божественном писании не знают, а учиться им негде» (Антология педагогической мысли Древней Руси и Русского государства XI-XVII вв. – С. 220-222). Уже в 18 в. Ломоносов писал: «У нас по многим местам попы сами чуть только грамоте знают» (Замалеев А., Овчинникова Е. Еретики и ортодоксы: Очерки древнерусской духовности. – Л.: Лениздат, 1991. – С.194), ему вторит Екатерина II: «Многие священники не только не ведают истинного пути к просвещению народному, но и будучи часто малограмотны, нередко простому народу служат собственным примером к повреждению» (указ 29.11.1762 г. // Цит. по Карташев. Очерки по истории русской церкви. Т.2. – С. 453).

4. С. Князьков. Как начался раскол русской церкви: Ист. очерк. - СПб., 1911. - С. 22-23; см. также В. О. Ключевский. Неопубликованные произведения. - М., 1983. - С. 298-308

5. С. Либрович. История книги в России. - М.: Товарищество Вольфа, 1914. - С. 148

6. А.Богданов. Перо и крест: Русские писатели под церковным судом. – С 407, 409; митрополит Евгений (Болховитинов). Словарь русских светских писателей. Т. 1. – М., 1838. – С. 14

7. А. Богданов. Перо и крест: Русские писатели под церковным судом. – С. 430-431

8. Сборник постановлений по министерству народного просвещения. Т. 1. Царствование имп. Александра I. – СПб., 1864. – стлб. 1199-1220

9. ЧОИДР, 1868, т. 3, стр. 121-127

10. ПСЗ. Т. 28. – СПб., 1830

11. А. Скобичевский. Очерки истории русской цензуры (1700 – 1863). – СПб., 1892. – С. 220

12. История России в XIX веке. Т. 4. – М.: Гранат, 1908. – С. 149

13. Там же. – С. 150

14. Там же. - С. 147

15. А. Скобичевский. Очерки истории русской цензуры. – С. 246

16. Л. Добровольский. Запрещенная книга в России

17. А. Скобичевский. Очерки истории Русской цензуры. - С. 412

18. История русской литературы XIX в. / Под ред. Д. Н. Овсянико-Куликовского. Т. 1. – М.: Мир, 1908. – С. 243

19. Т. Грановский. Письмо к Я. М. Неверову. 28 декабря 1849 г.; А. Левандовский. Время Грановского. – М., 1990. – С. 261

20. Н. Энгельгардт. История русской литературы XIX столетия. Т. 2. – Петроград, 1915. – С. 3-4

21. М. Лемке. Очерки по истории русской цензуры и журналистики XIX столетия. – СПб., 1904. – С. 267

22. Л. Добровольский. Запрещенная книга в России

23. Цит. по А. Формозов. Иван Егорович Забелин. Очерк жизни и творчества // И. Забелин. Домашний быт русских цариц. – С. 631

24. А. Скабичевский. Очерки истории Русской цензуры. - С. 407 - 408

25. РГИА. Ф. 797 (канцелярии обер-прокурора св. синода). 3 отд. 1 стол. Ед. хр. 16. 1858; Н. Эйдельман. «Колокол» против Синода // Наука и религия. – 1971. - №7. – С. 58-61

26. Ю. Безелянский. От Рюрика до Ельцина: Календарь российской истории. – М., 1993. – С. 211 27. Л. Добровольский. Запрещенная книга в России

28. А. Богданов. Перо и крест: Русские писатели под церковным судом. – С. 433

29. П. Зайончковский. Российское самодержавие в конце XIX столетия. – С. 313-314; РГИА, ф. Департамента народного просвещения, оп. 194, д. 291, л. 85 – 86

30. А. Калмыкова. Обрывки воспоминаний // Былое. – 1926. - № 1. – С. 69; Наша школа. - 2000. - № 9. – С. 23

31. С. Прокопович. Местные люди о нуждах России. - СПб., 1904. - С. 58

32. Религиозные преступления в России // Вестник права. - 1899. - № 4)

33. Н. Рубакин. Избранное. Т. 1. – М., 1975. - C. 85

Последние публикации на сопряженные темы