Авторство: Гуртовцев А.Л.

Мой Омар Хайям


13.02.2016 Статьи/Искусство

МОЙ ОМАР ХАЙЯМ
Антирелигиозные и антиклерикальные мотивы
в творчестве поэта-ученого

Гуртовцев А.Л.

“Мне раскаянья бог никогда не дарует,
Ну а если дарует – зачем оно мне?”
“Считают, будто я неверный – верно…”
Омар Хайям, “Рубаи”, 11-12 вв.

Омар Хайям (Гиясаддин Абу-ль-Фатх Омар ибн Ибрахим; прозвище “Хайям” – от перс. палаточник, родился в семье ремесленника Ибрахима, изготовителя палаток; 18 мая 1048 г.,Хорасан, Нишапур – 4 декабря 1131г.,Хорасан,Нишапур1;[1]) - выдающийся персидский ученый (математик, астроном, философ)2 и поэт, непревзойденный мастер рубаи (робаи, рубайят - четверостишия) [1-13]. На склоне лет, будучи уже седобородым 70-летним стариком (“И я, седобородый, в силок любви попал…”, ”Старость - дерево, корень которого сгнил. Возраст алые щеки мои посинил...”,”В чаше жизни моей семь десятков исполнилось весен…”), но еще не утратившим свой глубочайший философский разум, он писал:

Мы уйдем без следа – ни имен, ни примет. (пер. Г. Плисецкого)3
Этот мир простоит еще тысячи лет.
Нас и раньше тут не было – после не будет.
Ни ущерба, ни пользы от этого нет.

Но, вот, прошло уже почти 900 лет, как он покинул этот бренный мир, превратившись, по его же собственным словам, в глину, из которой гончар может вылепить любую посуду (“Наша плоть в бесконечных своих превращеньях То в кувшин превращается, то в пиалу”,“Так лей вино в бокал, покуда сам не стал ты, Посудой глиняной в гончарной мастерской”), а здравомыслящие люди в разных странах, причем независимо от своей национальной принадлежности, его помнят, ценят и читают, получая от его бессмертных четверостиший громадный духовный заряд для размышлений уже о своей собственной быстропроходящей жизни.

Его считают “своим” поэтом не только персоговорящие этносыиранцы, или персы, и таджики (Хайям писал свои научные трактаты на арабском языке, а стихи, предназначенные для души, на родном фарсиновоперсидском языке, сложившемся в 9 в. на основе арабского алфавита и отличавшемся как от древнеперсидского языка 6-4 вв. до н.э., использовавшего слоговую клинопись, заимствованную из соседнего государства Урарту, так и от среднеперсидского языка, или пехлеви, 3 в. до н.э.-7 в. н.э., созданного на базе арамейского письма), но и многие другие народы мира, включая русских (переводы рубаи Хайяма, начиная с конца 19 века, выполнили более полусотни видных русских поэтов и переводчиков)3. Почему так случилось? По-видимому, этот восточный мыслитель и поэт сумел в своих лаконичных, но предельно емких, простых и безыскусных по форме, но весьма проницательных по содержанию философских стихах, затронуть душу человека и его тайные, глубинные, искренние мысли о вечном и преходящем: о жизни и бытии, о предназначении человека и краткости его пути, о разуме и вере, о достоинстве и несправедливости, о счастье и невзгодах, о наслаждении и страданиях, о любви и ненависти.

Хайям учил ценить каждый миг земной жизни (“жизнь – ни мало ни много – мгновенье одно!”, “Жизнь, мгновенье которой равно мирозданью, Как меж пальцев песок, незаметно прошла!”), не веря в существование загробного мира и понимая, что жизнь начинается и завершается именно здесь, на Земле:

За мгновеньем мгновенье – и жизнь промелькнет. (пер. В.Державина) 3
Пусть весельем мгновение это блеснет!
Берегись, ибо жизнь – это сущность творенья.
Как ее проведешь, так она и пройдет.

***

Вот день исчез, как ветра легкий стон, (пер. О .Румера) 3
Из нашей жизни, друг, навеки выпал он.
Но я, покуда жив, тревожиться не стану
О дне, что отошел, и дне, что не рожден.

***

Разум к счастью стремится, все время твердит: (пер. Г. Плисецкого)
“Дорожи каждым мигом, пока не убит!
Ибо ты – не трава и когда тебя скосят –
То земля тебя заново не возродит”

***

Двери в этой обители: выход и вход, (пер. Г. Плисецкого)
Что нас ждет, кроме гибели, страха, невзгод?
Счастье? Счастлив живущий хотя бы мгновенье.
Кто совсем не родился – счастливее тот.

***

Бросать не стоит в будущее взгляд, (пер. Дм. Седых)3
Мгновенью счастья будь сегодня рад.
Ведь завтра, друг, и мы сочтемся смертью
С ушедшими семь тысяч лет назад.

Поэт постоянно, как истинный философ, меряет жизнь ее противоположностью - смертью. Для него смерть представляется трагическим и бессмысленным событием, но, в то же время, естественным процессом преобразования ранее живой мыслящей плоти в земной прах (“И сходим в прах, развеяв жизнь как дым”,“Спеши, покамест , плоть не стала прахом, Как прах твой плотью раньше был сто раз”), в почву, в глину, из которых позже возрождается новая жизнь и воссоздаются новые вещи:

Когда тело мое на кладбище снесут- (пер. Г.Плисецкого)
Ваши слезы и речи меня не спасут.
Подождите, пока я не сделаюсь глиной,
А потом из меня изготовьте сосуд.

***

Я вчера наблюдал, как вращается круг, (пер. Г.Плисецкого)
Как спокойно, не помня чинов и заслуг,
Лепит чашу гончар из голов и из рук,
Из великих царей и последних пьянчуг.

***

Веселись! Невеселые сходят с ума (пер. Г.Плисецкого)
Светит вечными звездами вечная тьма.
Как привыкнуть к тому, что из мыслящей плоти
Кирпичи изготовят и сложат дома?

***

К черту пост и молитву, мечеть и муллу! (пер. Г.Плисецкого)
Воздадим полной чашей аллаху хвалу!
Наша плоть в бесконечных своих превращеньях
То в кувшин превращается, то в пиалу.

Хайям убежден, что на земле до него и до каждого из нас свою жизнь уже прожили мириады людей. Они никуда не ушли, не воспарили в небеса, не исчезли в раю или аду, но остались, правда, в совершенно ином, разрушенном и истлевшем виде, здесь же, на земле. Своим прахом они так плотно покрыли землю, что каждый шаг живущих непременно касается кого-то из живших прежде. Поэт подчеркивает, что из тех, кто, образно говоря, ушел в мир иной, никто и никогда назад уже не вернулся, оставив тем самым вопрос о существовании потустороннего мира полностью на совести и фантазии своих потомков (“Слов о рае и аде не слушай, мудрец! Кто в аду побывал? Кто вернулся из рая?”):

Как много было зорь и сумерек до нас! (пер. О. Румера)
Недаром небесам кружиться дан приказ.
Будь осторожнее, ступню на землю ставя!
Повсюду чей- нибудь прекрасный тлеет глаз.

***

Мы бродили всю жизнь по горам и долам, (пер. Г. Плисецкого)
Путь домой находили с грехом пополам!
Но никто из ушедших отсюда навек
Не вернулся обратно, не встретился нам.

***

Жизнь уходит из рук, надвигается мгла, (пер. Г. Плисецкого)
Смерть терзает сердца и кромсает тела,
Возвратившихся нет из загробного мира,
У кого бы мне справиться: как там дела?

***

Часть людей обольщается жизнью земной, (пер. Г. Плисецкого)
Часть – в мечтах обращается к жизни иной.
Смерть – стена. И при жизни никто не узнает
Высшей истины, скрытой за этой стеной.

***

Не правда ль, странно?- сколько до сих пор (пер. И. Тхоржевского) 3
Ушло людей в неведомый простор
И ни один оттуда не вернулся:
Все б рассказал – и кончен был бы спор.

О неизбежности конца жизни каждого человека, независимо от его прижизненных заслуг, званий и общественного положения, Хайям делает собственные выводы:

Хоть сотню проживи, хоть десять сотен лет, (пер. О. Румера)
Придется все-таки покинуть этот свет.
Будь падишахом ты иль нищим на базаре –
Цена тебе одна: для смерти санов нет.

***

Египет, Рим, Китай держи ты под пятой, (пер. О. Румера)
Владыкой мира будь - удел конечный твой
Ничем от моего не будет отличаться:
Три локтя савана и пядь земли сырой.

И все же, поэт еще надеется востребовать ответ за смерть человека от создателя мира, уличая того в ответственности за эту трагедию, определяемую философом как убийство:

Когда вселенную настигнет день конечный, (пер. О. Румера)
И рухнут небеса, и Путь померкнет Млечный, -
Я, за полу схватив создателя, спрошу:
“За что же ты меня убил, владыка вечный?”

Кого из ранее живших и ныне живущих людей не охватывали, хотя бы раз в жизни, мысли о нерасторжимом союзе жизни и смерти, о смысле собственного существования (философов эти мысли не оставляют всю их жизнь – именно поэтому они, наверное, и философы): “Зачем я здесь?”, “Ради чего появился на свет?”, “Почему я должен умереть?”,“Почему я не могу жить вечно, оставаясь всегда молодым, здоровым и счастливым?”,“Как обрести счастье?”. Эти бесконечные зачем, почему, как…Религия всегда услужливо подсовывала и предлагает до сих пор на все эти вопросы готовый, не требующий размышлений, ответ: “Потому, что ты грешен. Потому, что ты не бессмертный Бог, а лишь его божья смертная тварь. Твоя вечная и счастливая жизнь ждет тебя только в потустороннем, загробном царстве, и то лишь при условии, что ты будешь во время земной жизни глубоко верить в Бога, слушаться его жрецов, исполнять все их религиозные предписания и обряды. А иначе тебе прямая дорога в ад, где твою бессмертную душу ждут вечные и страшные муки”.

Но поэт-мудрец не может довольствоваться столь примитивными объяснениями, рассчитанными на простаков, и продолжает сам размышлять над вечными вопросами, старясь отыскать в них свое собственное, личное, человеческое решение. Своим печальным размышлениям о мимолетности жизни и неминуемости смерти, своим многолетним попыткам понять, зачем же нам дана жизнь, поэт подводит итог (“Взглядом разума я озарил весь мой жизненный путь, И теперь мне известно, что мне - ничего не известно”), созвучный парадоксальной, многим непонятной, но для философов обнадеживающей (самоотчет человека о собственном незнании есть первый и главный шаг на пути обретения нового знания!) мысли Сократа: “Я знаю, что ничего не знаю”:

Нам жизнь навязана; ее водоворот (пер. О. Румера)
Ошеломляет нас, но миг один – и вот
Уже пора уйти, не зная цели жизни.
Приход бессмысленный, бессмысленный уход!

***

Приход наш и уход загадочны,- их цели (пер. О. Румера)
Все мудрецы земли осмыслить не сумели.
Где круга этого начала, где конец?
Откуда мы пришли, куда уйдем отселе?

***

Не знаю тайны я вращенья небосвода, (пер. В. Державина)
Лишь за невзгодою меня гнетет невзгода.
Смотрю на жизнь свою и вижу: жизнь – прошла.
Что дальше будет? – Тьма, и нет из тьмы исхода.

***

Круг небес ослепляет нас блеском своим. (пер. Г. Плисецкого)
Ни конца, ни начала его мы не зрим.
Этот круг недоступен для логики нашей,
Меркой разума нашего не измерим.

***

Дураки мудрецом почитают меня, (пер. Г. Плисецкого)
Видит бог, я не тот, кем считают меня.
О себе и о мире я знаю не больше
Тех глупцов, что усердно читают меня.

***

Меня философом враги мои зовут, (пер. О. Румера)
Однако, - видит бог, - ошибочен их суд.
Ничтожней много я: ведь мне ничто не ясно,
Не ясно даже то, зачем и кто я тут.

Пронзительные, стремящиеся к постижению истины, мысли Хайяма о жизни связаны с его пониманием того, насколько несправедлив и жесток реальный мир, в котором ему приходится жить (спустя столетия этот мир, как мы понимаем сегодня, не стал лучше, но лишь углубил свои роковые противоречия, что подтверждают две мировые войны двадцатого века, унесшие жизни более 100 млн. людей, а также войны и бесконечные теракты начала третьего тысячелетия, в которых гибнут ни в чем неповинные люди – дети, женщины, старики и мужчины в расцвете сил). Об этом поэт-философ с горечью писал:

Миром правят насилие, злоба и месть. (пер. Г.Плисецкого)
Что еще на земле достоверного есть?
Где счастливые люди в озлобленном мире?
Если есть – их по пальцам легко перечесть.

***

В этом мире глупцов, подлецов, торгашей (пер. Г.Плисецкого)
Уши, мудрый, заткни, рот надежно зашей,
Веки плотно зажмурь – хоть немного подумай
О сохранности глаз, языка и ушей!

Омар Хайям родился в семье мусульманина (ислам в Иран и в его родной край Хорасан пришел в середине 7 в. вместе с арабскими завоевателями) и сам был мусульманином. Хорошим или плохим – это отдельный вопрос (о себе и о своих застольных друзьях он говорил: “ Как лишь терпит нас мраморный свод бирюзовый – Не кафиров совсем, не совсем мусульман”). Следует только понять, что в те времена не быть верующим, не быть адептом той или иной религии (ислама, христианства, иудаизма, зороастризма и т.п.), признать себя безбожникомбыло бы равносильно самоубийству (и сегодня, в двадцать первом веке, во многих мусульманских странах за открытое безбожие наказывают смертной казнью или, в лучшем случае, тюрьмой).

Но почему-то не любят Омара Хайяма именно верующие, правоверные. Мусульмане считают его кафиром, безбожником, смутьяном, разрушителем религиозной веры, сеющим сомнения и еретические мысли в души истинных приверженцев аллаха. И это при том, что среди его рубаи есть и такие (я бы назвал их АнтиХайямом, и полагаю, что они могут быть более поздней подделкой под стиль Хайяма с целью приписать ему несуществующее раскаяние перед богом и исламом)4:

Я раскаянья полон на старости лет. (пер. Г.Плисецкого)
Нет прощения мне, оправдания нет.
Я, безумец, не слушался божьих велений –
Делал все, чтобы только нарушить запрет!

***

Знаю, сущность твоя недоступна уму, (пер. Н. Стрижкова) 3
Мои бунт иль покорность тебе ни к чему,
Я, погрязший в грехах, жив одною надеждой:
Милосердный, простишь ты рабу своему.

***

Разум мой не силен и не слишком глубок, (пер. Г.Плисецкого)
Чтобы замыслов божьих распутать клубок.
Я молюсь и аллаха понять не пытаюсь –
Сущность бога способен постичь только бог.

Последняя строчка, ой как, напоминает общий лейтмотив жрецов всех религий, утверждающих, что простому смертному недоступно понимание бога, и о нем может судить только ученый богослов (этим утверждением пытаются богословские знания о религиозных домыслах - по существу,знания ни о чем” - возвести в ранг научных знаний о реальном мире, требующих для своего освоения специальной подготовки и образования, но на деле апологеты религии, отказывая людям в познании собственной же выдумки - бога, добровольно признают себя и своих сторонников ослами!).

Вопреки приведенному выше человеческому самоуничижению, Хайям тут же пытается дерзко укорить создателя за его античеловеческие деяния (кто из правоверных может себе такое позволить? ведь у каждого из них есть только одна заученная песня:Аллах акбар!”):

У мертвых и живых один владыка – ты. (пер. О. Румера)
Кто небо завертел над нами дико? – Ты.
Я тварь греховная, а ты создатель мира,
Из нас виновен кто? – Сам рассуди-ка ты!

А далее в поэтическом творчестве Хайяма, в его отношении к религии, вере и мусульманскому духовенству становятся преобладающими совсем уж непотребные для мусульманина мотивы – мятежные, обличительные, саркастические, издевательские, насмешливые. В них полностью проявляется свободолюбивый дух Хайама-ученого, стремящийся к естественнонаучному, приземленному, материалистическому (насколько это возможно в мусульманском окружении) объяснению мира и человека:

Пока медресе и мечети во прах не падут, (пер. В.Державина)
Дела мудрецов-каландаров на лад не пойдут.5
Покамест неверием вера, а верой неверье не станут, -
Поверь мне, - средь божьих рабов мусульман не найдут.

***

В мечетях, в храмах, в капищах богов (пер. В.Державина)
Боятся ада, ищут райских снов.
Но тот, кто сведущ в таинствах творенья,
Не сеял в сердце этих сорняков.

***

Дух рабства кроется в кумирне и в Каабе.5 (пер. О. Румера)
Трезвон колоколов – язык смиренья рабий.
И рабства черная печать равно лежит
На четках и кресте, на церкви и михрабе. 5

***

О жестокое небо, безжалостный бог! (пер. Г. Плисецкого)
Ты еще никогда никому не помог.
Если видишь, что сердце обуглено горем, -
Ты немедля еще добавляешь ожог.

***

Защитник подлых – подлый небосвод (пер. В.Державина)
Давно стезей неправедной идет.
Кто благороден – подл пред ним сегодня,
Кто подл - сегодня благороден тот.

***

О небо, к подлецам щедра твоя рука: (пер. О. Румера)
Им – бани, мельницы и воды арыка,
А кто душою чист, тому лишь корка хлеба
Такое небо – тьфу!- не стоит и плевка.

***

Если б мне всемогущество было дано – (пер. Г.Плисецкого)
Я бы небо такое низвергнул давно
И воздвиг бы другое, разумное небо,
Чтобы только достойных любило оно!

О мусульманском духовенстве, кичащемся своим богословским знанием (знанием мертвых богословских догм и установлений, измышленных творцами Корана, сунн, преданий и шариата), духовным званием и властью над душами и жизнью правоверных, Хайям вообще отзывается презрительно, сравнивая их с дураками и ослами (за что же этой братии любить Хайама?):

Один Телец висит высоко в небесах, (пер. О. Румера)
Другой своим хребтом поддерживает прах.
А меж обоими тельцами, - поглядите, -
Какое множество ослов пасет аллах!”

***

Будешь в обществе гордых ученых ослов, (пер. Н.Стрижкова)
Постарайся ослом притвориться без слов.
Ибо каждого, кто не осел, эти дурни
Обвиняют немедля в подрыве основ.

***

Я презираю лживых, лицемерных (пер. В. Державина)
Молитвенников сих, ослов примерных.
Они же, под завесой благочестья,
Торгуют верой хуже всех неверных.

***

Я знаю этот вид напыщенных ослов: (пер. О. Румера)
Пусты, как барабан, а сколько громких слов!
Они – рабы имен. Составь себе лишь имя,
И ползать пред тобой любой из них готов.

***

Скоро праздник великий, аллаху хвала! (пер. Г. Плисецкого)
Скоро все это стадо пропьется дотла:
Воздержанья узду и намордник намаза
Светлый праздник господень снимает с осла.

***

Ты, муфтий, нас беспутнее подчас, 5 (пер. Ц.Бану) 3
Мы во хмелю тебя трезвей в сто раз.
Пьешь кровь людскую, кровь лозы мы тянем, -
По чести: кровожадней кто из нас?

В своих сравнениях земной и иллюзорной, потусторонней, загробной жизни Хайям всегда отдавал предпочтение первой, как бы она ни была тяжела и безрадостна (“Под этим небом жизнь – терзаний череда, А сжалится ль оно над нами? Никогда!”): “Ведь в царстве бытия нет блага выше жизни, - Как проведешь ее, так и пройдет она”. Тем более, что от печали для находчивых людей всегда под рукой были запрещенные исламом, но проверенные временем средства – вино (“Вино издревле – веры враг”, “Вино – враг веры правой? Так пей же кровь лозы, Ведь кровь врагов лукавых нам пить велит ислам”, “Могу ль я сделаться приверженцем ислама, Когда им высшее из благ запрещено?”), музыка, пенье и любовь красавиц (“Я в вино золотое, и в струны, и в песни влюблен”, “Я красоты приемлю самовластье”, “Мудрец – кто пьет с возлюбленной вино”,”Уж лучше пить вино и пери обнимать, Чем лицемерные поклоны отбивать”). Философ прекрасно понимал, что другой жизни у человека нет и быть не может, как бы об этом не твердили все религии мира, а потому надо стремиться жить на земле полноценной жизнью, не лишая себя удовольствий и наслаждений:

Слышал я, что в раю, мол, сады и луга, (пер. Г. Плисецкого)
Реки меда, кисельные, мол, берега.
Дай мне чашу вина! Не люблю обещаний.
Мне наличность презренная дорога.

***

Лучше пить и веселых красавиц ласкать, (пер. Г. Плисецкого)
Чем в постах и молитвах спасенье искать.
Если место в аду для влюбленных и пьяниц,
То кого же прикажете в рай допускать?

***

Держит чашу рука, а другая - Коран: (пер. Н.Стрижкова)
То молюсь до упаду, то до смерти пьян.
Как лишь терпит нас мраморный свод бирюзовый –
Не кафиров совсем, не совсем мусульман.

***

Чтоб счастья испытать, вина себе налей, (пер. О.Румера)
День нынешний презри, о прошлых не жалей,
И цепи разума хотя б на миг единый,
Тюремщик временный, сними с души своей.

Несмотря на все сложности, естественные и искусственные ограничения и запреты, наложенные на человека окружающим миром и обществом, ученые и философы всегда стремились к познанию реального мира и человека в нем, исповедуя призыв древних греческих мыслителей Познай себя!”. Вот и Омар Хайям, вопреки всем своим сомнениям и нерешенным вопросам, сделал для себя ряд важных практических выводов, которые не утратили своей актуальности и сегодня, спустя почти 900 лет после его ухода:

Чтоб мудро жизнь прожить, знать надобно немало, (пер. О. Румера)
Два важных правила запомни для начала:
Ты лучше голодай, чем что попало есть,
И лучше будь один, чем вместе с кем попало.

***

Лучше впасть в нищету, голодать или красть, (пер. Г. Плисецкого)
Чем в число блюдолизов презренных попасть.
Лучше кости глодать, чем прельститься сластями
За столом у мерзавцев, имеющих власть.

***

Закрой Коран. Свободно оглянись. (пер. И. Тхоржевского)
И думай сам. Добром – всегда делись.
Зла – никогда не помни. А чтоб сердцем
Возвыситься – к упавшему нагнись!

***

Чем за общее счастье без толку страдать – (пер. Г. Плисецкого)
Лучше счастье кому-нибудь близкому дать.
Лучше друга к себе привязать добротою,
Чем от пут человечество освобождать.

***

Коль можешь, не тужи о времени бегущем, (пер. В. Державина)
Не отягчай души ни прошлым, ни грядущим.
Сокровища свои потрать, пока ты жив,
Ведь все равно в тот мир предстанешь неимущим.

***

Таков мой Омар Хайям. А ваш?

Литература

1. Britannica. Настольная энциклопедия в 2-х томах. - М.: АСТ-Астрель, 2006.

2. Большой Российский энциклопедический словарь.- М.: Бол. Рос. энциклопедия, 2003.

3. Биографический словарь деятелей естествознания и техники/ тт.1,2. – М.: Бол. Сов. энциклопедия, 1958.

4. Математический энциклопедический словарь. - М.: Сов. энциклопедия, 1988.

5. Литературный энциклопедический словарь. - М.: Сов. энциклопедия, 1987.

6. Малая Советская энциклопедия/ 3-е изд., т.1-10. - М.: Бол. Сов. энциклопедия, 1958-1960.

7. Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона/ тт.1-86. – СПб, 1890-1904.

8. Всемирная история в десяти томах/ т.3. - М.: Госполитиздат, 1956-1965.

9. Султанов Ш.З., Султанов К.З. Омар Хайям. – www.erlib.com.

10. Омар Хайям/Википедия - www.ru.wikipedia.org

11. Омар Хайям. Рубайят. – М.: Эксмо, 2007.

12. Лирика. Из персидско-таджикской поэзии. - М.: Худ. литература, 1987.

13. Звезды поэзии/ Пер. с фарси. – Душанбе, 1988.

Примечания и комментарии

1Хорасан и Нишапур. Хорасан (с перс. “Хора-сан” – “Страна Солнца”, название известно со времен Сасанидов) – историческая нагорная область на северо-востоке современного Ирана (до 1935 г. – Персия; самоназвание персов – ирани), граничащая на севере с Туркменией (вблизи Ашхабада), а на востоке с Афганистаном (вблизи Герата). В 3-18 вв. границы Большого Хорасана на севере достигали Хорезма (области южного Приаралья с городами Ургенч и Хива в нижнем течении Амударьи) и Мавераннахра (с араб. “то, что за рекой”; области в междуречье с городами Бухара и Самарканд в среднем течении рек Амударья и Сырдарья), а на востоке – Балха (области на северо-западе Афганистана в верхнем течении Амударьи, центре караванной торговли с Индией) [1,2,6-8].

Предки иранцев еще в 3 тыс. до н.э. входили в единую группу скотоводческих протоиндоиранских племен, обитавших на территории Юго-Восточной Европы. На рубеже 12-11 вв. до н.э. ираноязычные племена вторглись со стороны восточных Причерноморских степей через Кавказ в Западный Иран, а позже, обойдя с севера Каспийское море, через юго-западные Приаральские степи - в Восточный Иран. Уже в 9-8 вв. до н.э. иранцы распространились по всей территории Иранского нагорья (под именем мидян и персов, говоривших на родственных иранских диалектах, они упоминаются с 9 в. до н.э. в ассирийских надписях, описывающих походы ассирийцев на территорию Мидии с целью захвата добычи). На захваченных территориях, потеснив и ассимилировав аборигенные племена, пришельцы сумели создать на протяжении 12 веков (с 6 в. до н.э. по 7 в. н.э.) три крупнейшие иранские империи, господствовавшие на большей части Ближнего и Среднего Востока:

1) Персидскую державу Ахеменидов (558-330 до н.э.; важнейшие цари: Кир II Великий - внук последнего мидийского царя Астиага и третий царь из персидского рода Ахеменидов, Дарий I, Ксеркс I, Артаксеркс III), завоеванную через 228 лет (в 336-330 до н.э.) при последнем ахеменидском царе Дарии III Александром Македонским (356-323 до н.э.);

2) 475-летнее Парфянское царство (250 до н.э.-224 н.э.), созданное парфянской династией Аршакидов в борьбе с Селевкидами - наследниками империи Александра в Малой Азии,;

3) Иранскую державу Сасанидов (224-651н.э.; названа в честь Сасана – предка Ардашира I, основателя династии, выходца из Парса на юго-западе Ирана; важнейшие цари – сын Ардашира Шапур I, Шапур II, Кавад I, Хосров I Ануширван, Хосров II Парвиз), завоевавшую Парфянское и другие соседние царства на Иранском нагорье.

Эта третья и последняя до арабских завоеваний коренная персидская империя просуществовала 428 лет. Она противостояла в 4-7 вв. на своем западе Византии (Восточной Римской империи), но, будучи завоевана к 651 г. арабами, вошла в состав Арабского халифата. С 704 г. арабским наместником Хорасана был назначен Кутейба ибн Муслим, который организовал в 709-715 гг. завоевание ряда территорий Средней Азии, включая Мавераннахр и Хорезм . Как писал среднеазиатский ученый-энциклопедист аль-Бируни (973-1050) в своих “Хрониках минувших поколений”, жестокие репрессии исламский завоеватель обрушил в первую очередь на ученых Хорезма: “и всеми способами рассеял и уничтожил Кутейба всех, кто знал письменность хорезмийцев, кто хранил их предания, всех ученых, что были среди них, так что покрылось всё это мраком и нет истинных знаний о том, что было известно из их истории во время пришествия к ним ислама”.

В 10 в. начался, вызванный внутренними междоусобицами и внешними угрозами, распад Арабского халифата, существовавшего к тому времени в виде халифата Аббасидов (750-1258; династия происходила от Аббаса – дяди пророка Мухаммеда), или Багдадского халифата (при Аббасидах столица государства была перенесена из Дамаска в Багдад), на отдельные эмираты и феодальные государства. Фактический конец правлению Аббасидов положила династия Буидов (Бувейхидов, 935-1055; династия ираноязычных военачальников, выходцев из Гиляна –юго-западной области Прикаспия; поддерживала персидские традиции и культуру), завоевавшая в 935 г. Западный Иран, а через 10 лет захватившая и Багдад. На 120 лет (до завоевания государства Буидов в 1055 г. тюрками-сельджуками) Буиды установили свое правление в Западном Иране и в Ираке. Багдадский халиф был поставлен под опеку буидских эмиров, лишен светской власти, но ему была оставлена почетная духовная власть главы мусульман-суннитов (сами буиды покровительствовали шиитам).

В 9-10 вв. на восточных просторах Багдадского халифата сформировалась персидская династия Саманидов (875-999 гг.; основатель - крупный феодал из Балха Саман-худат, принявший ислам; его потомки служили багдадскому халифу в Мавераннахре и Хорасане, став, соответственно в 875 и 900 гг., наместниками этих провинций, причем вскоре им удалось добиться полной независимости от Багдада; в середине 10 в. восстание в Хорасане освободило эту область от власти Бухары, а в 999 г. династия прекратила свое существование под ударами с северо-востока тюрков-караханидов), которая создала свое саманидское государство со столицей первоначально в Самарканде, а позже в Бухаре. В ее правление было исламизировано местное население Мавераннахра и Ферганы, началось возрождение науки и культуры на базе использования арабского и новоперсидского языков. Именно при Саманидах персидский поэт Фирдуоси (940-1030 гг.) приступил к своей работе по созданию знаменитого ирано-таджикского эпоса “Шахнаме” (“Книга Царей” - 55 тыс. бейтов- двустиший; первая редакция - 994 г., вторая - 1010 г. уже при Газневидах).

В 10-11 вв. на юго-востоке Багдадского халифата сформировалась тюркоязычная среднеазиатская династия Газневидов (977-1186; основана в 962 г. военачальником Себук-Тегином из Газни – городе на юго-западе Афганистана, центре караванного торгового пути из Индии, ставшим столицей империи Газневидов), просуществовавшей более 200 лет. Султан Махмуд Газневи (969-1030, правил с 998 г.), сын Тегина, расширил империю до максимальных пределов. Он захватил в 999 г., после распада саманидского государства, Хорасан (но уже его наследник утратил эти земли через 10 лет своего правления, в 1040 г., после поражения от сельджуков), в 1017 г. - Хорезм, в 1025 г. - Мавераннахр, а также Афганистан и Северную Индию. Его завоевательные походы в Индию, а их было 17, проходили под лозунгом “священной войны” мусульман и борьбы с идолопоклонством индусов”, причем, только из одного похода Махмуд привез 57 тыс. рабов, 350 слонов и 20 млн. дирхемов (арабских серебряных монет, весом каждая в 3,9 г) [8].

В начале 11 в. на северных границах империи Газневидов, совпадавших с северной границей Хорасана, появились из степей и пустыней западного и восточного Приаралья кочевые племена тюрков-сельджуков (тюрки-сельджуки принадлежали к племенам огузов – далеким предкам современных туркменов, турок и азербайджанцев – представителям юго-западной группы тюркских языков; древнейшие огузы известны с 6-8 вв., времени образования Тюркского каганата - империи от Монголии до Черного моря; Сельджук был основателем в конце 10 в. феодальной династии из племени огузов). Газневиды (сын Махмуда султан Масуд), владевшие на тот период Хорасанам, разрешили в 1035 г. племенам тюрков-сельджуков проживать на северных землях Хорасана с целью защиты государства от нападений других кочевых племен. Но вскоре гости вошли в силу, их отряды под руководством Тогрул-бека и Чагры-бека в 1040 г. нанесли поражение газневидам, захватили Хорасан и двинулись в Западный Иран (утратив Хорасан, газневиды потеряли в 1043 г. и Хорезм, но все же сохранили до конца 12 века власть в Афганистане и Северной Индии).

За 15 лет сельджуки завоевали весь Западный Иран, а в 1055 г. Тогрул-бек вступил в Багдад и принял от халифа Каима титул султана (этот момент стал концом государства Буидов). Его преемники Али-Арслан (су


Посмотреть и оставить отзывы (2)


Последние публикации на сопряженные темы

  • Чиновники хотят подарить РПЦ 30 памятников деревянного зодчества
  • Пушкин и ислам
  • Сказка ложь, да в ней намек
  • Падал прошлогодний снег
  • Киркоров сплясал на кресте. Иереи в истерике

    Пришествий на страницу: 4113