Здравствуйте! Это я – Евграф Дулуман

07.12.2011 Рассказы/История

В 1933 году в нашем селе была открыта начальная, 4-классная школа, потом – 7-классная, и, наконец, – десятилетка. По направлениям в село приехали сначала двое, а потом около двадцати учителей с высшим образованием. В следующем году мои ближайшие уличные друзья детства, которым исполнилось 8 лет, пошли в школу. За компанию с ними пошёл и я. Директор школы согласился принять меня в школу условно, но через полгода внес в список учеников первого класса. Таким образом, я вместе со своими друзьями к началу Великой Отечественной войны окончил 7 классов Боковской Средней школы.

С первых же дней войны отец ушёл в Красную Армии и в том же 1941 году в августе месяце был смертельно ранен под Днепропетровском а я с матерью и младшим братом 1940 года рождения остался на позже оккупированной территории.

В начале июля 1941 года в село на мотоциклах под музыку въехали немцы. Фашистских солдат с ликованием, хлебом и солью, встречала группа бывшего кулачья. Остальные боковчане издали онемело наблюдали торжество зла. В границах бывшего сельсовета, который включал села: Бокова, Большая Бокова, Малая Бокова, Петровка, Чайковка, Ярмаковка немцы установили военную комендатуру, назначили из местных по селам старост и полицаев. На видных местах были расклеены объявления с лаконичным сообщением на немецком, русском и украинском языке: «Все обязаны точно и немедленно исполнять все приказы немецкой комендатуры. Кто будет нарушать или уклонятся от выполнения этих указаний, будет примерно наказан». Непонятным скоро было объяснено, что «примерно наказан» означает «расстрелян». На первой же неделе оккупации села один из жителей села Боково бы заподозрен в покушении на фашиста, арестован и расстрелян. Через две недели фашистские молодчики на мотоциклах волчьей стаей окружили гарман2 нашего села. Сиятельным барином в открытой легковой машине въехал комендант с сельским старостой, за ними – полуоткрытый катафалк с известью на дне. Всех присутствовавших потребовали к себе и построили полукругом вокруг машин. Комендант по-немецки грозно зарычал, а переводчик сказал, чтобы к коменданту подошел Степан Витвицкий. Болезненно худой и высокий скирдовальщик подошел. Мощный солдатюга крепко взял жертву за руку, а комендант вынул из-под сидения легковушки плеть и начал ею хлестать свою жертву по голове, по спине, по лицу, приговаривая: «Арбайтен!», «Арбайтен!», «Арбайтен!»… «Ферфлюхтен!» «Доннер ветер!». После окончания экзекуции, солдат-верзила дернул несчастного за руку, поволок к катафалку и бросил на известь. Оказалось, что староста пожаловался коменданту на Степана Витвицкого. А поэтому строптивый работник должен быть «примерно наказан». А известь в катафалке – для соблюдения гигиены… Чтобы труп не разлагался и не мог заразить какими-то болячками других… Услышав все это, сердобольные женщины мужественно бросились и коменданту и начали говорить, что Степан – примерный труженик, что у него двое малолетних детей, что он в настоящее время приболел… Переводчик передал коменданту слова женщин, тот смилостивился и отпустил Степана, преподав напоследок надлежащие ему и слушателям словесное поучение…

В больнице разместилась комендатура. В школу была завезена семья попа – отца Алексея Козловского, бывшего до этого директором районной Кривоозёрской средней школы. Через пару дней в здании клуба состоялось освящение храма с торжественным молебном о победе богоспасаемого фашистского войска и о здравии фюрера Адольфа Гитлера. Где-то в ноябре за верную службу Гитлер подарил Румынии Транснистрию (Часть территории Украины между Дунаем, Днестром и Южным Бугом). Вместо немецкой комендатуры в нашем дистрикте (сельсовете) обосновалась румынская сигуранца (полиция). Свое управление они начали из румынизации населения своих «извечных» территорий. Приказано было во всех учреждениях «ворбешты романешты» (говорить по-румынски). Румыны немецкое «примерное наказание» свели к поголовному, по любому случаю и без оного, избиению местных жителей. Били палками, тростями и кулаками, наказывали 25 ударами по пяткам ног, запретили выходить за пределы сельсовета. На границе устанавливали облавы, пойманных везли в полицию и били, били, били до потери сознания. После захода солнца все должны были сидеть дома. Поймают ночью на улице – беспощадно и себе в удовольствие бьют. Мне в то время было уже 14 лет. Я имел гармонь венского настроя и кое-как пиликал на ней. Но поскольку я был один гармонист на все село, то меня старшие компании таскали на свои вечеринки. Для спокойствия парни выставляли надзор, который доносил о появлении на горизонте румынских патрулей. Компания со всех ног в миг разбегалась. А поскольку я был с гармонией, бежать неудобно, то меня однажды поймали. Гармонь отобрали. Били по неизвестному нам румынскому обычаю: солдат нагнул мою голову и, зажав её между своих ног, палкой прохаживался по моим мягким местам и по спине.

Все поголовно работали на бывших колхозных полях. А поскольку за работу ничего не давали, то все ночью воровали все, что попадало под руки. Румыны к нашему воровству относились снисходительно, поскольку у них на родине все и все воруют. Мы же воровство считали формой нашего приобщения к румынскому образу жизни, румынизацией.

Я весь период оккупации пас колхозный скот. Колхозов ни немцы, ни румыны не разгоняли. Сначала организованно раздали колхозных лошадей, а потом мы уже сами «прикончили» колхозное добро: растащили по кирпичику здания, по дрючечку – строения, разворовывали живность. Земля осталась как бы в государственной собственности. Так оккупантам удобнее было гнать крестьян на обработку полей, скопом забирать выращенную продукцию и вывозить в Германию. Вывоза молодёжи на работу в Румынию или Германию не было. Наоборот, из Румынии в нашу «Транснистрию» вывезли всех цыган, чтобы они не обворовывали там местных румын. Цыгане у нас жили за счёт выборочного ночного грабежа местного населения.

30 апреля 1944 года наше село было освобождено Красной армией, и на следующий же день в селе была открыта школа. Отец Алексей Козловский всей семьей переехал к нам на квартиру. Я поступил в 7 класс Боковской средней школы, в которой мне и подобным мне помогали вспомнить то, что мы за время оккупации забыли. Военнообязанных и молодёжь до 1927 года рождения включительно призвали в армию. Нас, 1928 года рождения, объявили «стрибками» (истребителями диверсантов) и выдали винтовки. Я стал командиром отряда «стрибков» В июне 1944 года меня, как и всех 1928 года рождения, имеющих семиклассное образование, призвали в армию и направили на трехмесячную военную подготовку, которая проводилась в опустевшем немецком селе Зельцы Разделянского района Одесской области. Перед началом учебного года нас отпустили по домам и посоветовали поступать в школу или училище. Я решил поступить в Одесский железнодорожный техникум. В техникуме для всех поступающих были организованы двухнедельные подготовительные курсы. Но я на вступительных экзаменах провалился. Тогда руководство техникума предложило мне дополнительную недельку подготовиться и пробовать сдать вступительные экзамены снова.

К этому времени я до невозможности затосковал по селу и степными просторами. Одесса своими сплошными улицами домов закрывала видение горизонта и тем самым слишком угнетала меня. Я вернулся в село и поступил в 8 класс Любашёвской средней школы, это в 13 километрах от моего дома. С понедельника по субботу я находился на квартире в Любашёвке и ходил в школу, а на выходные приходил домой. В школе у меня «проклюнулась», что ли, способность писать стихи, которыми заполнялась школьная стенгазета, а мои шутливые шаржи ходили по рукам учеников всех классов. Написал было даже стихотворную пьесу о победе Красной Армии и трусливом бегстве фашистов из наших земель. В райкоме партии пьесу похвалили, но ее постановку отклонили.

Хотя в моем доме жил поп, я его как-то не замечал. Да и некогда было близко знакомиться с постояльцем. Но на летних каникулах я уже проживал дома, и постепенно началось мое знакомство с попом…

Не буду здесь говорить о влиянии роли отца Алексея на мое решение поступить в духовную семинарию. Об этом можно прочитать в разделе «Почему я перестал верить в бога». Пропущу также все то, что я писал в этой брошюре о своей учёбе в духовной семинарии, духовной академии и о работе в Саратовской духовной семинарии. Скажу только, что, порывая с религией, я глубоко продумал свой поступок, в том числе и в предвидении отношение советского окружения ко мне как бывшему клирику. Об этом в своей брошюре 53-летней давности я писал: «Если человек искренне пришел служить об¬ществу, если слова, которые он открыто говорит людям, являются его глубоким убеждением, его сущно¬стью, — то его не собьет с пути временное недоверие, которое вправе к нему питать общество. Человек рано или поздно добьется своей цели, если она отвечает ин¬тересам общества!»

С первых же дней моего разрыва с религией коммунисты и комсомольцы села, люди советской власти, большинство активных моих родственников приняли меня, скажем так, – недоброжелательно, а местная молодёжь – с насмешками.

По приезде в село, я на другой же день вышел на работу в колхоз. Приближалась уборочная кампания и дополнительные рабочие руки в колхозе были, ой как, нужны. Днем работал, а вечерами читал школьные учебники и готовился поступать в 9 класс Любашёвской заочной средней школы. Над моим намерением поступить в школу прямо-таки издевались. Как-то я пришел в сельский клуб на танцы. Один из моих дальних родственников, местный балагур Толя Воронецкий, увидев меня, взял в руки балалайку и запел сходу сочиненную им частушку:

Мой миленок учится,

Но что с него получится? -

Иль профессор? иль монах?

Или лётчик на волах?

За лето я подготовился к поступлению в школу. Экстерном сдал экзамены за девятый класс и в октябре был принят в 10 класс заочной средней школы. Выпускные экзамены по всем предметам сдал на 5 (Отлично), но положенной мне золотой медали не дали. Председатель экзаменационной комиссии, второй секретарь райкома партии Крыжановский на итоговом заседании экзаменаторов заявил: «Ели вы этому попу Дулуману решили дать золотую медаль, то я не подпишу итоговых документов. Да и ни к чему ему золотая медаль. Его и с медалью, и без медали ни в какой вуз не примут».

Этот же секретарь РК КПУ достаточно поприжимал меня за прошедший год. Так, во время уборочной компании я организовал тематический выпуск Полевого листа, в выпуске которого принимала участие работающая в поле молодёжь. Узнав об этом, тот же Крыжановский прислал в колхоз своего инструктора «разобраться». В результате меня устранили от работы в выпуске Полевого листа, который без меня прекратил свое существование.

С молодежью колхоза я взялся за постановку пьесы «Свадьба с приданным». Уяснили содержание и смысл пьесы, соизмерили со своими силами, распределили роли и принялись сначала за чтение, потом за изучение и предварительный проговор пьесы в лицах. Увидев все трудности сценического действия, я обратился в Отдел культуры исполкома за помощью. Но в помощи отказано. Тогда мы решили действовать на свой страх и риск. Но оказалось, для «выпуска пьесы на сцену» нужно разрешение того же Крыжановского. В результате наше театральное братство распалось.

В колхозе я работал, в основном, грузчиком и экспедитором зерна на элеватор, а помимо этого – «старшим, куда пошлют». После окончания полевых работ нужда в моих руках отпала, и я начал искать работу на стороне. Сначала в Любашёвке нашел работу почтальона. Договорились о зачислении, но на работе я пробыл всего один день. На другой день по разъяснению райкома партии Любашёвское почтовое отделение в моих услугах перестало нуждаться.

После этого я узнал, что на элеваторе нужны грузчики. Пошел в контору элеватора, но там райкомовские служащие мене упредили… Было ещё несколько таких же и по тем же причинам неудачных поисков работы. Я возмутился, пошел в райком комсомола, в райком партии и поскандалил. Возмущенным вернулся домой и написал письмо-жалобу на имя самого Сталина.

Лично моего письма Сталин, конечно, не читал, но его контора работала чётко. 4 марта 1953 года из Москвы к нам в район по моему письму приехало два представителя: один из ЦК партии, а другой из ЦК комсомола. 5 марта 1953 года я был уже в райкоме партии. Как только представились друг другу, включилось радио и началось сообщение о болезни Иосифа Виссарионовича Сталина… Сообщением все были оглушены. Дальнейший разговор о моем письме/жалобе стал неуместен. Представители из Москвы сразу же собрались и уехали…

Золотая медаль выпускника средней школы давала право его владельцу поступать в любой вуз без вступительных экзаменом, но я такой медали был лишён. Собрав нужные документы, я поехал в Москву поступать на философский факультет Московского университета имени М. В. Ломоносова. Там приняли документы, не вчитываясь в мою автобиографию, и выдали справку о допуске к вступительным экзаменам. Историю и география я сдал на «5». Третьим было сочинение по русской литературе. В заполненную аудитории на 150 человек я сел и начал писать. Входит молодой парень и обращается к аудитории: «Дулуман Евграф Каленьевич здесь присутствует?». Я объявился. Тот подошел ко мне и тихонько говорит мне на ухо. «Вас срочно должен видеть декан факультета. Выйдемте на минуточку».

Не приглашая меня присесть, декан философского факультета профессор Молодцов сразу приступил к делу:

- Дулуман? Вот Ваши документы. В нашей приёмной комиссии невнимательно просмотрели Вашу автобиографию. Наш философский факультет – факультет сугубо партийный. Вы не член партии. К тому же, оказывается, Вы учились в духовной семинарии и академии, Вы – кандидат богословия, инспектор и доцент Саратовской духовной семинарии. На философский факультет мы попов не принимаем. Заберите ваши документы.

В Московском университете начинались вступительные экзамены абитуриентов на месяц раньше, чем во всех остальных вузах СССР. Абитуриенты, которые сдали в МГУ все экзамены хотя бы на «З» (Удовлетворительно), не проходили по конкурсу, но имели потом право выбирать любой другой вуз страны и зачислялись студентами в них без повторных вступительных. Мне не дали возможности сдать все вступительные экзамены в МГУ, а значит – надо будет вновь, с самого начала, сдавать вступительные экзамены.

У меня еще в Саратове укрепилась мечта получить светское философское образование. А там будет видно. Философский факультет был и в Киевском государственном университете им. Шевченко, поэтому я поехал в Киев и сдал документы на философский факультет. История со вступлением в киевский университет повторилась несколько в ухудшенном виде. Здесь мою автобиографию заблаговременно прочитали, познакомили с ней всех заинтересованных лиц и приготовились к определенной встречи со мной. На экзамене по истории профессор Марченко спрашивал меня не в объёме программы и учебника средней школы, а требовал знания партийных документов по тому или иному вопросу. В результате возник спор. Я парировал тем, что так написано в учебнике. Он не поверил мне и потребовал показать соответствующее место в книге. Учебник был в моём портфеле на задних партах. С его разрешения я принес учебник, показал параграф и страницу соответствующего текста. Он прочитал раз, второй. А, задумавшись, произнес: «Да… Да… Плохо мы пишем учебники. Плохо пишем учебники…» И поставил мне оценку 4 (Хорошо).

На устном экзамене по русскому языку и литературе меня решили окончательно раздавить. Общеизвестно, что ученики хорошо, в целом, знают русскую литературу, но слабо знают и понимают грамматику. Здесь правила, исключения, чередования, склонения, залоги, согласования, обороты… Да черт ногу сломает во всей этой тягомотине! Но сталось так, что я в Саратовской семинарии читал русский язык – фактически учил семинаристов русскому языку – и русскую грамматику должен был учить сам, полюбил её. У меня в КГУ принимали экзамены по русскому языку и литературе одновременно три человека. В аудитории готовились к сдаче экзамена где-то 5-8 абитуриентов. Дошла очередь до меня. Я поднял руку. «Ваша фамилия?» - спросил преподаватель. «Дулуман», – ответил я. «Минуточку подождите». Вызывавший меня преподаватель подождал, пока два его коллеги разберутся каждый со своим опрашиваемы абитуриентом, позвал их к себе за общий стол и только тогда пригласил меня. Первый вопрос у меня был о патриотической лирике Маяковского. Второй – о литературном творчестве русских революционных демократов. Я любил и сейчас люблю творчество Маяковского. Преподавателям я с воодушевлением сыпал цитатами. Ведущий прервал меня, сказав, что это мне попался легкий и незначительный вопрос. В ответе на второй вопрос я сосредоточился на анализе романа Чернышевского «Что делать». Меня тоже не дослушали до конца и зачитали третий вопрос о степени сравнения прилагательных. Поскольку все три преподаватели были специалистами по грамматике, то мои ответы они встретили во всеоружии. Так, когда я сказал, что в художественной литературе по степени сравнения могут изменяться не только качественные, но и относительные прилагательные, например, - «каменный – каменней», один из преподавателей принуждённо засмеялся и произнес:

- Да Вы совершенно не знаете русской грамматики!, - и передразнил меня: «Каменный – каменней». Это что же выходит? Что я имею право сказать, что у Вас лицо перед экзаменом было каменным, а когда Вы стали отвечать, то оно стало каменней?»

Все три моих мучителя удовлетворенно захихикали. Я возразил:

- Возможно, по законам русской грамматике Вы в этом случае так говорить не будете. Но вот Валерий Брюсов в одном из своих стихотворений писал: «Всё каменней ступени, всё круче, круче всход»…

На этом издевательства надо мной прекратились. Три преподавателя показательно посоветовались между собой о качестве моих ответов и единогласно – демократично (не возразишь и не пожалуешься!) - поставили мне 3 (удовлетворительно). – И на том спасибо! Ведь была заготовлена 1 (очень плохо).

Поскольку на философском факультете КГУ в результате провала абитуриентов образовался недобор, то я решил сдавать экзамены до конца. Мне предстояло сдать еще сочинение на русском или украинском языке и географию.

Сел и приступил к написанию сочинения. Заходит девушка из приемной комиссии, сразу, никого не спрашивая, находит меня и приглашает к председателю приемной комиссии. Выхожу в коридор. Там меня поджидает кандидат философских наук, доцент Владимир Карлович Танчер:

- Евграф Каленьевич. Пройдемте в парк, сядем на скамеечке, чтобы нам никто не мешал, и поговорим. За экзамен по сочинению не беспокойтесь. Он Вам не понадобится.

Последующее определяющее влияние на моё утверждение в философии оказал именно Владимир Карлович Танчер.

- Вот здесь и присядем, - указал Владимир Карлович на стоящую в одиночестве скамейку в парке напротив здания КГУ. – Я читал Ваши автобиографические похождения. Не надо мне их пересказывать. Меня интересует, почему Вы выбираете именно философский факультет?

Я сказал, что интересуюсь философией, особенно темами смысла жизни, происхождения Вселенной и человека, проблемами добра и зла с тех пор как помню себя. Книгу Ленина «Материализм и эмпириокритицизм», содержание и смысл которой я тогда, в 17 лет, так до конца и не понял, хотя прочитал дважды, разноцветными карандашами подчеркивал предложения почти на каждой странице. А в духовной академии за увлечение философией – отсюда из-за отрешенности и постоянное хмурое лицо – меня прозвали мрачным философом. К тому же пребывание в семинарии и духовной академии не удовлетворило, а еще больше обострило влечение к философским размышлениям. В. К. задал мне еще несколько вопросов о прошлых событиях моей жизни. Меня сразу поразило в нем то, что он ставил мне важные и конкретные вопросы и умел – ой, как же умел! – внимательно слушать и понимать сказанное мной. Он был поразительно откровенен со мной:

- А теперь послушайте меня. Хотя, возможно, я и не должен этого Вам говорить. Как бы Вы не сдали вступительные экзамены к нам, Вас все равно не зачислят студентом философского факультета. Предложенный приемной комиссией список зачисляемых студентов просматривает, контролирует и утверждает Министерство образования Украины. А на философский факультет после Министерства этот список просматривает и утверждает или отклоняет Отдел науки КПУ. Философия, если Вы это знаете, дисциплина партийная, а отсюда и специалисты по проблемам философии – члены партии. В вузах Советского Союза на философской работе нет ни одного беспартийного профессора, доцента или даже лаборанта. Вы сейчас беспартийный. Вступить в КПСС выходцу из церковного мира, да еще кандидату богословия, для Вас будет проблемой трудного решения…

- Вот что я Вам скажу. Заберите вот свои документы, езжайте в Одессу. Там есть два-три вуза, в которых недобор поступающих студентов. Хотя бы, например, в Одесский кредитно-экономический институт, который готовит бухгалтеров и кредитных инспекторов госбанка…

- Но я не хочу быть бухгалтером, - вырвалось у меня.

- Не горячитесь. Не горячитесь. В Вашем положении бухгалтер – очень подходящая, приличная для Вас специальность. Изучите банковские инструкции, научитесь считать, неуклонно придерживайтесь пунктов инструкций – и Вы кум королю и сват министру. Никто к Вам не придерётся, никак не подкопается. Работайте себе, получайте приличную зарплату и ожидайте ежеквартальных премий. Впрочем, это я так, в порядке легкой агитации. А если серьёзно, то, как говорится, чем черт не шутит. Поступите в институт, наберетесь знаний высшей школы, особенно по экономике, создадите о себе определённое положительное представление… А там, смотри, изменятся обстоятельства, вы утвердитесь в общественном мнении и после окончания кредитно-экономического института попробуете поступить к нам на философский факультет. У нас обучение бесплатное, а специалистов по философии сейчас нет, и не скоро мы заполним ими кафедры философии. Так что у Вас все ещё впереди. И все зависит от Вас.

Сразу же, со скамейки в парке я оправился в Одессу, разыскал кредитно-экономический институт и сдал документы для вступления. Сдал три экзамены на 4 и 5, но на математике преподаватель начала придираться ко мне. Надо было решить три задачи. С первыми двумя я справился быстро, а третья, по комбинаторике, с большими числами комбинаций «А» и «С» надо было определить икс. Решение этой задачи уже заняло больше половины листа (по З специальных, с печатью, листа мы получали от экзаменатора). Преподаватель в ходе моей подготовки пыталась «подловить» меня в получении шпаргалок, хотя помочь шпаргалкой просили у меня, а не я у кого-то. Я доказал это. Посмотрев на то, что я пишу, она предложила мне:

- А Вы не можете сразу, без такого детального высчитывания сразу сказать, чему здесь приблизительно равняется икс.

Я огрызнулся:

- Нет, не могу! Меня в школе учили решать задачи, а не отгадывать ответ!».

В результате экзаменатор ставит мне «З»:

- За что «3»? Я правильно решил и решал задачи!.. Я буду жаловаться. Выдернул свои три листа из её рук и решительно вышел из аудитории.

Председатель приемной комиссии Горбунов моей жалобы не принял, слушать меня отказался. Кстати, сам он был родом из моего села, в молодости был в одной компании с моей теткой Варварой. Я решил дойти до самого директора института. Но его в это время на рабочем месте не было, а дать мне его домашний адрес или телефон все отказывались. Тогда я сходил в городское справочное бюро – оно находилось рядом с Институтом в маленькой будочке – и попросил дать домашний адрес Лопатина Юрия Петровича, но не говорил, что это будет адрес именно директора института. Заплатив 20 копеек я за 5-10 секунд получил бумажечку с нужным мне адресом.

В процессе поиска квартиры директора института немного охладел. Квартиру нашел, посмотрел на дорогую, художественно отделанную дверь и посчитал, что звонить в такую дверь незнакомому человеку неприлично. Спустился назад ко входу в подъезд, остановился возле висячих там почтовых ящиков и увидел ящик с номером квартиры директора института. В ящике просматривалась утренняя почта. Сел на подоконник и начал ждать. А что делать. Сейчас половина одиннадцатого. Если директор в квартире, то утренней почты он еще не забрал. Буду ждать. Авось…

Через минут 15 по лестнице спускается в роскошной пижаме человек лет 35. Подошел к указанному ящику, вынул почту и повернулся, собираясь уходить. В этот момент я несмело заговорил:

- Извините! Вы – Юрий Петрович Лопатин?.

- Да, - кратко ответил он. – А Вы кто и что Вам от меня нужно?.

– Извините за беспокойство на дому. Но я поступаю в Ваш институт. Сдал первые три экзамены на 4 и 5, а на математике – которую я люблю и знаю – преподаватель начал придираться ко мне и поставила 3».

- Ну, три – это не страшно. Мы берем абитуриентов и с тройками. А почему Вы думаете, что она к Вам несправедливо придирается?

- Видите ли, я – учился в духовной семинарии и академии, был кандидатом богословия и доцентом в семинарии. А весной 1952 году порвал с религией…».

Не дослушав меня до конца, Юрий Петрович спросил:

- Так это вы Дулуман? Мне уже говорили о Вас из института, а также из горкома партии… Ну-ну, расскажите мне подробнее, почему и как Вы порвали с верой в бога?.

Мы вдвоём присели на подоконнике. Я начал рассказывать, а он по ходу спрашивал, возвращался назад, задавал свои вопросы. Так мы пообщались около часа, в крайнем случае, не меньше 45 минут.

- Ладно. Мне все понятно. Но после того, как Вами заинтересовался горком партии, я ничего решать не могу. Вам надо обратиться к представителю Министерства образования. Она прислана в Одессу следить за решением возможных конфликтных ситуаций на вступительных экзаменах в институты. Знаете, что? Вы идите сейчас к ней. А пока Вы доберетесь, я ей позвоню и выскажу свое мнение. Я думаю, она даст добро на Ваше зачисление в наш институт.

На поиски представительны министерства ушло 20-25 минут. Я постучал в дверь. Услышав ответ, зашел и произнес:

- Я от Юрия Петровича Лопатина.

- Проходите, проходите. Он мне все рассказал про Вас. Но Ваш вопрос может решить только завотделом науки Обкома КПУ. Я ему уже позвонила. Идите в бюро пропусков Обкома партии и скажите, что на Ваше имя пропуск заказал Нестеренко. Он Вас примет и Вы ему все расскажете. Думаю, что будет положительное решения. Идите быстренько, чтобы успеть до обыденного перерыва.

Получив пропуск, я посмотрел на часы. До обеденного перерыва оставалось один час и пять минут. Успею. Из бюро пропусков я перешел через площадь мимо памятника Дюку Ришелье и направился ко входу в Обком. На входе стоял милиционер, которому я предъявил пропуск. Не вчитываясь в написанное от руки на пропуске, он спросил меня:

- Вы к кому?

- К Нестеренко.

- К Нестеренко? Но Нестеренко только, что вышел.

- Как вышел? Он сам назначил мне встречу.

- Наверное, забыл.

- А куда он пошел?

- По-видимому, прогуляться?

- А в какую сторону он пошел?

- Он всегда прогуливается по Пушкинской.

Милиционер вышел за порог и посмотрел на Пушкинскую.

- Уже не видно.

- Извините! Я его сейчас догоню. Вы мне скажите, пожалуйста, как выглядит Нестеренко, поскольку мы с ним еще ни разу не виделись.

- Он среднего роста, не худой, в белом чесучовом костюме, приятной наружности.

Я ускоренно зашагал по левой, тенистой, стороне Пушкинской улицы. Перегоняю прохожих, присматриваюсь. Вскоре увидел человека среднего роста в чесучовом костюме. Сбавив темп, я поравнялся с ним и спросил:

- Извините, пожалуйста. Вы товарищ Нестеренко?

- Да. Я – Нестеренко.

- А я – Дулуман.

- А-а.. Вот как. Ну что ж. Давайте откровенно поговорим.

Он уже в общих чертах знал содержание моей автобиографии, а поэтому спрашивал то, что его дополнительно и подробнее интересовало… В конце концов, мы просто разговорились о религии, о попах, о моем житии-бытии. Разговаривая, тихой походочкой мы прошлись по Пушкинской до Вокзала; повернули назад и дошли до Дерибасовской. Остановились.

- Ну что ж? В целом мне ясно. А Горбунов из кредитно-экономического института много настороженного наговорил мне о Вас. Вы, оказывается, с ним из одного села… Впрочем, сейчас это не важно. Вы идите в институт, а я позвоню Горбунову. Думаю, что Вас зачислят студентом кредитно-экономического института. Берите вызов на учебу и поезжайте в село. Сейчас заканчивается уборочная компания. А поэтому в Ваших рабочих руках там нуждаются. Покажите, на что Вы способны. Постарайтесь оправдать наше доверие и в Институте. Я, конечно, Вам верю и верю в Ваше нормальное будущее. Но, у нас, как Вы должны помнить: «Доверяя – доверяй, но проверяй!». Успеха Вам.

Наконец-то я стал студентов советского светского вуза! Начал грызть гранит банковской науки. Меня включили в общественную работу, приняли в комсомол. Избрали членом профсоюзного бюро факультета, а со второго семестра первого года обучения – его председателем. (Мой предшественник, студент последнего курсу уехал на длительную преддипломную практику перед выпускными экзаменами).

Втянулся в учебу и в профсоюзную работу. Система наук банковского института меня увлекла, но религия, атеизм и философия меня не оставляли, а комсомол привлек к выступлениям на антирелигиозные темы. Привлекли к чтению лекций вне института сначала по линии комсомола, потом городского Лекторского бюро, а потом и по линии Областного общества «Знаний», где меня избрали членом бюро и секретарём секции научного атеизма. Начал писать доклады на темы религии и атеизма, публиковать статьи в местных газетах. На последнем курсе меня направили на преддипломную практику в Киев, в учреждение Республиканского государственного банка Украины. Обо мне из Одессы сообщили в ЦК комсомола Украины и в Республиканское Общество «Знание». Комсомол и Общество «Знание» меня в Киеве разыскали и пригласили выступать на их аппаратных совещаниях, а потом посылали читать лекции по учреждениям и предприятиям города.. После окончания преддипломной практики Отдел пропаганды ЦК комсомола Украины направил меня читать лекции в Донецкую область, а в это время за подписью секретаря ЦК комсомола Украины Балясной Любови Кузьминичной и председателя республиканской секции научного атеизма Общества «Знания» доктора философских наук, профессора Головахи Ивана Петровича направили письмо в Министерство Образования Украины о переводе меня из кредитно-экономического института на 3 курс философского факультета. Перед этим я дал согласие на такой перевод.

С 1 сентября 1956 года я стал студентом 3 курса философского факультета КГУ. Я встал на тот жизненный путь, о котором подсознательно, а потом и осмыслено мечтал изначально. Но это вовсе не означало, что моя жизнь пошла «как по маслу». Наоборот, мои успехи здесь перемежались с никак не вообразимыми мною прежде взлётами и свержениями. Оглядываясь назад, я могу сказать о том, что с сентября 1956 году у меня, по словам Лескова в его романе «Соборяне», «Кончилась жизнь и началось житие».

Здесь нет места для того, чтобы рассказывать об этом так же подробно, как рассказывал выше или пишу в присутствующем в этой книге в материале «Почему я перестал верить в бога». Мне остается только указать основные вехи последующего пути без всякого «живописания» и «растекания мыслию по древу» (Слово о полку Игоревом).

За первый семестр обучения в КГУ я досдал экзамены по всем тем предметам, которые на первых двух курсах изучались на философском факультете и ни на одном курсе не изучались в кредитно-экономическом институте. Сдал все на 5 с одной 4 по немецкой классической философии. В свою очередь комсомол привлек меня в редколлегию «Молодая Украины» и поручил мне присматриваться к атеистическим публикациям в газете. А общество «Знаний» стало посылать на областные конференции, организовывало публичные лекции.

Весной 1957 года в «Комсомольской Правде» вышла моя на всю страницу статья «Почему я перестал верить в бога». Статья была перепечатана, практически, во всех республиканских газетах, опубликована в ряде Западных стран. На меня обрушился поток писем с приветствиями и проклятиями. А потом… А потом с аналогичными заявлениями о разрыве с религией в газетах, на радио и телевидении с публикациями выступили представители духовенства от разных религий: попы, ксендзы, муллы, пресвитеры, выпускники и учащиеся духовных учебных заведения. За два последующих года таких выступления было несколько тысяч.

Пиком подобных выступлений стало выступление 6 декабря 1959 года в газете «Правда» и. о. ректора и профессора Ленинградской духовной академии и семинарии протоиерея Александра Александровича Осипова со статьей: «Отказ от религии — единственно правильный путь». 30 декабря 1959 года Священный Синод Московской патриархии под председательством патриарха Алексия вынес Постановление (журнал № 23): «Бывшего протоиерея и бывшего профессора Ленинградской духовной академии Александра Осипова, бывшего протоиерея Николая Спасского и бывшего священнослужителя Павла Дарманского и прочих священнослужителей, публично похуливших имя Божие, считать изверженными из священнического сана и лишенными всякого церковного общения. Евграфа Дулумана, отлучить от Церкви».

Теперь о палках в колеса.

Сначала с сокурсниками философского факультета в КГУ у меня сложились ровные, спокойные, со всеми доброжелательные отношения. Когда же я начал публиковаться в «Молоди Украины» и «протаскивал» туда всех пишущих сокурсников, то это воспринималось чуть ли не под аплодисменты. Но когда мое, ставшее знаменитым, выступление было опубликовано в «Комсомольской правде» на адрес философского факультета начали пачками поступать мне письма, хлынули отзывы в других газетах, на меня начали бегать смотреть студенты всех факультетов, - в моей группе началось завистливое обсуждение только одного: «Дулуману за выступление в Комсомолке заплатили 1.500 рублей. А сколько ему заплатили за предательство церкви? А чем он заплатил за поступление без экзаменов прямо на третий курс философского факультета нашего университ

Последние публикации на сопряженные темы