Работа посвящена рассмотрению проблем религиозного и светского мировоззрения, их неизбежного конфликта и путей его разрешения. В ней  характеризуется состояние религиозности в истории России и в современности.

Издание рассчитано на широкий круг читателей, интересующихся религией и атеизмом.

 

Когда бы верил я, что некогда душа,

От тленья убежав, уносит мысли вечны,

И память и любовь в пучины бесконечны,

Клянусь! Давно бы я оставил этот мир:

Я сокрушил бы сей уродливый кумир,

И улетел в страну свободы, наслаждений,

В страну, где смерти нет, где нет предрассуждений,

Где мысль одна плывет в небесной чистоте…

Но тщетно предаюсь обманчивой мечте;

Мой ум упорствует, надежду презирает…

Ничтожество меня за гробом ожидает…

 

Чем ограниченнее кругозор человека, чем

меньше он знаком с историей, природой

и философией, тем искреннее его привязанность к своей религии.

 

В религии найдется ль хоть одно,

Достойное укора заблужденье,

Которое не мог бы мудрый муж

И освятить, и текстами приправить,

И внешним украшением прикрыть?

 

Наша страна переживает противоречивый период своей истории. С одной стороны, государство декларирует свободу совести, т.е. право каждого гражданина исповедовать любую религию или не придерживаться никакой религиозной доктрины. С другой стороны, в средствах массовой информации активно пропагандируется деятельность только так называемых традиционных конфессий и, в первую очередь, Русской православной церкви (РПЦ). В многочисленных газетных и журнальных публикациях и телепередачах подробно сообщается об открытии новых храмов, о поездках и выступлениях Патриарха Кирилла, об очередных праздниках, отмечаемых этой конфессией. Любое общественное мероприятие сопровождается молебнами и освящениями, хотя многие его участники – люди неверующие или равнодушные к религии. Уже свыше двух  десятилетий в массовой печати отсутствуют публикации, написанные с позиции научного атеизма и материализма. Замалчиваются взгляды и интересы неверующих или сомневающихся в религии людей, которые составляют значительную часть населения.

Государственная власть всё более сближается с церковью вопреки ст. I4 Конституции РФ, которая провозглашает отделение церкви от государства. Факты свидетельствуют, что происходит постоянное и откровенное покровительство со стороны властных структур интересов служителей РПЦ на всех уровнях. Им безвозмездно передаются здания для новых храмов и большие земельные участки для монастырей, оказывается широкая финансовая и административная поддержка. Ведущие политики заявляют о необходимости религиозного образования молодёжи. В ряде областей в учебных заведениях уже введён закон божий под вывеской «Основы православной культуры» в качестве обязательного предмета, несмотря на протесты родителей школьников и общественности.  Принято официальное  решение выдавать выпускникам православных семинарий дипломы государственного образца. Руководители страны и подконтрольные власти СМИ, к сожалению, совершенно игнорируют многовековую атеистическую традицию, имеющую глубокие корни в культуре разных стран, в том числе и России.

 В нашей стране идеи атеизма и вольнодумства были широко распространены среди мыслящей части общества ещё во второй половине XIX века. С критикой религиозной доктрины и деятельности церкви выступали многие славные представители русской культуры, среди которых А.М.Горький, Н.С.Лесков, Н.А.Некрасов, Л.Н.Толстой, Н.Г.Чернышевский, А.П.Чехов и др. Массовый отход от религии был характерен в начале прошлого века и для культурных рабочих. Деятельностью православной церкви как части государственной власти оказались недовольны почти все политические партии дореволюционного периода. Причинами этого нараставшего кризиса религиозности в России была архаичность учений церкви, её отрыв от потребностей реальной жизни, несоответствие богословия научному прогрессу. Закономерным результатом этого кризиса явилась утрата Православной церковью руководящего положения в духовной жизни российского общества в 1917 году. Большинство народа тогда поддержало политику построения светского государства, в котором религия стала частным делом граждан. Число верующих систематически сокращалось, ими оставались только малообразованные ограниченные люди, в основном  пожилые. Секуляризация (освобождение от религиозных догм) общественного сознания происходила в широких масштабах, как в России, так и в большинстве развитых стран Европы, где этот процесс начался еще в эпоху Реннесанса.

Хотя в 1920-1930-е годы правящая коммунистическая партия и ее карательные органы совершили немало преступного насилия по отношению к духовенству и верующим (это было связано со стремлением диктаторской власти установить монополию официальной идеологии в духовной жизни общества), всё же воспитание народа в духе материализма и атеизма в советский период было исторически прогрессивным явлением.

Во всем мире большинство образованных творческих людей тоже порывают с религией как устаревшей формой мировосприятия. В настоящее время в   странах Европы и Америки люди порой участвуют в религиозных процедурах лишь в силу сложившейся исторической традиции, не разделяя вполне церковных доктрин и не признавая  их сакрального смысла. В научном сообществе преобладают материалистические взгляды, основанные на отрицании всех форм религии.

В начале 1990-х годов атеистическая традиция в России оказалась искусственно прерванной, что связано с проведением стихийной модернизации всех сторон общественной жизни. Новая политическая элита увлеклась утопической идеей религиозного возрождения. Распространились настроения псевдопокаяния, утвердилась показная церковная обрядность. Стало модным носить кресты и украшать помещения иконами и другими церковными атрибутами. Всё это вносит путаницу в современную культуру, усиливает её проблемность и противоречивость. Немало россиян всех возрастов утратили чёткие мировоззренческие критерии и оказались в духовном тупике. На этой почве расцветают различные суеверия, астрология, магические практики и т.п.

Автор этой брошюры ставит своей целью помочь людям, попавшим в плен религиозных догм, но не утратившим умения критически относиться к вопросам мировоззрения, освободиться от заблуждений. Религиозность в наше время подобна наркотику, которым торгуют в своих интересах новоиспеченные «духовные отцы» из многочисленных конфессий, прежде всего христианских и мусульманских. В предлагаемых читателям очерках рассматриваются некоторые учения Библии и показывается их земное, социальное происхождение, разоблачаются старые религиозные мифы о Боге и человеке. Во втором разделе показано отношение к религии  выдающихся деятелей русской литературы, мыслителей других стран, а также мнение простого народа, отразившееся в фольклоре. Опорой авторской концепции служат авторитетные исследования учёных - библеистов недавнего времени. На этой основе развиваются представления о правоте  научно-атеистического мировосприятия, но речь не идёт о возврате к тоталитарной коммунистической идеологии, показавшей свою историческую несостоятельность. Очерки рассчитаны на людей, способных осмыcлить окружающий мир без религиозности и мистики, в духе секулярного гуманизма.

 

 

 

 

Каждый читатель Библии, пользующийся текстом Синодального перевода 1876 года и текстами других переводов на русский язык, обращает внимание на то, что в большинстве случаев названием бога – творца мира – является слово «Господь». В Библии, изданной в Москве Российским Библейским обществом в 1994 году, имеются пояснения – «Имена Божьи в Ветхом Завете».[1] Из них следует, что славяно-русскому «Господь» в еврейском подлиннике Ветхого Завета соответствует слово из четырех букв /его фонетический эквивалент на английском языке – YHWH/. Это главное и самое часто встречающееся  из имен бога в Ветхом Завете. Согласно  Исх.: 3, оно было впервые открыто богом Моисею в пустыне. После возвращения израильтян из Вавилонского плена это имя  разрешалось произносить вслух лишь в тайной молитве первосвященника в Иерусалимском Храме. При чтении Библии его заменяли словом «Господь» (евр. Адонай). Греческий, славянский и русский переводы /«Кюриос», «Господь»/  просто следуют этой древней еврейской традиции.[2] Издатели Библии утверждают, что в Древнем Израиле четырехбуквенное имя бога произносилось как «Яхве». Они критикуют распространенное русское прочтение этого слова «Иегова» как ошибочное, результат незнания правил, по которым проставлялись диакритические знаки в еврейских рукописях.

 В отличие от этого толкования, в печатных изданиях христианской организации Свидетели Иеговы употребляется как раз это имя  бога как единственно правильное. Вот характерное для этой группы христиан рассуждение: «У Бога есть личное имя, которое в Еврейских Писаниях[3] появляется почти 7000 раз – чаще, чем упоминается любой из его титулов. Около 1900 лет тому назад евреи из суеверия перестали произносить Божье имя. В еврейском языке, на котором писалась Библия, не было гласных букв. Поэтому невозможно точно установить, как Моисей, Давид и другие люди древнего мира произносили четыре согласные буквы, составляющие имя Бога. Некоторые ученые предполагают, что имя Бога произносилось как «Яхве», но они в этом не уверены. Русское произношение «Иегова» употреблялось в течение долгого времени, и его эквиваленты общеприняты во многих языках.[4] Оба источника сходятся в том, что имя Бога означает либо «он существует», либо «он дает бытие». В Исх.3:14 бог дает Моисею ключ к тому, как следует понимать это имя: «Это Я, который дает бытие».

Читая Ветхий Завет, часто встречаешь фразы такого рода: «И убоятся имени Господа на западе и славы его  –  на восходе солнца» /Ис.59:19/; «Мы сделались такими, над которыми Ты как бы никогда не владычествовал и над которыми не именовалось имя Твоё» (Ис.63:19). «Я Господь, это имя Моё, и не дам славы Моей иному…» /Ис.42:8/. Очевидно, древние евреи, для которых создавались тексты Ветхого Завета, хорошо знали, как произносилось имя их бога и часто произносили его. Но в результате катастрофических событий – войны, изгнания – священники (левиты) cтали забывать правильное, то есть традиционное имя Бога, а вслед за ними и простые люди перестали его употреблять. Языковые нормы со временем изменились, особенно изменчива, как известно, фонетическая система любого языка,особенно, если он испытывает влияние других языков (такое случилось с евреями в десятилетия  вавилонского пленения в YI в. до н.э.).

После восстановлении Иудеи и возрождения традиционного религиозного культа возникла проблема – как произносить забытое сакральное (священное) имя? Жрецы культа Яхве (используем это слово как версию для удобства анализа) создали учение, в соответствии с которым бог скрыл  от народа свое имя в наказание за его грехи и отступничество от веры. Оно якобы передавалось лишь в среде самих жрецов, или раввинов – учителей народа. Они стали писать тексты богослужебного характера, в которых употреблялись синонимы имени бога, среди которых чаще всего использовалось слово «Адонай» (Господин), а также словосочетание, передаваемое словами «Это имя». Эти и другие имена использовались в каноническом тексте ТАНАХа (еврейское название Ветхого Завета), с которого были выполнены греческие, латинские, а затем и славянские переводы. Во всех этих переводах вместо загадочного четырёхбуквенного слова YHWH встречаются заменяющие его слова, о которых сказано в комментарии к Библии (см. выше).

Любопытно, что ни в Ветхом, ни в Новом Заветах не говорится о том, что бог при каких-либо обстоятельствах может скрыть свое имя от людей. Наоборот, многократны призывы авторов библейских книг к народу прославлять имя бога, хранить ему верность. Например: «Призову достопоклоняемого Господа  и от врагов моих спасусь» (Пс., 17:4). Ни один автор ТАНАХа не предсказывает, что когда-либо  имя Бога забудется или возникнут трудности с прочтением обозначающего его слова.

Очевидно, тексты ветхозаветных книг предназначались только для еврейских читателей и только для современников авторов, которые знали как произносится традиционное имя почитаемого обществом божества и связывали с ним сакральные чувства. Создатели этих произведений – пророки, служители культа Яхве – не могли предвидеть, что в отдаленном будущем эти книги станут переводить на другие языки, и что даже последующие поколения евреев не смогут правильно  прочитать традиционное имя бога. Ведь тогда еще не было представления об изменчивости языка в процессе исторического развития.

В Ветхом Завете употребляется несколько имен бога. Так, в Книге Исайи неоднократно встречается наименование «Господь Саваоф». В Пояснениях к Библии так комментируется это имя: «Слово «Саваоф» по-еврейски значит «воинства». Таким образом, Яхве Саваоф – это Яхве воинств. Комментаторы расходятся во мнениях: имеется ли в виду воинство небесное – т.е. космические силы (звезды, Луна и Солнце) или же воинство земное – израильские полки, идущие на священную войну с врагом».[5]

Такое толкование имени бога выглядит логично, так как оно возникло в среде воинственного народа. Исайя пишет: «Я  Господь, Бог твой, возмущающий море, так что волны его ревут: Господь Саваоф – имя Его»  /Ис., 51:15/. Возможно,  Яхве считался у древних евреев богом войны и лишь впоследствии стал главным богом. Не случайно в книге Иисуса Навина, повествующей о завоевании израильскими племенами богатой страны Ханаан, Яхве выступает в качестве вдохновителя войны и чуть ли не полководца, направляя войска завоевателей и помогая им победить.

О том, что в сознании и культовой практике древних евреев /как и других народов/ существовали образы разных богов, откровенно говорится у того же Исайи: «А вас, которые оставили Господа, забыли святую тору мою, приготовляете трапезу для Гада и растворяете полную чашу для   Мени,  -  вас обрекаю я мечу » /Ис., 65:11/. Жрецы Яхве, в том числе Исайя, боролись с другими культами, чтобы занять монопольное положение в духовной жизни своего народа. Понятно теперь, почему в начальных строках первой книги Ветхого Завета – Бытие – употребляется слово  элохим  /в иврите форма множественного числа слова «бог»/. Здесь отразились политеистические представления древних евреев. Переводчики, однако, дают удобный для церкви вариант: «В начале сотворил Бог небо и землю» /Быт, 1:1/. Богословы утверждают, что это форма множественного  величального и что якобы имеется в виду один Бог  –  создатель Вселенной. Эта уловка нужна им для того, чтобы подчеркнуть якобы монотеистическую направленность Библии. Но вот в Книге Судей читаем: «И жили сыны Израилевы среди Хананеев,  Хеттеев,  Аморреев, Ферезеев,  Иевусеев, и брали дочерей их себе в жены, и своих  дочерей отдавали за сыновей их, и служили богам их»  /Судей, 3:5-6 /. И здесь тоже употребляется слово элохим. В этой же книге Яхве, оскорбленный отступничеством израильтян, говорит: «А вы оставили меня и стали служить другим богам; за то я не буду уже  спасать вас: пойдите, взывайте к богам,  которых вы избрали, пусть они спасают вас в тесное для вас время» /Судей, 10:13-14/.

В Книге Судей встречаем и другой пример политеизма у древних евреев. Один из Судей, по имени Иеффай, вел переговоры с царем аммонитским,  вторгшимся со своим войском в страну Галаад, где жители-израильтяне  поклонялись богу Яхве. Он сказал примечательные слова: «Не владеешь ли ты тем, что дал тебе Амос, бог твой? И мы владеем всем тем, что дал нам в наследие Господь, бог наш»[6]/Cудей, 11:24/. Видимо, как отмечают добросовестные комментаторы, Книга Судей создавалась во времена, когда культ Яхве только формировался в качестве единственного для  израильтян. Наряду с ним еще бытовали старые верования в местных богов  –  покровителей племен, живущих в  данной местности. Яхве и выступал в качестве одного из них, воинственного бога  –  защитника израильских племен. Поэтому древние писатели  --  жрецы культа Яхве  --   требовали от народа почитания его имени.  Им важно было утвердить главенство своего божества и тем самым поднять свой социальный статус, обеспечивающий большие привилегии. Особенно усилилась эта тенденция в период укрепления  Иудейского царства перед нашествием вавилонян (YI в. до н.э.).

Современные библейские  конфессии  по-разному пытаются решить проблему «имени Бога», опираясь на то или иное его традиционное произношение. Причем, слово «Иегова», если относиться к вопросу серьезно, является произвольным и архаичным произношением, противоречащим принципу научного текстологического анализа. Ведь в загадочном  YHWH отсутствует буква «г», и количество букв не совпадает. Но и слово «Яхве» следует считать лишь одним из вероятных вариантов прочтения этого слова. В любом случае, приходится констатировать, что речь идет всего лишь об условном наименовании мифического существа, почитавшегося одним из древних племен в качестве бога. Его расшифровка представляет только узкоспециальный научный интерес. Если бы книги Библии были действительно вдохновлены неким высшим творческим началом, как утверждают теологи, не возникло бы такого положения, что  имя бога оказалось крайне трудно  /или невозможно/ прочитать и произносить.

 

 

Ни одно из 27 произведений, вошедших в состав Нового Завета,  -- четыре евангелия, апостольские послания, книга Деяний апостолов, а также Откровение Иоанна -- не сохранилось в авторской рукописи. Известны лишь их поздние многочисленные копии, в которых христианские богословы-редакторы приспосабливали новую религию к своим интересам, конструировали ее из материала разных религиозных и философских учений и фольклорных источников. Сегодня невозможно установить первоначальный текст канонических евангелий, посланий и деяний апостолов. В первые века христианской эпохи церковные писатели сочиняли их на основе легенд об Иисусе, отголосков реальных событий и народной молвы. Долгое время все эти произведения существовали в устной традиции и обслуживали интересы ранних христианских общин. Причем в разных общинах использовались свои варианты евангелий, сложившиеся в данной местности. До сих пор, несмотря на усилия исследователей, не найдены подлинные рукописи новозаветных произведений, канонизированных христианской церковью  на так называемом вселенском соборе в Никее в 4 веке н.э. Возможно, они сгорели на пожаре или были уничтожены врагами христиан, или просто истлели от времени. Если бы эти тексты были вдохновлены их авторам богом, утрата подлинников не могла иметь места, т.к. они находились бы под защитой Высшей силы.

В принципе, сохранение рукописных книг того времени не исключено. Недавно были найдены рукописи общины ессеев, живших на берегу Мертвого моря в  I веке н.э. В них изложены религиозные верования, близкие христианским, но имя Христа не упоминается. Вместо него фигурирует некий безымянный Учитель праведности — руководитель общины. Это означает, что в первые десятилетия нашей эры в регионе Ближнего Востока шел активный поиск новой религии, поскольку традиционные вероучения оказались неспособны реально улучшить положение народа. В новых культах возникла тенденция поклонения посланнику бога в образе человека-праведника. В связи с этим возникает интригующий вопрос о судьбе  подлинных текстов канонических евангелий. Может быть, их уничтожили враги христиан? Или они сгорели на пожаре? Или истлели от ветхости? Любая из этих причин могла иметь место. Несомненно, что они утрачены безвозвратно, подобно большинству рукописей того времени (в противном случае хоть один из манускриптов Нового Завета сохранился бы до нашего времени). Интересный факт -- ни в одном сочинении Ветхого Завета  не говорилось о том, что ожидаемый евреями посланник Бога -- Машиах -- может погибнуть и затем воскреснуть. История казни и воскресения  Иисуса Христа явно придумана защитниками христианской веры и противоречит иудейской традиции.  Она не подтверждается свидетельствами историков греко-римского мира. Их отзывы о христианстве негативны и не содержат описаний каких-либо чудесных событий, связанных с личностью Иисуса Христа.

Пропажа подлинных текстов Нового Завета  противоречит также словам евангельского Иисуса: « Небо и земля прейдут, а слово божие сохранится навеки». Слово божие, по понятиям того времени, это и есть тексты  Нового и Ветхого Завета. Только в IY веке христианские епископы составили канон Нового Завета и этим положили конец многочисленным исправлениям евангелий, которые практиковались в период раннего христианства. Само имя Иисуса Христа указывает на греческое влияние в деле формирования будущей мировой религии.  То, что рассказано о богочеловеке в Новом Завете,  -- результат полной мифологизации его личности и учения. Иисус стал самым известным из пророков -  провозвестников божественной истины, которых было  немало в истории религиозных культов. Он явно утратил свою единственность, которую хотели, видимо, подчеркнуть сочинители евангелий. Например, в мусульманском мире, чья религия  испытала влияние христианства, возник культ пророка Магомета по аналогии с культом Христа. В еврейской истории известен целый ряд лжемессий, претендовавших на роль духовных вождей народа.

Как отмечалось выше, некоторые христиане, в частности свидетели Иеговы, считают важным употребление четырехбуквенного имени Бога — тетраграмматона. Но в момент распятия  Иисус, согласно евангелию от Марка, произносит другое имя: «В девятом часу возопил Иисус громким голосом: Элои! Элои! Для чего ты меня оставил?» (Мк.,15:34).  Элои — на иврите означает ”Бог мой”. Значит, имя Яхве в период создания евангелий уже вышло из употребления и оказалось забыто евреями. Иисус не произносит его ни разу. Самого Иисуса по традиции часто называют словом Господь. Но в сцене казни на Голгофе мы видим не могучего властелина, а отчаявшегося человека, не знающего о своем предстоящем воскресении из мертвых. Он молит бога о спасении, но тщетно. Видимо, так и вел себя тот проповедник по имени Иешуа, которого римские власти казнили за инакомыслие.  Он умер мучительной смертью и никогда не воскресал. Лишь после смерти о нем стали сочинять народные легенды, впоследствии  составившие основу Нового Завета.

Утопическую мечту о  его возвращении на Землю христиане пронесли через века. Она помогала им сохранять надежду на будущую счастливую жизнь, на избавление от социального гнета и тягот повседневного существования. Люди всегда верили, что второе пришествие Иисуса состоится скоро, уже в этом  веке,  при жизни данного поколения. Не знающие истории христиане и сегодня продолжают верить в скорое второе явление Христа. Эту иллюзию им внушают священники и проповедники, живущие за счет пожертвований верующих и поэтому заинтересованные в поддержании всей системы христианской мифологии.  В наше время пропаганду скорого пришествия Христа особенно активно  ведут маргинальные христианские организации, вроде Свидетелей Иеговы и пятидесятников, пытающиеся таким способом перетянуть на свою сторону людей, склонных верить в чудо. Но факты, касающиеся имени бога в Библии, ясно показывают, что мы имеем дело с мифологией, возникшей в определенных исторических условиях, и оказавшей сильное влияние на ход мировой истории, но не имеющей реальной связи с жизнью наших современников.

 

 

 

Праздник Пасхи в христианстве считается главным и отмечается очень торжественно и пышно. Он посвящён мистическому событию – воскресению Иисуса Христа, основополагающему чуду всемирной религии христиан. Во множестве религиозных книг подчеркивается огромное значение, придаваемое Воскресению  сторонниками всех церковных организаций христианского мира; обильно цитируются заключительные фрагменты канонических евангелий, изображающие это событие.

Казалось бы, сообщение о таком ключевом для христиан факте, как воскресение Христа, должно детально совпадать в евангелиях, являющихся основным источником сведений о земной жизни основателя этой мировой религии. Но уже Г.-Э. Лессинг (ХYIII век) обнаружил в евангельских текстах немало противоречий и разночтений, положив начало критическому анализу Нового Завета. Современные исследователи установили, что сказания о воскресении Христа возникли значительно позднее той эпохи, которая изображена в Новом Завете. Источником веры в это чудо явилась убеждённость первых христиан в божественном происхождении основателя их религии, которая выразилась в словах апостола Павла из первого послания к коринфянам: «А если Христос не воскрес, то и проповедь наша тщетна и вера наша» (гл.15:14).

Люди античного мира верили в различные чудеса, в том числе в возможность воскресения умерших. Например, египтяне верили в то, что умершие предстанут на суд бога Осириса, который даст оценку добрым и дурным поступкам каждого человека, после чего умершие возвратятся в свою телесную оболочку. Поэтому в Египте возникла традиция мумифицирования тел покойников и их сохранения в гробницах. Другие религии Востока также проповедовали веру в воскресение умерших.

Как известно, на развитие христианства наиболее сильное влияние оказал иудаизм – монотеистическая религия древних евреев. В книгах пророков Ветхого Завета отразилась идея физического бессмертия человека (заимствованная, как полагают, из персидских культов). В этих пророчествах говорится, что в будущем наступит «день Яхве» – суд Бога над людьми, за которым последует счастливая жизнь всего человечества. В этот день мёртвые встанут из могил для того, чтобы предстать перед божьим судом. Должно ли это чудо случиться только с иудеями или со всеми людьми – оставалось неясным. В пророчестве Исайи говорится: «Оживут мертвецы твои, восстанут мёртвые тела» (гл.26:19). Пророк Даниил писал: «И многие из спящих во прахе земли пробудятся. Одни для жизни вечной, другие на вечное поругание и посрамление» (гл.12:2). Такие идеи формировали образ мыслей всего народа Иудеи, где зародилось христианство в I веке н.э.

Интересно отметить, что среди евреев, согласно евангелию от Марка, распространились слухи о том, что Иисус – это воскресший пророк Илия или  Иоанн Креститель. «Ирод же, услышав, сказал: Это Иоанн, которого я обезглавил; он воскрес из мертвых (гл.6:16)». Легко понять, почему  ученики Христа поверили в его воскресение, когда увидели его могилу пустой. Они разделяли все суеверия своего времени. Кроме того, им очень хотелось удостовериться в божественной сущности их вождя. С этого момента они стали отождествлять Иисуса с Мессией – божьим пророком, приход которого был предсказан в Ветхом Завете. В книге Исайи нашли фрагмент, в котором «увидели» события жизни Иисуса: слуга бога отторгнут от других людей, презренный и униженный, жертвует собой за грехи людей, но восстанет на третий день и будет жить среди великих людей (гл.53). Правда, имя Иисуса здесь не названо, но его сторонников это не смущало, -- они просто выдали желаемое за действительное. Благодаря такому толкованию гибель Христа на кресте выглядела уже не поражением, а добровольным жертвоприношением. Апостолы стали проповедовать идею скорого возвращения к людям воскресшего Иисуса, который установит справедливый порядок на Земле. В этом и состояла так называемая «благая весть» христиан, нашедшая отклик среди самых угнетенных слоев населения Римской империи.

Сказания о воскресении Иисуса имеют свою хронологию, историю развития, в ходе которой они претерпели значительные изменения. Относительно описания воскресения Иисуса в евангелиях один религиовед справедливо писал: «Сказания о воскресении евангелисты переписывали друг у друга,  театрально развивая кое-какие туманные намеки, причем они без зазрения совести переиначивали и произвольно переделывали эти и без того малоправдоподобные истории, ставя их на службу своим теологическим, педагогическим и апологетическим целям» (З. Косидовский. «Сказания евангелистов» М., 1983г.)

 Обращает внимание тот факт, что сказания евангелистов о воскресении  Иисуса не совпадают с фрагментом из первого послания Павла коринфянам на эту тему (гл.15: 3-8). Апостол не ссылается на евангелия, которые в то время еще не были написаны, а отмечает, что он получил эти сведения от неопределённых лиц: «я преподал вам, что и сам принял». Он даже не называет апостолов, от которых мог узнать о Воскресении – Петра или Иакова (с ними он был знаком в Иерусалиме). Среди тех, кому явился воскресший Иисус, он не называет женщин -- вопреки  евангелиям, где упоминаются Мария Магдалина и другие. Ничего не сказано у Павла о пустом гробе, Фоме Неверующем, совместной трапезе Иисуса и апостолов, сорокадневном его пребывании на земле с последующим вознесением на небо. Все эти живописные подробности были придуманы уже в период создания евангелий т.е. после гибели  Павла. Этот апостол пишет только о том, что Иисус воскрес после смерти и затем неоднократно являлся многим людям, включая самого Павла. В раннем евангелии от Марка появились такие подробности, как пустой гроб, обнаруженный тремя женщинами, и ангел возле него, сообщивший о воскресении Иисуса. В этом сочинении отразилось зарождение  легенды, которая у последующих евангелистов подчеркивала сверхъестественный характер чудесного воскресения богочеловека.

 Но среди жителей Иудеи легенда о пустом гробе породила и слухи о возможном похищении тела мертвого Иисуса. Они попали в евангелие от Иоанна (ок.100 г. н.э.).Здесь  Мария Магдалина сообщает апостолу Петру: «Унесли господа из гроба, и не знаем, где положили его» (гл.20:2).Затем она же ошибочно приняла воскресшего Иисуса за местного садовника и говорит ему: «Господин! Если ты вынес его, скажи мне, где ты положил его, и я возьму его» (гл.20:15). Под влиянием этого текста христианский писатель Тертуллиан (конец II в.н.э.) записал легенду о садовнике, спрятавшем тело Иисуса, чтобы его поклонники не затоптали сад, где находилась гробница («De spectaculis XXX»). Вариант этой легенды нашли в обнаруженном в Египте тексте под названием. «Книга воскресения». В ней говорится, что садовник по имени Филоген был предан Иисусу за исцеление его сына. Он встретил возле гроба Иисуса его мать и рассказал ей о своём намерении перезахоронить Христа, чтобы ученики не могли похитить тело. Такие сочинения ослабляли веру в чудо Воскресения, и поэтому позднее руководители христианской церкви стремились их уничтожить и предать забвению. Они включили в Новый Завет евангелие от Матфея, в котором настойчиво проводится идея реальности чудесного воскресения богочеловека. Как доказательство Матфей сообщает о том, что гроб Христа тщательно охранялся стражей, но несмотря на это опустел. Мария Магдалина и другая Мария видели, как произошло землетрясение, во время которого с неба спустился ангел, отвалил камень от входа в гробницу и заявил, что Иисуса там нет, так как он воскрес. Вопреки сообщению апостола Марка, женщины не сохранили это в тайне, а побежали к апостолам с известием о случившемся происшествии. По дороге они встретили самого воскресшего Иисуса, который назначил апостолам встречу в Галилее. Здесь очевидны усилия евангелиста опровергнуть слухи о похищении тела казненного Христа.

В евангелии от Луки тенденция к обоснованию чудесного воскресения Христа выражена с ее большей силой.

В этом сочинении уже два ангела сообщают о воскресении богочеловека. Число свидетелей этого события явно увеличено (все они женщины). Иисус доказывает факт своего воскресения тем, что поел рыбу и мед со своими учениками. Два ученика из Эммауса делятся с ним пищей. Видимо, по наивным представлениям древних, призрак умершего человека употреблять пищу не мог, а значит, Иисус вернулся к жизни в своем телесном образе.

Евангелист Иоанн вводит новые доводы в пользу реальности воскресения. Чтобы развеять упорные слухи о похищении тела Иисуса, он изображает сцену, в которой Мария Магдалина, Пётр и ещё один безымянный ученик Христа увидели на месте гроба погребальные пелены, что убеждает их в состоявшемся воскресении. Затем заплаканная Мария увидела двух ангелов внутри гроба и самого Иисуса, который объявил о своем предстоящем вознесении к Богу.

Таким образом, в раннехристианской литературе постоянно усиливался мотив обоснования факта воскресения Христа. Целью авторов была защита новой веры  от скептиков и антагонистов из числа иноверцев и иудеев. Эта тенденция оказалась весьма долговечной. В средние века, в эпоху господства христианства в Европе, неизвестный переводчик книги Иосифа Флавия «Иудейские древности» на древнеславянский язык добавил в текст книги фрагмент, где говорится, что гроб Христа стерегли тридцать римских солдат и тысяча (!) слуг священников. Смысл этого ухищрения ясен: укрепить у христиан веру в невозможность похищения тела Христа и его воскресение из мертвых. В Y веке два христианских писателя — Иероним и Августин — свидетельствовали о живучести слухов о невозможности телесного воскресения Иисуса, циркулировавших в обществе. Иероним писал: «Даже когда в Иудее ещё не высохла кровь Христа, нашлись люди, которые не признают, что Иисус пришел во плоти». Августин тоже отмечал, что учение о воскресении вызывает большие сомнения в обществе. Возможно, это было связано с влиянием эллинистической философии, которая отвергала веру в загробное существование человека. Но руководители церкви упорно отстаивали выгодную для них догму чудесного воскресения Христа. В 1215 году Латеранский собор принял догмат, по которому в день Страшного суда все умершие встанут из могил в той же телесной оболочке, которая была у них при жизни. Это было завершением развития той же тенденции признания чудесного факта, что Иисус воскрес в его человеческом облике.

В евангелиях  различно изображается эпизод вознесения воскресшего Иисуса на небо. Марк сообщает об этом кратко: «И так Господь, после беседования с ними, вознесся на небо и воссел одесную Бога» (гл.16:19). Лука описывает это событие более подробно и живописно: «вывел их вон из города до Вифании и, подняв руки свои, благословил их, стал отдаляться от них и возноситься на небо. Они поклонились ему и возвратились в Иерусалим с великою радостью» (гл.24:50-52).У Матфея  и  Иоанна ничего не сообщается о вознесении Христа на небо, что свидетельствует о позднем происхождении этой легенды. Дело в том, что вышеуказанный фрагмент у Луки ученые считают поздней вставкой, сделанной неизвестным автором не ранее IY века н.э. Христианские писатели более раннего времени не упоминают никаких подробностей вознесения Иисуса на небо после воскресения. В этот период и евангелие Луки не содержало сцены вознесения! Этот интересный факт подтверждается рядом библейских кодексов того времени.

Эволюция учения о Воскресении в христианской традиции показывает, что христианство явилось продуктом длительного развития теологических представлений и мифов древнего мира, постепенного укрепления  церковных учений в сознании людей. Церковные руководители постоянно придумывали, в интересах усиления своей власти, новые подробности жизни и смерти Иисуса, которые внушали народным массам силой административного принуждения.

 

Современные христианские конфессии с большим почтением относятся к образу Марии – матери Иисуса Христа. Мадонна у католиков, пречистая Дева у православных принадлежит к числу особо почитаемых образов в христианском мире. Ей посвящены сотни храмов, множество молитв, в её честь установлены праздничные церемонии. Но так было не всегда. Культ Богородицы складывался постепенно, в течение нескольких столетий. Он претерпел немало изменений в разных христианских странах. Вокруг образа Богородицы сложились местные обычаи, в которых отразились национальные особенности христианских конфессий.

В текстах Нового Завета образ Марии занимает довольно скромное место. В Апокалипсисе – древнейшем документе в составе христианского канона – женщина, рождающая в муках дитя, изображена средствами сказочной фантастики: «Жена, облечённая в солнце; под ногами её луна, и на голове её венец из двенадцати звезд. Она имела во чреве, и кричала от болей и мук рождения». Эту женщину преследует дракон, который хочет вступить в борьбу с «прочими от семени её, сохраняющими заповеди божии и имеющими свидетельство Иисуса Христа». Каких-либо реальных черт личности эта женщина ещё не имеет.

В посланиях апостола Павла, предшествующих появлению четырёх канонических евангелий, никаких следов почитания матери Иисуса нет. А ведь именно этот автор во многом создал идеологию раннего христианства, заложил основы его важнейших учений. В евангелии от Марка, считающемся самым ранним из канонических «биографий» Иисуса, описание его рождения отсутствует, поэтому о матери богочеловека автор упоминает редко и вскользь. Но уже в евангелиях от Матфея и Луки отражена легенда о непорочном зачатии Марии, о рождении Иисуса от святого духа. В связи с этим начинает выделяться образ его матери. Лука вводит эпизод благовещения – явления ангела Деве Марии с предсказанием её зачатия от святого духа. Но о дальнейшей жизни этой женщины – в период деятельности Иисуса, во время суда и казни – ничего не сказано. Ни у Луки, ни у Матфея она даже не названа среди  людей, которые присутствовали при распятии Иисуса. Только в евангелии от Иоанна возникла картина её присутствия при казни сына, который поручил заботу о матери своему любимому ученику апостолу  Иоанну. В книге Деяний апостолов Мария названа как участница совместной с апостолами молитвы (1:14). Никаких других сведений о ней и здесь не сообщается.

Такое невнимательное отношение к Богоматери в Новом Завете не случайно: в идеологии ранних христиан звучали призывы отречься от родных, заменить братство по крови братством по вере. Характерен в этом отношении эпизод, приведённый в  первых трёх евангелиях. Когда Иисусу сказали, что мать и братья зовут его, он ответил: «Кто матерь моя и братья мои? И обозрев сидящих вокруг себя, говорит: вот матерь моя и братья мои…» (Марк, 3: 33-34; Матфей,1: 16; Лука, 8: 19). Сказалось также пренебрежительное отношение к женщинам в иудейской традиции. Поэтому можно сделать вывод о том, что образ Богоматери играл у ранних христиан эпизодическую и малозначительную роль.

Интересно, что противники христиан создали свою версию биографии Марии. Она приведена у древнего писателя Цельса. Ссылаясь на рассказы иудеев, Цельс пишет, что Мария была пряхой, которая родила сына от римского солдата. Эта версия явно направлена на принижение личности Марии. Сейчас трудно сказать, была ли у этой версии историческая основа.

Уже после возникновения новозаветных текстов в среде христиан появились сказания, повествующие о детстве Иисуса. Они были призваны удовлетворить растущий интерес новообращённых к личности основателя христианства. В связи с этим появились и устные рассказы о его матери, в которых она изображалась необыкновенным человеком. Тяга к сверхъестественному, традиция почитания  женских божеств народами Ближнего Востока, уходящая корнями в глубокую древность, отразилась на формировании нового облика Девы Марии у христиан восточных областей Римской империи.

В этих сказаниях о Марии описывались её детские и девические годы. Особенно подробно сообщается об этом в так называемом евангелии от Иакова (не признанный церковью документ, популярный в первые века христианской эры). Согласно этому сказанию, Мария происходит из рода древнееврейского царя Давида. Эта версия направлена на устранение противоречия между верой в непорочное зачатие и верой в происхождение Иисуса от царя Давида, существовавшей среди иудеев. Но родословные у них тогда велись только по отцовской линии, что явно свидетельствует о том, что евангелие от Иакова сложилось за пределами Иудеи, скорее всего в городах Малой Азии, где проповедь христианской веры имела особенный успех. В этом сочинении имеются образы родителей Марии – престарелых Иоакима и Анны. Они долгое время были бездетными и молили Бога о ребёнке. Ангел возвещает Анне о предстоящем рождении дочери. Родители дают клятву посвятить её богу. Когда Марии исполнилось три года, отец отвел её в Иерусалимский храм, где она осталась для воспитания. Там Мария находилась до двенадцати лет. Ангелы кормили её небесной пищей. Сочинение Иакова носит следы греческого влияния (в мифологии греков олимпийские боги питались особой пищей – амброзией). Далее сообщается, что храмовые жрецы по велению ангела созывают мужчин - вдовцов, чтобы выбрать из них опекуна для Марии. Среди них был и плотник Иосиф. Из его посоха вылетел голубь и сел ему на голову. Мария увидела в этом знамение свыше и стала женой Иосифа. Когда Мария ожидала ребёнка, Иосиф отвел её в храм на испытание «водою ревности». По еврейскому обычаю, женщину, подозреваемую в неверности мужу, заставляли выпить воду, смешанную с грязью. Если она после этого не заболевала, её считали невиновной. Мария легко проходит испытание. Сказание закончилось рождением Иисуса, описанным в соответствии с эпизодами из евангелий Матфея и Луки. Но в этом апокрифе есть и добавление: к Марии, родившей в пещере, приходит женщина по имени Саломея, которая хочет удостовериться в её девственности. В наказание за неверие Саломея была поражена сухостью руки. Она исцеляется только после того, как по указанию ангелов прикоснулась к божественному младенцу. Возможно, этот образ  автор  позаимствовал  из  евангелия  от  Марка. Там упомянута  некая Саломея, которая среди других женщин присутствовала при казни Иисуса (15:40).

Таким образом, сказание о юности Марии проникнуто идеей её божественной миссии. Это нужно было руководителям церкви для усиления общей тенденции возвеличивания Иисуса в глазах тех, кто примкнул к христианской вере в различных районах Римской империи, в основном грекоязычных. Евангелие от Иакова сохранилось и на греческом, и на сирийском языках. Кроме того, варианты этого сочинения существовали на эфиопском, коптском, армянском, арабском языках, что показывает растущий культ Богоматери там, где издавна существовали культы женских божеств. В Греции это была Деметра, в Малой Азии – Кибела, в Египте – Изида. Потребность в таком культе (в основе его – поклонение матери – защитнице и помощнице) оставалась у людей, перешедших в христианство из традиционных языческих культов. Церковные иерархи не признали евангелие от Иакова каноническим (священным), так как оно слишком вольно и оригинально передавало рассказ о рождении Иисуса, но они не запрещали людям чтение этого сказания, поскольку оно всё-таки укрепляло христианскую веру. Впоследствии именно рассказ о помещении юной Марии в Иерусалимский храм стал основой для установления праздника введения во храм, распространённого среди православных христиан.

Но в конце II века н. э. Мария ещё не стала самостоятельной фигурой в системе христианских догматов, хотя её уже почитали избранницей божией. Чем шире распространялась христианская религия, тем больше она включала в себя местных  традиционных верований и тем больше «божественных» черт приписывали образу Марии. Но находились и такие, кто сопротивлялся усилению культа Богоматери. Живший в середине IY века епископ Кипрский Епифаний в сочинении «Панарион» осуждал тех христиан, которые «стараются ставить Марию вместо бога и говорят о ней, увлечённые каким-то безумием и умоповреждением». Он писал, что Мария не должна быть предметом поклонения: «В чести да будет Мария, но поклоняться должно отцу и сыну и святому духу». Епифаний ссылается на тот известный  факт, что в Новом Завете  нет никаких сведений ни о смерти, ни о погребении Марии. И действительно, этот пробел фантазия христиан устранила только в конце IY века, когда появилось анонимное сочинение «Об успении Марии». В нём рассказывается о последних годах жизни Богоматери, её смерти и вознесении на небо. Автор использовал разные предания, сочинив новые подробности с целью укрепления культа Марии. Из данного сочинения следует, что Мария вместе с Иоанном жила какое-то время в Иерусалиме, затем переселилась в город Эфес, где проповедовала веру в скорое второе пришествие Иисуса. В конце жизни она вернулась в Иерусалим. Её смерть (успение) сопровождалась чудесами: сам Иисус в сопровождении ангелов спустился на сверкающем облаке и принял её душу. Похоронили Марию апостолы. На третий день после её смерти апостол Фома захотел посмотреть на тело (он не был на похоронах). Но гроб оказался пустым. Затем «отверзлись небеса» и там оказалась Мария в своём человеческом облике. Очевидно, автор «Успения» сочинял свой рассказ по аналогии с каноническими евангелиями. Все обстоятельства воскресения Иисуса просто перенесены на образ его матери. Видимо, самостоятельных преданий о смерти Марии не существовало. Повторение «воскресения» ставило Богоматерь в один ряд с Иисусом, что было призвано, по замыслу отцов церкви, подчеркнуть её божественность.

IV- V века были  временем установления культа Марии в христианстве. К ней начинают применять названия «Богородица» и «Богоматерь», восходящие к именам древних языческих богинь. Впервые Марию наименовал так епископ Никомедии Евсевий в середине IV века. В 431 году на соборе в Эфесе христианские епископы официально утвердили этот статус Марии. Центром её почитания стал именно Эфес – город, в котором в эллинистический период находился храм в честь греческой богини Артемиды, считавшейся богиней плодородия. В христианскую эпоху культ Артемиды заменили культом Богородицы.

В более поздний период церковь устанавливает праздники в честь Богородицы, приурочивая их к традиционным языческим торжествам. Так, рождество Богородицы совпадало с началом нового года (на Ближнем Востоке это начало сентября). Успение Богородицы праздновали в дни окончания сбора урожая, когда крестьяне освобождались от полевых работ. Это делалось с целью постепенного  внедрения христианской религии в традиционный образ жизни народа. Если первые христиане отвергали поклонение идолам, то в период превращения христианской религии в государственную идеологию церковь создаёт статуи Богородицы и приказывает чтить её как божество. Так христианство вбирает самые стойкие религиозные традиции древности, приспосабливая их к своему учению. Недаром один из  исследователей этой религии писал, что культ древней богини-матери «снова  ожил в культе Марии, переменив только имя и получив христианскую окраску» (А. Древс. Миф о деве Марии. М., 1929,   с.93).

 

 

 

Один из главных догматов христианской религии – учение о чудесном рождении Иисуса Христа. Согласно христианской вере, Иисус родился от девственницы, зачавшей его без мужчины при помощи святого духа. Этот догмат ведёт начало от фрагмента из евангелия от Матфея: «Да сбудется реченное Господом через пророка» (Исайя, 7: 14): «Итак, сам Господь даст вам знамение: Дева во чреве приимет, и родит сына, и нарекут ему имя Иммануил». По мнению христиан, именно древнееврейский пророк Исайя за несколько веков предсказал чудесное появление богочеловека и его особую миссию по спасению человечества.

Но исследователи не раз отмечали, что ивритское слово «алма», употребленное Исайей, означает не дева, а молодая женщина. В этом же значении оно употребляется в Притчах Соломона (30:19): «Три вещи скрыты от меня, и четырёх я не знаю: путь орла в небе, путь змея на скале, путь корабля в море, путь мужчины к женщине («алма»). Поэтому перевод слова «алма» как «дева» у Исайи является очевидной ошибкой, если не умышленной подтасовкой. Эта ошибка сохранилась и в греческом переводе книги Исайи. Этот перевод сделан намного позднее переводов других книг Ветхого Завета и сохранился только в христианской традиции. Очевидно, книга Исайи была отредактирована христианскими богословами с целью придать Иисусу статус сына Бога.

Текст Исайи не имеет реальной связи с догматом о непорочном зачатии Богородицы. В нём идёт речь о встрече Исайи с еврейским царем Ахазом, на которой пророк предостерегает царя по поводу опасности со стороны Ассирии и побуждает к борьбе против северного Израильского царства и его союзников. Исайя утверждал, что иудеи во главе с Ахазом смогут победить своих врагов и называет знак, который Бог подаст Ахазу: некая женщина («алма») родит сына, которого назовут Иммануил (по-еврейски «с нами бог»). Прежде чем сын вырастет, враги Иудеи будут разбиты. Рождение мальчика должно было служить предсказанием будущего падения Израиля, соперника Иудеи. Добросовестные комментаторы считают, что мальчик Иммануил был сыном Исайи, а его жена – мать этого мальчика («алма»). Это ясно следует из слов Исайи: «…Вот я и дети, которых дал мне Господь, как знак и знамение от Господа, Бога Воинств, обитающего в Сионе» (8:18).

Таким образом, в Евангелии от Матфея приводится неправильный перевод текста Исайи. Отсюда исходит догматически искажённое толкование слов пророка, якобы относящихся к Иисусу Христу. Церковные иерархи в течение двух тысяч лет распространяют эту версию, пользуясь тем, что рядовые верующие не знают древнего иврита и не могут уличить их в фальсификации. Кстати, многие другие христианские ссылки на тексты Ветхого Завета тоже строятся на неточных переводах и произвольном толковании отдельных слов и фрагментов. Целью таких искажений является стремление церковников приспособить Ветхий Завет к своим интересам и подчеркнуть якобы существующую связь христианства с писаниями древних пророков.

 

 

 

 

В развитии религии Израиля мифология играла очень важную роль. Мифы заимствовались из религий соседних стран и использовались еврейскими авторами для того, чтобы через символические образы передать свои верования относительно происхождения Вселенной. Главное для них – представить историю своего народа как «историю спасения», т.е. рассказать о созидательной деятельности бога, избравшего еврейский народ служить инструментом достижения спасительной цели.

Мифологические элементы Ветхого завета группируются вокруг нескольких событий: сотворение мира, грехопадение человека и его последствия, исход из Египта и богоявление на Синае. В период возникновения христианской религии еврейские писатели, воспитанные на этих мифах, стали описывать то, что они привыкли считать  всеобъемлющей демонстрацией деяний израильского бога, как новое сотворение, новый исход, новое богоявление, новый завет и новое будущее. При этом они облачали исторические события, через которые проявлялось могущество бога,  в те же старые мифологические образы.

В религии мы сталкиваемся с реальностями, о которых невозможно говорить, не прибегая к языку аналогий. Ум должен призвать на помощь образы и символы, из которых и состоит миф.

В Новом Завете первой точкой отсчёта, вокруг которой группируются мифологические элементы, является начало «нового сотворения», таинство воплощения бога. В евангелиях проявляется заметное влияние текстов Ветхого Завета. Например, существуют параллели с историей об объявлении Саре о рождении Исаака, когда она вышла из детородного возраста. Подобный случай происходит и в жизни родителей будущей богоматери, Иоакима и Анны.

Общепризнано, что нельзя привести в полное соответствие повествования Луки и Матфея об обстоятельствах рождения Христа. Лука оживляет исторические события мифологическими элементами, что должно внушить веру в исполнение божественного промысла, определяющего ход вещей и показать, что главная идея божественной деятельности – спасение человечества -- достигла своего апогея.

Гимны, которые Лука либо сочинил, либо позаимствовал из сборника псалмов раннего периода церкви, целиком соответствуют духу и букве Ветхого Завета и призваны прославить Бога Израиля, который направляет ход мировой истории.

Матфей использует мифологические элементы иначе и с другим результатом. Он ищет исполнения пророчеств Ветхого Завета в фактах жизни Иисуса. Характерен для Луки и Матфея поиск фактов в жизни Иисуса, повторяющих опыт народа Израиля, изложенный в Ветхом Завете.

Для авторов евангелий Иисус был новым Моисеем и новым Израилем. Например, убийство младенцев по приказу Ирода и чудесное спасение Иисуса является повтором истории уничтожения еврейских мальчиков в Египте по приказу фараона и столь же чудесного спасения Моисея. Лука сознательно копировал модели Ветхого Завета. Утверждение христианского автора, что рождение Иисуса девственницей является выполнением предсказания Исайи, основано, как показано выше,  лишь на неправильном переводе еврейского слова «almah». Тот факт, что Матфей или его источник могли интерпретировать слова пророка таким образом, показывает, что вера в непорочное зачатие уже укоренилась в христианском сообществе.

Многочисленные мифы о божественном происхождении героев античности (Геракл, Александр и др.) сыграли свою роль в развитии веры в безгрешное происхождение Иисуса. Одним из факторов распространения культа Девы Марии является стремление  народа иметь в качестве объекта поклонения именно женский образ. Авторы Нового Завета демонстрируют широкие возможности расширения функций народного мифа как инструмента передачи идей, которые лежат вне исторически обоснованных и доказанных событий.

И в настоящее время люди, не получившие научно-материалистического образования, прибегают к мифологической трактовке событий своей и окружающей жизни. Эту особенность мировосприятия народа активно используют деятели церкви для распространения архаичных религиозных концепций, не имеющих опоры в реальной жизни.

 

В наше время стало общим местом преставление о том, что принятие христианства Киевской Русью в Х веке было добровольным и радостным событием для всех слоев общества, якобы быстро отказавшегося от  прежних, языческих верований. Вся последующая история Руси изображается церковными писателями и их единомышленниками под знаком благотворного воздействия православия на духовную жизнь русских людей. В связи с этим кажется  интересным вопрос о том, как отразились христианские воззрения эпохи на самом значительном произведении русской литературы ХII века  –   «Слове о полку Игореве».

Ко времени написания «Слова…» православная церковь уже более двухсот лет занимала господствующее положение в культурной жизни Киевской Руси, во многом определяя главное направление развития идеологии княжеской власти и сознание  широких слоев населения. Русские князья постоянно оказывали ей покровительство и содействие: на средства княжеской казны возводились храмы, создавались монастыри, церковные школы, содержались служители церкви и т.д. И в  «Слове…» упоминается такой факт: освобожденный из плена князь Игорь «едет по Боричеву ко святой Богородице Пирогощей», т.е. к церкви для вознесения благодарственных молений. Автор этого произведения, человек из окружения киевского князя,  выражает интересы своих современников, страдавших от набегов кочевников-язычников:

 - Здравы будьте, князья и дружина,

борясь за христиан

против нашествий поганых!

Здесь русские люди (христиане) четко противопоставлены кочевникам-половцам (поганые - люди чужой веры). Но был ли анонимный автор последовательно верующим христианином? Текст «Слова…» позволяет сомневаться в этом. Описывая поход русских князей против половцев, он с уважением называет имена языческих славянских богов Велеса, Дива, Трояна, Стрибога, почитаемых задолго до принятия христианства на Руси. Вспоминая народного певца Бояна, автор называет его «внуком Велеса», который рыщет по «тропе Трояна». Боян носит имя «вещий», что явно указывает на языческую традицию, по которой известные певцы могли вещать – предсказывать будущее людей. Поход Игоря с войском сопровождается мрачными предсказаниями, исходящими от птиц и зверей, от самого солнца, что также характерно для языческого мироощущения:

- Солнце ему тьмою путь заступало;

ночь стонами грозы  птиц пробудила;

свист звериный встал,

встрепенулся Див –

кличет на вершине дерева,

велит прислушаться…

Очеловечивая силы природы, автор «Слова…» обнаруживает связь с духовными традициями древней славянской культуры, возникшими задолго до принятия христианства на Руси. Эта же связь проявилась в уподоблении человека птицам:

- Дремлет  в поле Олегово храброе гнездо.

Далеко залетело!

Не было оно в обиду порождено

Ни соколу,

Ни кречету.

Ни тебе, чёрный ворон,

Поганый половчине!

Князей – участников похода – автор называет в духе языческого фольклора «четыре солнца».  Вся образность «Слова…»  напоминает народное поэтическое творчество. Например:

- Вот ветры, внуки Стрибога, веют с моря

стрелами на храбрые полки Игоревы…

- Игорева храброго полка не воскресить!

По нём кликнула Карна,

И Желя поскакала по Русской земле,

Огонь мыкая в пламенном роге.

Здесь фигурируют мифологические персонажи дохристианской эпохи. Автор широко использует и характерное для языческого мироощущения одушевление предметов:

Уж не той серебряной струею

Потекла Сула к Переяславлю,

И Двина пошла уже болотом,

Взмущена врагом, под грозный Полоцк!

Услыхал и Полоцк крик поганых!

В этих строках реки и город наделены человеческими чертами. Особенно характерно языческое начало выразилось в знаменитом плаче Ярославны:

--Солнце, тресветлое ты Солнце!

Ах, для всех красно, тепло ты, Солнце!

Что ж ты, Солнце, с неба устремило

Жаркий луч на лады храбрых воев!

Это обращение к солнцу напоминает слова языческой молитвы, совсем невозможные в устах христианки. Ярославна просит о помощи не Бога и Иисуса Христа, а обожествленные силы природы. Тем не менее, заканчивается «Слово…» здравицей в честь князей,  «кто, не жалея сил, за христиан полки поганых бил!»

Неизвестный автор этого замечательного памятника древнерусской литературы, очевидно, не замечал  странного смешения элементов языческого (преобладающего у него) мироощущения и христианских понятий и образов. Но именно это смешение очень характерно для народного сознания России на всем протяжении ее истории. Ведь  русские люди и в селах, и в городах до сих пор сохранили множество языческих обычаев, продолжая в то же время считать себя христианами. Праздник Масленицы, святочные гадания, колядование на день Ивана Купалы, почитание могил умерших предков с трапезами, вера в домовых и леших во многих селах — это только самые известные пережитки языческой старины, существующие  сегодня, несмотря на многовековые попытки православной церкви искоренить их и вытеснить из народного быта.

Следовательно, нет разумного   основания преувеличивать влияние христианства на сознание народа в нашей стране. Оно может иметь ограниченный успех только до тех пор, пока федеральная и местная власть подкрепляет своими силами и средствами деятельность православной церкви. Власти кажется, что такая политика служит делу возрождения духовной жизни в стране. Наивное заблуждение! В действительности, обветшалые догматы христианства не проникают вглубь народного сознания, а воспринимаются им в причудливом сочетании с нехристианскими суевериями. Если бы церковь в нашей стране была реально отделена от государства, как этого требует Конституция РФ (ст.14), уровень религиозности в обществе стал бы очень низким. Только самые отсталые и невежественные люди могут всерьез и с доверием относиться к христианской и другой религиозной идеологии.

30-е годы XIX века были в русской литературе периодом, освящённым творческим гением Михаила Лермонтова. За свою короткую жизнь он сумел создать произведения, в которых предложил новое художественное осмысление основных проблем этой эпохи. Лермонтов не прошёл и мимо вопроса о роли религии в жизни человека и общества.

Оригинальная концепция поэта наиболее полно выражена в повести «Фаталист» – составной части романа «Герой нашего времени». Повесть начинается с того, что на офицерской вечеринке, участником которой был герой-рассказчик Печорин, зашел спор о фатальном предопределении человеческой судьбы. Один офицер, Вулич, предложил проверить, существует ли судьба или каждый человек сам определяет свой жизненный путь. Скептически настроенный рационалист Печорин заключил с ним пари, утверждая, что предопределения не существует. Фаталист Вулич стреляет в себя – и остается жив. Вулич выиграл спор, вынудив Печорина признать существование фатума, судьбы. После этого спора Печорин стал напряжённо размышлять о судьбе, зависимости человека от неведомых сил, якобы управляющих развитием жизни. Ему не давал покоя вопрос одного офицера: если есть предопределение, то зачем же нам даны воля и рассудок? Печорин посмотрел на  звёздное небо, и ему стало смешно, когда он вспомнил, что «были некогда люди премудрые, думавшие, что светила небесные принимают участие в наших ничтожных спорах за клочок земли или за какие-то вымышленные права. И что же, эти лампады, зажжённые, по их мнению, только для того, чтобы освещать их битвы и торжества, горят с прежним блеском, а их страсти и надежды давно угасли вместе с ними, как огонёк, зажжённый на краю леса беспечным странником!». Для Печорина наивная вера предков в существование небесных сил, управляющих миром, неприемлема. Он хочет до всего дойти собственным умом, понять, как устроена жизнь без готовых и упрощенных представлений прошлого. Философия Печорина несовместима с пассивной покорностью и примирением с судьбой.

Он записал в своём дневнике: «Я люблю сомневаться во всём: это расположение ума не мешает решительности характера; напротив, что до меня касается, то я всегда смелее иду вперёд, когда не знаю, что меня ожидает…».

Роман писался в такое время, когда лучшие умы России подвергали пересмотру общепринятые для того времени основные понятия человеческого существования, когда, по выражению Герцена, «вопросы становились всё сложнее, а решения менее простыми». Лермонтов посредством образа своего героя Печорина тоже пытался проникнуть в  сферу духовной жизни, где прежде безраздельно господствовала христианская (православная) религия. Его не устраивали те простые ответы на вопросы об устройстве мира, которые долгое время предлагала обществу церковь. Это в первую очередь вопрос о том, установлены ли высшей божественной силой назначение человека и нравственные принципы его жизни или же человек своей свободной волей определяет их и действует в согласии с ними?

Спор с фаталистом Вуличем обострил эти постоянные мысли Печорина (и самого писателя). В этом суть проблемы, которая заключена в раздумьях героя о вере «премудрых» предков, о свободе воли и способности человека самому определять свою судьбу .

Печорин стремится разрешить её, склоняясь к атеистическому образу мыслей или такому, который не признаёт вмешательства бога в человеческие дела. В этом он близок к исканиям таких выдающихся людей первой половины XIX века, как Белинский, Герцен, Бакунин и Некрасов. Лермонтовский герой доказывает своими поступками (задержание с риском для жизни казака-убийцы), что никакой судьбы и предопределения не существует, а человек сам способен добиваться поставленных перед собой целей.

Критическое отношение автора «Героя нашего времени» к системе традиционного христианского мировоззрения показало, что в духовной жизни России в 1830-е годы произошёл определённый поворот. Мыслящие люди всё чаще порывали связи с церковными догмами и переходили на позиции светского мышления, основанного на рационализме и достижениях научного знания. Эта тенденция оказалась весьма плодотворной и долговечной. Она сохраняется и до настоящего времени, характеризуя интеллектуальную жизнь большинства культурных людей.

 

 

Великий русский поэт Николай Алексеевич Некрасов был одним из лучших знатоков жизни России, её нравов и духовных основ народного бытия. В его творчестве выражена чёткая позиция по такой актуальной уже в середине ХIХ века проблеме как отношение к религии и православной церкви. Наиболее ярко концепция поэта отразилась в эпической поэме «Кому на Руси жить хорошо». Задавшись целью дать в ней обзор жизни всех социальных слоёв современного общества в форме путешествия семерых мужиков-правдоискателей по родному краю, Некрасов уже в первой главе создал картину встречи героев с сельским священником (глава «Поп»).

Вначале странники выражают ему своё уважение как духовному наставнику сельской общины:

Идут путём-дорогою,

Навстречу едет поп.

Крестьяне сняли шапочки,

Низенько поклонилися,

Повыстроились в ряд.

Ещё до этой встречи мужики поспорили о том «кому живётся весело, вольготно на Руси?» Один из семерых, Лука, утверждал, что таким счастливым является поп. В авторской оценке Лука – «мужик присадистый, с широкой бородищею, упрям, речист и глуп». Ему случилось три года прожить «у попа в работниках». Впечатления от поповского быта оказались у него восторженными:

Дворяне колокольные –

Попы живут по- княжески.

Идут под небо самое

Поповы терема.

Гудит попова вотчина –

Колокола горластые –

На целый божий мир…

Попова каша – с маслицем,

Попов пирог с начинкою,

Поповы щи с снетком.

Только бедность и ограниченность Луки заставили его отождествить благополучную жизнь попа со счастьем. Встреченный на дороге священник на заглавный вопрос  поэмы отвечает странникам обстоятельным рассказом о своей жизни:

Начать, признаться, надо бы

Почти с рожденья самого,

Как достаётся грамота

Поповскому сынку.

Какой ценой поповичем

Священство покупается,

Да лучше промолчим…

В этих словах, за которыми следует выразительное многоточие, ощущается намёк на то, что сан священника нередко приобретается неправедным незаконным путём. Обозначив как составную часть счастья почёт, священник рассуждает:

Теперь посмотрим, братия,

Каков попу почёт.

Задача щекотливая,

Не прогневить бы вас…

Скажите, православные,

Кого вы называете

Породой жеребячьею?

Чур! Отвечать на спрос!»

Крестьяне позамялися,

Молчат – и поп молчит…

«С кем встречи вы боитеся,

Идя путём-дорогою…

О ком слагаете

Вы сказки балагурные

И песни непристойные,

И всякую хулу?..

Кому вдогон, злорадствуя,

Кричите: го-го-го?»

Услышав эти упреки (сказано верно!), мужики смутились, долго молчали и, наконец, признав правду, отвечали:

Не сами… по родителям

Мы так-то…» – братья Губины

Сказали, наконец.

И прочие поддакнули:

«Не сами, по родителям!»

Этот разговор ясно показал, что отношение крестьян к служителям церкви было в основном негативным, несмотря на стихийную религиозность народа. Оно передавалось из поколения в поколение как результат безнравственного образа жизни многих церковников, их стремления нажиться на нуждах крестьян. Священникам редко удавалось заслужить авторитет простых людей, т. к. их деятельность не приносила им реальной пользы. Сельский поп затронул и вопрос о доходах людей своего сословия. Он, отнюдь не бескорыстный служитель Бога, с ностальгией вспоминает о прошлом, когда помещики жили в своих усадьбах, процветали за счёт бесплатного труда крепостных крестьян и отдавали часть своей прибыли церкви в виде пожертвований:

Хоть часто крутонравные,

Однако доброхотные

То были господа,

Прихода не чуждалися:

У нас они венчалися,

У нас крестили детушек,

К нам приходили каяться,

Мы отпевали их.

Упадок дворянских усадеб после отмены крепостного права нанёс урон и материальному положению священников, потерявших богатых клиентов. Пользуясь привилегированным положением, деятели церкви получали выгоду и от притеснений инаковерующих, о чём откровенно поведал герой Некрасова:

Потом статья… раскольники…

Не грешен, не живился я

С раскольников ничем,

По счастью, нужды не было:

В моём приходе числится

Живущих в православии

Две трети прихожан.

А есть такие волости,

Где сплошь почти раскольники,

Так тут как быть попу?

Законы, прежде строгие

К раскольникам, смягчилися,

А с ними и поповскому

Доходу мат пришёл.

Поп сожалеет, что теперь ему приходится жить только на доходы от крестьян, «сбирать мирские гривенки». Не приходится удивляться, что крестьяне зовут церковников «породой жеребячьей». Собеседник семерых мужиков – не худший представитель своего сословия. Он сочувствует нуждам селян, старается не брать лишней мзды. Но он находится в таком положении, что другого источника средств существования у   него просто нет.

В целом, глава «Поп» показывает, что в России к середине ХIХ века православная церковь постепенно утрачивала влияние и авторитет даже в сельской местности, среди непросвещенного населения. Священники подвергались моральному осуждению со стороны крестьян и выражавшей их настроения демократической интеллигенции. Их воспринимали не как служителей Бога, а скорее как чиновников в рясе, больше думающих о своем благополучии, чем о духовном здоровье и благе народа. Да они и были государственными служащими, так как со времен Петра I православная церковь в России официально стала правительственным ведомством.

Если говорить о религиозных взглядах крестьян, то они, очевидно, относились к Богу как к высшему начальнику, от которого зависит погода и урожай на полях. И в этом совпадают мнения мужиков и священника, который призывает собеседников:

Молитесь, православные!

Грозит беда великая

И в нынешнем году:

Зима стояла лютая,

Весна стоит дождливая,

Давно бы сеять надобно,

А на полях – вода!

Умилосердись, господи!

Пошли крутую радугу

На наши небеса

(Сняв шляпу,   пастырь крестится,

И слушатели  тож ).

Н.А. Некрасов в своей поэме правдиво показал, что религия в его время остаётся уделом тёмных крестьян с их наивным обожествлением сил природы. Их вера значительно отличалась от церковной доктрины, с носителями которой --священниками -- у крестьян было мало общего. Поэт, не высказываясь прямо, фактически характеризует религию как архаичный тип мышления неразвитой части общества, который используется и всегда использовался власть имущими в своих интересах.

Лев Николаевич Толстой, его творения, идеи и сложный жизненный путь играют важную роль в духовных поисках русской интеллигенции уже более ста лет. Писатель-философ мирового масштаба давно привлекает тех, кто стремится выработать своё мировоззрение с опорой на лучшие достижения человеческой мысли. Оглядываясь на прошлое, следует признать, что Толстой – один из крупнейших мыслителей, объективно разрушавших обветшалые догмы традиционной христианской идеологии, хотя его нельзя признать атеистом.

В философско-автобиографической работе «Исповедь» Толстой свидетельствует: когда он, крещённый и воспитанный в православной вере, вышел восемнадцати лет со второго курса университета, он не верил уже ни во что из того, чему его когда-то учили в детстве и юности. Причем это «отпадение …от веры, – пишет Толстой, – произошло во мне так же, как оно происходило и происходит теперь… в большинстве случаев: люди живут так, как все живут, а живут все на основании начал, не только не имеющих ничего общего с вероучением, но большею частью противоположных ему; вероучение не участвует в жизни, и в сношениях с другими людьми никогда не приходится справляться с ним, – вероучение это исповедуется где-то там, вдали от жизни, независимо от неё». Здесь Толстой,  характеризуя жизнь образованных людей времён его молодости (40 -50-е годы ХIХ века), утверждает, что православная вера, учение церкви, «принятое по доверию и поддерживаемое внешним давлением, понемногу тает под влиянием знаний и опытов жизни, противоположных вероучению, так что человек порой долго живёт, только воображая, что в нём цело то вероучение, которое сообщено ему было в детстве, тогда как его давно уже нет и следа», – там, где он думает, что «есть вера, давно уже пустое место».

Автор подчёркивает, что сообщенная ему в детстве вера исчезла в нём так же, как и в других культурных людях, с той лишь разницей, что он рано стал много читать и думать, и его отречение от религии очень рано стало сознательным. В «Исповеди» Толстой показывает, как незаметно и буднично совершился у него (как и у «огромного большинства людей нашего образования», по его выражению) процесс отпадения от веры в Бога, ставшей в его глазах чем-то вроде суеверия, постыдного для современного человека. Вся дальнейшая его жизнь с её поисками и ошибками, сомнениями и страданиями развертывалась в рамках безрелигиозного сознания вплоть до того духовного кризиса 1880-х годов, когда писатель  стал серьезно размышлять о Боге.

Духовный климат той эпохи и в России, и в странах Европы во многом определялся углублением кризиса традиционного религиозного миросозерцания, который начался ещё в эпоху Возрождения. По утверждению исследователя творчества Толстого И. Виноградова,  «процесс изживания традиционных форм религиозного миросозерцания и мироотношения потому только и смог принять в XIX веке такие масштабы,  что каждодневно и всюду стимулировался и бурным развитием естественных наук,  и грандиозными успехами промышленности и техники, и небывалым ростом авторитета опытного знания, и социальным конформизмом или общественной индифферентностью церкви, всё более расходившейся с движениями социального обновления и развития». Образ жизни культурных людей той эпохи все более расходился  с консервативными требованиями церкви как социального института, сложившегося в далеком прошлом. Если Лермонтов в «Герое нашего времени» показал начало этих процессов в России, то в толстовской «Исповеди» изображено его дальнейшее развитие. В среде интеллигенции сложился новый духовный уклад жизни, суть которого точно передал немецкий философ Ницше в своей формуле – «Бог умер».

Но одновременно в среде интеллектуалов развитых стран, а также и в России возникла потребность в серьезном осмыслении своей жизни, новый мировоззренческий поиск. В наибольшей степени такую потребность выразил именно Лев Толстой в «Исповеди» и поздней публицистике. Он явил собой  образ личности высшего типа,  типологическую для той эпохи «модель» страстного искателя смысла, которая принципиально отличается от модели, например, христианского подвижника, ищущего не истину (Бога), данную ему уже в его вере и непреложную для него, а себя в истине – взыскующего жизни в Боге. Такими были, говоря словами Пушкина, «отцы-пустынники и девы непорочны». В отличие от них Толстой, Достоевский и другие мыслители конца XIX века были искателями смысла, истины в жизни, которая была для них главной задачей и проблемой, которую они страстно хотели решить. Их пример обращён и к нам, людям XXI века, также находящимся в ситуации ищущего сознания. Это духовная норма культурного человека, т.к. и перед нашими современниками стоит та же проблема – осмыслить своё существование в условиях плюралистичного мира, в котором существует множество научных и философских концепций. Такой поиск может привести к разным результатам. Многие находят желанный смысл в  творческой деятельности, другие --  в семье и воспитании детей. А некоторые люди могут прийти и  к мысли о целесообразности возвращения к религии, дающей лёгкие ответы на духовные запросы. Последний путь нередко выбирают люди умственно инертные, не находящие реального смысла в действительной жизни и готовые погрузиться в мир иллюзий и мистики. Но религиозные искания могут появиться и у людей интеллектуальных, пытающихся по-своему осмыслить понятие Бога, вкладывая в него нетрадиционное содержание.

Парадокс Толстого состоит именно в том, что в своём поиске ответа на вопрос о смысле жизни великий писатель в поздний период творчества пришёл к необходимости возвращения к религии. Только в ней он обнаружил возможность связать конечное существование человека с бесконечным во времени и пространстве миром. «Я пришёл ведь к вере потому, – пишет Толстой в «Исповеди», – что, помимо веры, я ничего… не нашёл, кроме погибели, поэтому откидывать эту веру нельзя было, и я покорился». Последнее слово отражает вынужденный характер выбранного писателем решения важнейшего вопроса жизни. Даже в момент обращения к вере критерий разумности был для него принципиальным. Толстой дорожил сознанием человека, воспитанного в традициях секулярной (безрелигиозной) культуры своей эпохи, на характерных для неё просветительски - рационалистических установках. Он был настоящим сыном своего века – века неверия и сомнений. Позже он будет критиковать догматическое православное богословие с его обрядностью, верой в чудеса. Толстой с иронией писал: «Это Бог 1 и 3, это творение в 6 дней, дьяволы и ангелы и всё то, что я не могу принять, пока я не сошёл с ума». В «Исповеди» он заявляет, что принять официальную религию с её бессмысленными для разума атрибутами – означало для него «надсмеяться над тем, что было для него свято»; сделать это, значит «отречься от разума», а это ещё невозможнее, чем отказаться от жизни. Весь путь формирования своей религиозной концепции (далёкой и от православия и от других религиозных учений современности), Толстой проделал, стремясь оставаться верным первоначальной рационалистической установке: с позиции разума, неприятия мистики. По определению Толстого, разум «единственный свет, который дан человеку для нахождения пути в жизни». С помощью разума и создаёт русский мыслитель свою новую религию, соответствующую, по его мнению, современному развитию человечества. Он сознавал, что «понятия бесконечного Бога, божественности души, связи дел людских с Богом» не выдерживают критики разума, что это понятия недостоверные. В то же время, принимая эти понятия, рассматривающие конечную жизнь как временную форму существования бесконечного, Толстой удовлетворял той потребности своего разума, которая состоит в стремлении найти разумный порядок и смысл в бесконечном мире. Он покорился этой разумной необходимости, этой потребности своего сознания. В этом проявилось главное противоречие формирующейся «разумной веры» Льва Толстого.

 Он сам это сознавал. В той же «Исповеди» есть такое рассуждение: «Я вполне был убеждён в возможности доказательства бытия Божия (Кант доказал мне, и я вполне понял его, что доказать это нельзя). Но Толстой чётко разделил сферу веры и разумного знания. Вера начинается там, где разум говорит «не знаю». Он допускал существование Бога, так как без этого, по его мнению, мир и жизнь человека лишаются всякого разумно-целесообразного объяснения, теряют смысл. Толстой часто повторял мысль Канта, что хотя утверждения веры не могут быть доказаны, но они разъясняют то, что в жизни без положений веры представляется неразумным и противоречивым (трактат «Что такое религия и в чём сущность её»). Теперь он полагает, что поскольку жизнь его, как и других людей, связана с разумной волей пославшего его в этот мир «необходимого существа» (определение бога у Канта – А.Ц.), постольку она и не может не иметь разумного значения и смысла, без которого сознательный человек не может спокойно жить.

 В основание своей религиозной этики Толстой положил не достоверное знание и не простой акт религиозного откровения, а некую логическую гипотезу о существовании Бесконечного Бога, сотворившего всё живое. Это обстоятельство определило неубедительность дальнейших теоретических построений Толстого. Он утверждал, что в религиозной вере высшая разумная истина просто перепутана с множеством ложных представлений и бессмысленных суеверий, сложившихся в далёкие исторические времена, когда люди были грубы и необразованны, и теперь они удерживаются в религии лишь корыстной ложью церковников, которые заинтересованы в сохранении власти над народом любой ценой. По его мнению, чтобы добраться до настоящего содержания веры, до её «разумной истины», эту веру следует очистить от  лжи, суеверий и бессмыслицы.

Для решения этой задачи писатель в течение многих лет вёл критику православного вероучения (трактат «Критика догматического богословия», 1879-1884 гг.). Затем разрабатывает свою религиозную философию («В чём моя вера». 1882-1884 гг.) и др. Толстой заново переводит и даёт своё объяснение евангельским сказаниям, чтобы проверить любой богословский трактат судом здравого смысла. Он обрушивается с критикой на церковное учение о святой троице, доказывая его бессмысленность. Ту же оценку он даёт догмату искупления. «Бог нашёл средство заплатить самому себе за грех Адама, которого он сам сделал таким, каким он был». Если человек может спастись искуплением и молитвами, то тогда зачем ему делать добрые дела? – спрашивает Толстой (трактат «Царство Божие внутри нас»). Церковное учение о рае и аде – это попытка купить веру «обещанием наград и угрозой наказания», попытка, уничтожающая самое главное достоинство веры – её чистоту, бескорыстие побудительного нравственного мотива («В чём моя вера»). Толстой ясно видит и выставляет на обозрение всю абсурдность понятий и ритуалов церковной веры. Церковь распространяет суеверные учения о том, что Бог существует в трёх лицах, что он сотворил мир за шесть дней и затем через пророков чудесным образом передал людям некое «откровение истины». Церковники учат, что надо верить не разуму, а чудесам, тому, что противно разуму (трактат «Христианское учение»). Размышляя о разумном содержании жизни, Толстой приходит к выводу, что деятельность, способная придать жизни человека разумный смысл, может заключаться лишь в отречении от личного блага, которое уничтожается со смертью, ради служения благу других людей. «Именно любовь – это и есть та единственная разумная деятельность человека, которая способна дать ему истинное благо». В этом и состояла суть религиозно-нравственного учения Толстого. В его представлениях о мире утвердился Бог как исходное начало, принцип, определяющий всё жизнеустройство и дающий направление деятельности всего человечества в целом и каждому конкретному человеку в частности. Без Бога служение «общему благу» становилось для Толстого бессмысленным. Он не раз указывал на это, объясняя разницу между своим («христианским») пониманием морали и безрелигиозным альтруизмом, суть которого писатель видел в простом расширении понятия «личного блага» до размеров человечества.  Но если дело «всеобщей любви» разумно только потому, что соответствует «Божьей воле», то для подтверждения этого нужны убедительные доводы. У Толстого ни в одном трактате не содержится убедительных доказательств того, каким должен быть божественный порядок устройства жизни на земле, каков замысел Бога в отношении людей и их взаимоотношений. Сам Толстой прямо указывал на невозможность решить эти проблемы. В «Исповеди» он писал, что в разумной вере нельзя искать объяснение всего мироустройства: «Объяснение всего должно скрываться, как начало всего, в бесконечности». Показывая невозможность ответа на вопрос о том, что с нами будет после смерти, Толстой писал: «Божественная сущность души нашей, духовная, вневременная и внепространственная, в этой жизни заключённая в тело, выходя из него, перестаёт находиться в условиях пространства и времени». Так же неопределённо он отвечал и на другие вопросы этого рода. «Зачем нужно Богу то, чтобы мы совершенствовались, я не знаю и не могу знать» («Дневник », 22.10.1904г.). «…Для чего Бог, существо духовное, единое и нераздельное, заключил себя в отдельные тела существ?». «Для чего бессмертное заключено в смертное, связано с ним?». Ответ у Толстого на эти вопросы один: есть высшая воля, цели которой недоступны человеку» («Христианское учение»)

В результате Толстой столкнулся с острым противоречием. С одной стороны, вера в Бога понадобилась мыслителю, чтобы обрести в ней надёжную основу для разумного объяснения смысла жизни. С другой стороны, цели и воля Бога непостижимы для людей. Но как указать людям истинный путь их жизни, если признано, что смысл существования этой жизни и всего мира недоступны человеческому разуму? Все попытки разрешить эту сложную духовную проблему, предпринятые Толстым, так и не привели к положительному результату. В конце жизни он признал, что его концепция «разумной веры» нелогична и запутанна. В «Дневнике» от 17 октября 1910 года писатель делает это горькое признание: «Читал Шри Шанкара. Основная метафизическая мысль о сущности жизни хороша, но всё учение путаница, хуже моей». В другой дневниковой записи он признаёт: «Как-то спросил себя: верю ли я, точно ли верю в то, что смысл жизни в исполнении воли Бога, воля же в увеличении любви (согласия), в себе и в мире и что этим увеличением, соединением в одно любимого я готовлю себе будущую жизнь. И невольно ответил, что не верю в этой определённой форме. Во что же я верю? – спросил я. И искренне ответил, что верю в то, что надо быть добрым».

Опыт религиозно-этических поисков Льва Толстого показал, что обосновать своё живое нравственное чувство в сфере религии писателю не удалось. Его заблуждения типичны для всех, кто пытается логическими средствами доказать необходимость веры в Бога. Эта вера всегда уводит на путь иррациональности и мистики и потому неприемлема для мыслящих людей, высоко ценящих достоверные, научные знания.

 

В настоящее время общество испытывает заметное воздействие религиозных идей со стороны многих конфессий. Наибольшее влияние среди них приобрела Русская православная церковь, деятельность которой постоянно поддерживается, и материально и морально, структурами власти на всех уровнях. В своей пропаганде РПЦ опирается на многовековые традиции, использует опыт, накопленный во времена её идеологического господства в России. При этом наблюдается явная тенденция к идеализации той роли, которую играла православная церковь в жизни страны в прошлом. Каким же в действительности было влияние этой крупной конфессии в эпоху, когда она являлась частью государственной власти в нашей стране? Ответить на этот вопрос мы можем, обратившись к литературному наследию русских писателей-классиков, в частности, А.П.Чехова.

В ряде его произведений фигурируют образы служителей церкви, что отражает действительно активную роль в жизни страны этой религиозной организации. А.П.Чехов с самого начала творческого пути воспринимал её как консервативную силу, тормозящую общественное развитие. С наибольшей силой отношение писателя к церкви проявилось в рассказе «Архиерей» (1902 год). Об этом рассказе И.А Бунин писал: «...он действительно достиг большого совершенства. «Архиерей» написан, например, изумительно ».

Действие рассказа происходит в монастыре, где живёт преосвященный Пётр – главный герой произведения. Оно начинается с описания службы в монастырской церкви накануне вербного воскресения, которую ведёт Пётр. Он испытывает двойственные чувства: радость от праздничного служения и болезненное утомление: «На душе было покойно, всё было благополучно, но он неподвижно глядел на левый клирос, где читали, где в вечерней мгле уже нельзя было узнать ни одного человека, и плакал.

По возвращении из церкви архиерей узнает о приезде своей матери, которую он давно не видел. Это и есть единственное событие рассказа, которое при всей своей обыденности помогает обнаружить внутренний мир героя, его размышления о жизни и, в конечном счёте, замысел автора.

Архиерей любил свою мать, простую сельскую женщину, и очень хотел её видеть. Он стал вспоминать детство, вспомнил о священниках, служивших в его родном селе. Один из них, отец Симеон, был невежествен и плохо знал текст Библии. Другой, отец Демьян, страдал запоями и даже имел прозвище «Демьян- змеевидец». Пётр с детства был очень религиозен. Он охотно участвовал в церковных праздниках: «Из Обнина летом носили икону крестным ходом по соседним деревням и звонили целый день то в одном селе, то в другом, и казалось тогда преосвященному, что радость дрожит в воздухе, и он (тогда его звали Павлушей) ходил за иконой без шапки, босиком, с наивной верой, с наивной улыбкой, счастливый бесконечно». Автор подчёркивает повторением слова «наивной» детский характер религиозности будущего архиерея. В то время его увлекала религиозная обрядность, своего рода театральность церковной жизни. А затем следует эпизод с племянником священника Алексея Иларионом, который всю свою жизнь, будучи глухим, читал в церкви записки на просфорах «о здравии» и «за упокой». Это занятие стало для него основным, за что в старости Иларион получил от кого-то записку с текстом: «Да и дурак же ты, Иларион!». Отношение Чехова к деятельности служителя церкви здесь очевидно. Но к архиерею Петру у писателя более сложное отношение. Это человек, живущий напряжённой духовной жизнью, стремящийся понять окружающую действительность. Поэтому он находится в центре повествования; события и люди показаны через восприятие Петра. Определённая близость героя к автору обнаруживается уже в начале рассказа: «Белые стены, белые кресты на могилах, белые берёзы и чёрные тени и далёкая луна на небе, стоявшая как раз над монастырём, казалось, теперь жили своей особой жизнью, непонятной, но близкой человеку». Церковный иерарх был выбран в качестве главного героя произведения, видимо, для того, чтобы автор мог выразить своё представление о жизни церкви и религии вообще.

Пётр отличается от большинства  священников. Он образован, скромен и добр по характеру, хорошо знает своё дело. В церковной среде он чувствует себя одиноким: «И теперь, когда ему нездоровилось, его поражала пустота, мелкость всего того, о чём просили, о чём плакали; его сердили неразвитость, робость; и всё это мелкое и ненужное угнетало его своей массою, и ему казалось, что теперь он понимал епархиального архиерея, который когда-то, в молодые годы, писал «Учения о свободе воли», теперь же, казалось, весь ушёл в мелочи, всё позабыл и не думал о боге». Развитый, культурный человек, своими силами сделавший карьеру, Пётр тяготится обществом ограниченных людей, которых так много вокруг него в церковной среде. Его раздражают бюрократические порядки на службе: «А бумаги, входящие и исходящие, считались десятками тысяч, и какие бумаги! Благочинные во всей епархии ставили священникам, молодым и старым, даже их женам и детям отметки по поведению, пятёрки и четвёрки, а иногда и тройки, и об этом приходилось говорить, читать и писать серьёзные бумаги».

Чеховского героя угнетало также раболепное отношение людей к нему. Несмотря на тихий и добрый нрав, архиерей внушал окружающим страх: «В его присутствии робели все, даже старики протоиереи, все «бухали» ему в ноги, а недавно одна просительница, старая деревенская попадья не могла выговорить ни одного слова от страха, так и ушла ни с чем». Этот страх показывает глубокое социальное неравенство в жизни российского общества на рубеже ХIХ и ХХ веков. В Петре люди  видели большого начальника, которых они привыкли бояться. Между ним и окружающими выросла незримая стена, возникла полоса отчуждения. С особой драматической силой это проявилось при встрече Петра с матерью. Она, простая сельская женщина, тоже видит в нём не столько сына, сколько важного церковного начальника, с которым говорит заискивающим тоном: «Он смотрел на мать и не понимал, откуда у неё это почтительное, робкое выражение лица и голоса, зачем оно? Стало грустно, досадно». Только со стариком Сисоем, бывшим служителем церкви, привыкшим находиться при архиереях, Пётр мог свободно общаться. Но этот Сисой «был тяжёлый, вздорный человек», который ни о ком не отзывался добрым словом.

Преосвященный Пётр – типичный чеховский интеллигент, человек, не удовлетворенный настоящим, мечтающий о лучшей, более радостной жизни: «Он думал о том, что вот он достиг всего, что было доступно человеку в его положении, он веровал, но всё же не всё было ясно, чего-то ещё недоставало, не хотелось умирать, и всё ещё казалось, что нет у него чего-то самого важного, о чём смутно мечталось когда-то, и в настоящем волнует всё та же надежда на будущее, какая была и в детстве, и в академии, и за границей». Такие же мысли характерны и для героев многих других произведений Чехова этого периода. Они были близки и самому писателю. Но разделял ли он религиозные убеждения архиерея? Прямого ответа на этот вопрос в рассказе нет. Есть только постоянные размышления Петра об окружающей жизни. Вчитываясь в них, можно постичь мысли самого автора.

С одной стороны, архиерей искренно верит в догмы христианства. Он с удовольствием проводит церковные службы и участвует в них. Пётр гордится своей принадлежностью к сословию священников и тем, что все его предки служили в церкви. С другой стороны, вся обстановка вокруг него, в том числе и в церкви, оказывает на него угнетающее впечатление: « Читая, он изредка поднимал глаза и видел по обе стороны целое море огней, слышал треск свечей, но людей не было видно, как и в прошлые годы, и, казалось, что это все те же люди, что были тогда в детстве и в юности, что они все те же будут каждый год, а до каких пор – одному богу известно».  Архиерею  сильно захотелось за границу: «Кажется, жизнь бы отдал, только бы не видеть этих жалких, дешёвых ставень, низких потолков, не чувствовать этого тяжкого монастырского запаха, хоть бы один человек, с которым можно было бы поговорить, отвести душу». Смертельная болезнь только усилила его восприимчивость к неблагополучному сложению жизни. Видимо, сама вера Петра в Бога и связанные с ним чудеса привлекали героя лишь как способ освобождения от безрадостной убогой жизни, которую он всегда видел вокруг себя. Во время молитвы и церковного служения он мог жить воображаемой духовной жизнью и на какое-то время отвлечься от одиночества, невежества и пошлости окружающей действительности.

В последние часы своей жизни Пётр испытывал желание сложить с себя сан архиерея, стать «деревенским священником, дьячком... или простым монахом». Ему казалось, что так он сможет избавиться от лжи и необходимости играть роль церковного начальника. Умирая, Пётр думал не о боге, а о том, что «он худее и слабее, незначительнее всех, что всё то, что было, ушло куда-то очень-очень далеко и уже более не повторится, не будет продолжаться». По существу, Чехов показывает отречение умного человека от ложных верований на пороге смерти и тем самым четко выражает своё отношение к религии. Следует обратить внимание на следующие слова в конце рассказа: «Через месяц был назначен новый викарный архиерей, а о преосвященном Петре уже никто не вспоминал. А потом и совсем забыли». В церковной среде мыслящий и честный архиерей был инородным телом, поэтому после его смерти о нём не хотели вспоминать. Это суждение о церковных нравах, завершающее рассказ, наиболее ясно характеризует чеховскую концепцию религии и церкви.

Известный писатель и публицист Андрей Синявский в своей книге «Прогулки с Пушкиным» отмечал повышенный интерес поэтов разных стран к теме религиозной веры: « У чистого искусства есть отдаленное сходство с религией, которой оно в широкой перспективе наследует, заполняя создавшийся вакуум новым, эстетическим культом, выдвинувшим художника на место подвижника, вдохновением заместив откровение». Но отношение к традиционной для общества религии у каждого большого поэта неизменно оказывается сложным и противоречивым.

Известный русский поэт Аполлон Григорьев в послании друзьям шутливо писал:

-- И сам я молод был, и верил в благодать,

И наконец устал и веровать, и ждать.

И если жду теперь от Господа спасенья,

То разве в виде лишь огромного именья.

 

В других стихах он ведет тяжбу с воображаемым богом, бросает ему обвинения:

-- Свершают непреложные законы

Все бренные создания Твои.

И ты глядишь, как гибнут миллионы

С иронией божественной любви.

Тщетно на распятье обращен мой взор.

На устах  проклятье, на душе укор.

 

Но потребность в существовании высшей справедливости, доброго Творца, управляющего миром, у А.Григорьева сохранялась, и она порой принимала вид молитвы. Это проявилось в таких стихах:

-- Я чувствую, еще огня

Есть у души в запасе много.

Пускай я сам его гасил.

Еще я жив, коль сохранил

Я жажду жизни, жажду Бога.

 

Сложные религиозные чувства испытывал и Сергей Есенин. Воспитанный в старообрядческой семье, он пережил отпадение от веры в юности, затем у него появился новый интерес к ней; поэт  постоянно метался от богохульства к поискам божественной правды. Творческой душе поэта было тесно в узких рамках одной религиозной доктрины. В поэме «Инония» он выразил эти противоречивые настроения:

-- Не устрашуся гибели,

Ни копий, ни стрел дождей,  --

Так говорит по Библии

Пророк Есенин Сергей.

Время мое приспело,

Не страшен мне лязг кнута.

Тело, Христово тело

Выплевываю изо рта.

Есенин не столько отвергал христианскую веру, сколько пытался по-новому осмыслить ее. Он мечтал устроить на земле справедливую жизнь без страданий, которых слишком много уже испытали люди. Если церковная вера требовала от людей чувства сопричастности к жертве богочеловека и поклонения крови святых мучеников, то поэт искал в религии светлой радости:

-- Языком вылижу на иконах я

Лики мучеников и святых.

Обещаю вам град Инонию,

Где живет божество живых!

 

Сергей Есенин метафорически сравнивает бога с коровой, готовой отелиться новой жизнью, преображающей мир. Рев ее родовых мук разносится над миром, и его страшатся монахи, поклоняющиеся застывшей церковной догме:

-- Говорю вам — вы все погибнете.

Всех задушит вас веры мох.

По-иному над нашей выгибью

Вспух незримой коровой Бог.

И напрасно в пещерах селятся

Те, кому ненавистен рев.

Все равно – он иным отелится

солнцем в наш русский кров.

 

Противоречивые настроения поэта ярко проявились в одном из последних его стихотворений:

-- Ты ведь видишь, что небо  серое

Так и виснет, и липнет к очам.

Ты прости, что я в Бога не верую.

Я молюсь ему по ночам.

 

Так мне нужно. И нужно молиться,

так желая чужого тепла.

чтоб душа, как бескрылая птица,

от земли улететь не могла.

 

Это особая религиозность поэта, не имеющая ничего общего с церковными догмами. С помощью понятных людям слов религиозного происхождения Есенин выражал мечту многих современников о достойной, нравственно чистой жизни. Его молитва обращена не к иконам, а к воображаемым очертаниям  такой жизни. 

 

В поэзии  Булата Окуджавы тоже встречаем напряженные раздумья о вере и неверии. Поэт не отвергал бога, но и не был склонен слепо верить в него:

-- А потом опять баранка и коварная дорога.

И умение, и страсть, и волшебство…

Все безумное от Бога, все разумное от Бога,

человеческое  --  тоже от него.

 

Как и любой  большой поэт, Окуджава не принимал простых, готовых ответов на сложные вопросы бытия. Он стремился по-своему осмыслить понятие божества:

-- «Дай Бог»,  -- я говорил и клялся Богом,

«Бог с ним»,  -- врага прощая, говорил.

Так, буднично и невысоким слогом,

так, между дел, без неба и без крыл.

Я был воспитан в атеизме строгом.

Перед церковным не вздыхал порогом.

Но то, что я в вояже там открыл,

скитаясь по минувшего дорогам,

заставило подумать вдруг о многом.

Не лишним был раздумий тех итог:

Пусть бога нет, но что же значит Бог?

 

Окуджава искал бога не в церкви и не в Библии, а в сфере добра и красоты. Он обожествлял вечные человеческие ценности:

-- Не верю в Бога и судьбу,

Молюсь прекрасному и высшему,

Предназначенью своему,

На белый свет меня явившему…

Чванливы черти, дьявол зол,

Бессилен Бог — ему неможется.

О, были б помыслы чисты!

А остальное все приложится.

 

В поэзии нередко проявляются богоборческие мотивы, связанные с обвинениями в адрес предполагаемого творца бытия против несправедливо устроенной жизни. Поэты выражают боль и горечь, когда переживают смерть близких людей.

Общий мотив таких авторов можно выразить словами: если мир создан богом, почему в нем столько горя?

Например, Вениамин Блаженный в гневе писал:

-- Мой дом везде, где побывала боль.

Где даже мошка мертвая кричала

Разнузданному Господу:  -- Доколь!?

Но Бог-палач все начинал сначала.

В романе М. Булгакова «Мастер и Маргарита» есть эпизод казни доброго  проповедника Иешуа (чьим прототипом был евангельский образ Иисуса Христа). Единственный ученик и последователь Иешуа Левий Матвей страстно мечтал спасти учителя, молился за него, но оказался бессилен. Религиозный, как и большинство людей того времени, он с яростью обрушивается с обвинениями богу за совершенное зло: «Я ошибался! — кричал совсем охрипший Левий, -- ты бог зла! Или твои глаза совсем закрыл дым из курильниц храма, а уши твои перестали что-либо слышать, кроме трубных звуков священников? Ты не всемогущий бог. Ты черный бог. Проклинаю тебя, бог разбойников, их покровитель и душа!» Совершенно очевидно, что подобные богохульные проклятия, многократно описанные в мировой литературе, в реальной истории были очень распространенными. Для таких настроений причин и поводов всегда имелось  немало.

Саратовский поэт Наталия Кравченко так выразила свою боль в связи со смертью родителей в книге «Признаки жизни»:

-- Насытился, Господь? Теперь доволен?

Ты получил сполна, чего хотел,

Напоминая звоном колоколен

О душах милых, отнятых у тел.

Глазами мертвых небосвод унизан.

Лишь подойдет вечерняя пора —

И вновь кому-то приговор подписан

небрежным звездным росчерком пера.

Всевышний души в невод неба ловит.

Ужасный рок вовек необорим.

Не знать, не знать, что нам еще готовит

Грядущий день, не ведать, что творим…

 

В другом стихотворении она с горечью писала:

-- Что там, в этой мертвой остуди –

Божья милость или месть?

Ненавижу тебя, Господи.

Так, как будто бы ты есть. 

Эта классическая формула богоборчества ярко показывает мучительное и  тревожное метание между признанием и отвержением бога, характерное для многих поэтов. Понятно, что атеист не станет проклинать бога, которого для него просто не существует. Но особенность поэтического мировосприятия такова, что оно не может совсем отринуть веру в некие потусторонние силы, управляющие миром. Для многих авторов  стихотворений и поэм бог выступает как олицетворение слепой судьбы, высшей непостижимой силы. Во всяком случае, с таким явлением мы часто сталкиваемся в литературном творчестве.

Известный поэт Александр Кушнер глубоко выразил неудовлетворенность религиозной рефлексией в таких стихах:

-- Не спрашивай с Бога: Его в этом мире нет.

Небесное царство, небесный, нездешний свет!

Лишь отблески этого света даны земле.

Поэтому мир и лежит, в основном, во зле.

 

Поэтому зря окропляют святой водой

Стволы орудийные, детский гвардейский строй,

В приветствии дружно, по-птичьи раскрывши рты.

Большие сомненья по части святой воды.

 

Такие обоснованные сомнения испытывали всегда мыслящие люди, даже получившие религиозное воспитание. Известный русский писатель и философ Александр Герцен, приняв нравственные основы христианства, утверждал, что они могут существовать и без самого христианства.

Эту главу я заканчиваю строками, хорошо знакомыми любителям поэзии.

 

Шарль Бодлер:

А Бог не сердится, что гул богохулений

В благую высь идет из наших грешных стран?

Он, как пресыщенный, упившийся тиран,

Спокойно спит по шум проклятий и молений.

 

Федор Тютчев:

И чувства нет в твоих очах,

И правды нет в твоих речах,

И нет души в тебе.

Мужайся, сердце, до конца:

И нет в творении Творца!

И смысла нет в мольбе!

 

Иннокентий Анненский:

В небе ли меркнет звезда,

Пытка ль земная  все длится,

Я не молюсь никогда,

я не умею молиться.

 

 

 

Евангелие действительно принесло «не мир, но меч». От апостолов и до нашего времени христианский мир раздирается ненавистью, преследованиями и яростью…

П. Гольбах

 

Людям нужна человеческая мораль, основывающаяся на природе человека, на неизменном опыте, разуме; мораль богов будет на земле всегда вредной; жестоким богам могут усердно служить лишь столь же жестокие поклонники.

П.Гольбах

 

Все национальные церковные учреждения, будь то еврейские, христианские или турецкие, представляются мне не чем иным, как человеческим изобретением, предназначенным для того, чтобы запугивать и порабощать человечество, монополизировать власть и доходы.

Т. Пейн

 

…священнослужители всегда были изобретатели оков, которыми отягчался в разные времена разум человеческий… они подстригали ему крылие, да не обратит полёт свой к величию и свободе.

А.Н. Радищев

 

Власть царска веру охраняет,

Власть царску вера утверждает;

Союзно общество гнетут;

Одно сковать рассудок тщится,

Другое волю стерть стремится;

На пользу общую, – рекут.

А.Н. Радищев

 

Достаточно познал я этот свет,

А в мир другой для нас дороги нет,

Слепец, кто гордо носится с мечтами,

Кто ищет равных нам за облаками!

Стань твёрдо здесь и вкруг следи за всем:

Для дельного и этот мир не нем.

 

… Где за веру спор,

Там, как ветром сор,

И любовь и дружба сметены.

И- В. Гёте

 

Говорят: бог создал человека  по образу своему; надо бы сказать, что человек по своему образу сочинил себе бога.

Г. Лихтенберг

 

Извинить бога может только то, что он не существует.

 

А. Стендаль

 

Прежде, чем примириться с мыслью о чуде, надо попытаться применить любое другое объяснение; ведь с того момента, как мы для объяснения прибегаем к идее сотворения, прекращается всякое научное объяснение.

И. Кеплер

 

…церковность пусть будет прибежищем для аристократических крыс, – вы же не утонете вместе с ними в чаше со святой водой. Ведь вы, как и я, вышли из народа, а народ должен разбить святейшие узы, которые сковали его по рукам и ногам и могут опять сковать.

П. Беранже

Где мораль утверждается на теологии, а право – на божьих постановлениях, там можно оправдать и обосновать самые безнравственные, несправедливые и позорные вещи.

 

…в религии человек – дитя. Дитя не может собственными силами, при помощи самодеятельности осуществить свои желания, оно обращается со своими просьбами к существам, от которых чувствует и знает свою зависимость, к родителям, чтобы при их посредстве получить то, что оно хочет. Религия имеет своё происхождение, своё истинное место и значение лишь в период детства человечества, но период детства есть в то же время и период невежества, неопытности, необразованности или некультурности.

 

Религия противоречит нравственности на том же основании, на каком она противоречит разуму. Чувство добра тесно связано с чувством истины. Испорченность разума влечёт за собой испорченность сердца. Кто обманывает свой разум, не может обладать искренним, честным сердцем.

 

Со всякой религией …связано суеверие; суеверие же способно ко всякой жестокости и бесчеловечности.

 

Л. Фейербах

 

…но что такое ад и рай?..

Не для толпы ль доверчивой, слепой,

Сочинена такая сказка? – я уверен,

Что проповедники об рае и об аде

Не верят ни в награды рая,

Ни в тяжкие мученья преисподней.

М.Ю. Лермонтов

 

В словах бог и религия вижу тьму, мрак, цепи и кнут…

В.Г. Белинский

 

Духовенство и сознательно и преимущественно бессознательно старается для своей выгоды держать народ в диком суеверии.

Л.Н. Толстой

 

Размышляя далее над тем,  что потребовались бы самые ясные доказательства для того, чтобы заставить любого нормального человека поверить в чудеса, которыми подтверждается христианство; что чем больше мы познаём неизменные законы природы, тем всё более невероятными становятся для нас чудеса; что в те отдалённые времена люди были невежественны и легковерны до такой степени, которая почти непонятна для нас; что невозможно доказать, будто Евангелия были составлены в то самое время, когда происходили описываемые в них события; что они по-разному излагают многие важные подробности, слишком важные, как казалось мне, чтобы отнести эти расхождения на счёт обычной неточности свидетелей, – в ходе этих и подобных им размышлений я постепенно перестал верить в христианство как божественное откровение…

Ч. Дарвин

 

Упразднение религии, как иллюзорного счастья народа, есть требование его действительного счастья. Требование отказа от иллюзий о своём положении есть требование отказа от такого положения, которое нуждается в иллюзиях. Критика религии есть, следовательно, в зародыше критика той юдоли плача, священным ореолом которой является религия.

 

Греция и Рим являются странами наиболее высокого «исторического развития» среди народов древнего мира. Высочайший внутренний расцвет Греции совпадает с эпохой Перикла, внешний расцвет – с эпохой Александра. В пору Перикла софисты, Сократ, которого можно назвать олицетворением философии, искусство и риторика вытеснили религию. Эпоха Александра была эпохой Аристотеля, который отверг и вечность «индивидуального» духа и бога позитивных религий. Философские учения Эпикура, стоиков или скептиков были религиями образованных римлян в тот период, когда Рим достиг вершины своего развития. Если с гибелью древних государств исчезают и их религии, то этот факт не нуждается в особых разъяснениях, так как «истинной религией» древних был культ их собственной национальности, их государства. Гибель древних государств повлекла за собой гибель древних религий.

 

К. Маркс «Религия в древнем мире»

 

Религиозное отражение действительного мира может вообще исчезнуть лишь тогда, когда отношения практической повседневной жизни людей будут выражаться в прозрачных и разумных связях их между собой и с природой.

К. Маркс

 

…человека унижает не атеизм, а суеверие и идолопоклонство.

…атеизм есть отрицание бога, утверждающее посредством этого отрицания бытие человека…

К. Маркс и Ф. Энгельс

 

Религия возникла в самые первобытные времена из самых невежественных, тёмных,  первобытных представлений людей о своей собственной и об окружающей их внешней природе.

Ф. Энгельс

 

Люди… ищут пути на небо по той простой причине, что они сбились с дороги на земле.

Г.В. Плеханов

 

Я держусь того же взгляда на религию, что и Лукреций. Я считаю её болезнью, порождённой страхом, и источником неисчислимых страданий, выпавших на долю человеческого рода.

 

Религия пагубна не только в умственном, но и в нравственном отношении. Под этим я имею в виду, что она проповедует этические нормы, цель которых не имеет ничего общего с человеческим счастьем.

 

Возможно, человечество уже находится на пороге золотого века; но если это так, то вначале необходимо будет убить дракона, охраняющего его врата, и дракон этот –  религия.

Б.Рассел

 

Товарищ,

               Подымись!

                                   Чего перед богом

                                                                  сник?!

В свободном

                      нынешнем

                                               учёном веке.

Не от попов и знахарей –

                                              из школ, из книг

                                             Узнай о мире и о человеке!

 

В. Маяковский

 

…изучение истории нашей планеты показывает, что возникновение и развитие жизни представляет собой естественный, закономерный процесс. Наука, следовательно, в корне опровергает идею божественного творения!

 

А.И. Опарин

 

 

 

Религиозные учения во все времена поддерживались властью и официальной церковью. Они заставляли подвластные им народы участвовать в церковных обрядах, платить за крещения, венчания, отпевания и другие церемонии немалые деньги. Это и было основной целью церковнослужителей, сделавших религию источником доходов. Но далеко не всегда им удавалось подчинить себе народ, в среде которого стихийно вырастал протест против духовного закабаления. Свое отношение к церковной вере и ее служителям простые люди выражали в пословицах и поговорках. В этих фольклорных жанрах проявлялось народное мироощущение, свободное от цензурных запретов и ограничений. Неудивительно, что у многих  народов отношение к религии, навязанной сильными мира сего, оказалось сходным, т.е. весьма критичным. Об этом свидетельствуют пословицы, собранные фольклористами разных стран.

 

Богов не сеют, не орут – их люди малюют.

Годится, так богу молиться, а не годится - горшки покрывать (об иконе).

Гром не грянет, мужик не перекрестится.

И без кропила и кадила земля добро нам уродила.

Без бога широка дорога.

Бог-то бог, да и сам не будь плох.

Бог сирот любит, да доли не даёт.

Богу молись, а добра ума держись.

Бога зови, а черта не гневи.

Ни богу свечка, ни черту кочерга (о бесполезном человеке).

Божбой прав не будешь.

Вот тебе, боже, что нам негоже.

Где страх, там и бог.

Гуляйте, черти, пока бог спит.

Деньга попа купит и бога обманет.

За богом пойдешь, ничего не найдешь.

Кто надеется на небо, тот сидит без хлеба.

Коли кошель плох, не поможет и бог.

Пост не мост, можно и объехать.

Раем не прельщай, адом не стращай.

Святые хлебом не накормят.

Стоит ад попами, дьяками да неправедными судьями.

Хотя молебен и отпет, да пользы нет.

Что богу дали, то уже потеряли.

Молитвой квашни не замесить.

Аминем лихого не избудешь.

И в царство небесное даром не пустят.

Из одного дерева икона и лопата.

Как ни постись, а на небо не влезешь.

Поп да бог — пока разум плох, а с ясным умом и без них проживем.

Безмен не попова душа, не обманет.

Дерет коза лозу, волк козу, мужик волка, а поп мужика.

Ешь, медведь, попа и барина, оба не надобны.

Земля любит навоз, а поп – поднос.

Клопы – не попы: тело едят, а душе не вредят.

Кому мертвец, а попу товарец.

Людское горе попов кормит.

Мужик лишь пиво заварит, а уж поп с ведром.

Мужику тошно, а попу в мошну.

Один свечку, другой свечку, а попу на овечку.

Поп мажет и без ладана, лишь бы денег дадено.

Поп – толоконный лоб.

Попа да дурака в передний угол сажают.

Поповского пуза не набьёшь, не наполнишь.

Попу да вору дай хоть золота гору, им всё мало.

 

 

Бог дарует нам то, что мы создаём своими руками.

В мире трое ненасытных: священник, монах и море.

Достигнув берега, уже не взывают к богу.

Духовные отцы редко следуют тому, что проповедуют.

Дьявол попадает на колокольню под сутаной викария.

Желудок не терпит длинной проповеди.

Кто служит богу за деньги, станет служить и дьяволу, если тот заплатит больше.

Лиса в сутане остаётся лисой.

Не всяк праведник, кто в церковь ходит.

Разве от божьего благословения мой котелок закипит и мой вертел повернётся?

Сказать «помоги вам бог» -- ничего не стоит.

Скорее на вереске вырастут ракушки, чем священник и мельник о своей выгоде позабудут.

Терпение проповедует тот, кто никогда горя не знал.

Кто ни на что лучшее не годен, идёт в монахи.

Церковь ничего не упустит и никого не защитит.

 

В этом мире превозносят мёртвых праведников и преследуют живых.

Когда в дом входит священник, куры тревожно кудахчут.

Когда жизнь ставит человека на колени, он оказывается в удобном положении для молитвы.

Легче вытерпеть умного негодяя, чем набожного дурака.

Самый страшный чёрт --  молящийся.

Так свят, что на земле ни на что не годится.

Унция полезного дела дороже фунта проповедей.

Чем ближе к церкви, тем дальше от бога.

Религия служит прикрытием для охоты за земными благами.

 

Для голодного лучше хлеб, чем мечеть.

Постись и молись, и нужда непременно оседлает тебя.

Рай полон обмана.

Слабый в делах на аллаха уповает.

У кого есть деньги, даже в аду будет есть мороженое.

Утром лучше встретить шайтана (чёрта), чем муллу.

У мусульман лентяй – дервиш (монах), у христиан – священник.

Внешность муллы, а поступки – шайтана.

Как слепой смотрит на аллаха, так аллах – на слепого.

Борода моя, а распоряжается ею мулла.

 

Когда дьявол попадает в церковь, он находит себе место в алтаре.

Куда чёрту не пробраться, он туда шлёт монаха.

Обезьяна, священник и вошь – три беды в доме.

Там, где кабатчиком аббат, монахи пьют вволю.

 

1. Иисус Христос изменил вашу жизнь. Сохранить изменение?

2.Моисей, неся народу с горы Синай скрижали (плиты) с божьими заповедями, разбил скрижаль с 11-ой заповедью, самой важной: «Не попадайтесь на предыдущих десяти».

3.И собрались ученики Иисуса на Тайную вечерю. И был среди них один непьющий…

4.Самый важный документ в истории  -- Завет между богом и людьми. В нём были изложены все причины их взаимного недоверия.

5.Молитва девушки: «Господи! Ты помог Деве Марии зачать без греха. Помоги же и мне согрешить без зачатия».

6. К берегу озера Кинерет подходит усталый путник. Он видит лодку с перевозчиком, на груди которого висит крест. «Друг, помоги мне переправиться на другой берег озера»,  -- просит путник. «Переправа стоит триста долларов»,  -- отвечает лодочник. «Почему же так дорого?» -- «Но ведь это же священное озеро Кинерет. По нему наш спаситель Иисус Христос ходил как по сухому» -- «Еще бы! При такой-то дороговизне».

7. Христос решил показать своим ученикам чудо и позвал их с собой ходить по водам озера Кинерет. Они отправились в путь по поверхности озера, и вскоре один ученик говорит Христу: «Спаситель, апостол Петр тонет». «Значит, слаба его вера. Пусть молит Творца о спасении», -- возражает Христос. Идут дальше. Ученик снова говорит: « Апостол Петр все-таки тонет». Иисус:  «Он должен молиться усерднее». Когда ученик в третий раз сказал, что Петр почти уже утонул, Христос с досадой отвечает: «Передай ему, чтобы не выпендривался, а шел как все — по камням».

8. Ураган повалил дерево, и оно придавило человека. Он громко стонет и зовет на помощь. Мимо идет священник. «Батюшка, помоги, выручи, вызови службу спасения!» -- кричит пострадавший. Священник осенил его крестным знамением и произнес нараспев: «Спаси и сохрани, Господи, раба твоего!» И пошел дальше.

9.Почему, когда человек говорит с богом — это молитва, а когда бог отвечает ему — шизофрения?

10. В школе идет урок по предмету «Основы православной культуры».

Учитель: «Здравствуйте, дети. Кого у нас нет?»

Ученики хором: «Бога нет».

 

 

 

                                                                           Уважаемый читатель!

В этих заметках представлены фрагменты творчества известных писателей и мыслителей разных стран, связанные с  религией. В своих духовных исканиях творческие люди не могли обойти тему предполагаемых взаимоотношений бога и человека, которые были вызваны многовековым господством церкви в обществе. Не упрощая этой сложной темы, приходится признать, что процесс освобождения человеческой мысли от религиозных догм и предрассудков оказался трудным и противоречивым даже для светлых умов. И все же он идет на всем протяжении истории. Секуляризация общества, начавшаяся в Европе в период Возрождения, стала главным направлением развития культуры в последние два столетия. Ведущие представители отечественной и зарубежной литературы и науки становились и становятся атеистами или отвергают церковные учения. Их ценный духовный опыт должен стать достоянием каждого мыслящего человека. Важное значение для формирования личности имеют также антицерковные и атеистические настроения, выразившиеся в устном народном творчестве разных стран. Простые, малообразованные люди всегда чувствовали негуманный и ложный характер  религии, которую им пытались навязать власть имущие. Стихийное отвержение религии в народных пословицах и анекдотах активно поддерживает продолжающийся процесс избавления общественного сознания от религиозных заблуждений.  И хотя путь истории очень извилист --  прогрессивное развитие чередуется с периодами застоя и даже отката к  менее цивилизованному уровню, -- мы берем  с собой в будущее лучшие достижения человеческой мысли. К их числу, несомненно, относится научно - материалистическое, атеистическое мировосприятие.

 

Научно-популярное издание

 

ЦОГЛИН  АРКАДИЙ  ВЛАДИМИРОВИЧ

[1]Библия. Книги Священного Писания Ветхого и Нового Завета. М., 1994 г., с. ХХХI.

[2] Там же.

[3]Так называется Ветхий Завет.

[4]«Познание, ведущее к вечной жизни». 1995г., с.23

[5]Библия. Указ. изд.,  с. ХХХI.

[6]Здесь, как во всем тексте Ветхого Завета, слово «Господь» является произвольным переводом  - YHWH /Яхве/.