Епископ Григорий (Граббе)
РУССКАЯ ЦЕРКОВЬ В ПУСТЫНЕ И В МИРЕ СЕМ
(по поводу писем о. Дмитрия Дудко Митpополиту Филарету)

Доклад, читанный в Нью-Йорке

Те, кто уже участвовали в церковной жизнеи пятьдесят лет тому назад, - помнят, конечно, как много было у нас толков с связи с посланием Патpиаpшего Местоблюстителя, Нижегорожского Митpополита Сергия, датированным 16/29 июня 1927 г. С первых же слов этого послания начиналась речь о том, что преследования веры в России, якобы, были вызваны "главным образом выступлениями зарубежных врагов Советского государства".

Митpополит Сергий заявлял, что признает обязательным "для нас теперь показать, что мы, церковные деятели не являемся врагами нашего советского государства и не с безумными орудиями их интриг, а с нашим народом и нашим правительством". Он возвещал, что это правительство уважило ходатайство о разрешении сформированному им Синоду"начать деятельность по управлению Православной Российской Церковью". Он писал, что теперь "наша Православныя Церковь в Союзе имеет не только каноническое , но и по гражданским законам вполне легальное управление".

Платой за эти эфемерные блага должно было явится "разоружение" Заграничной Церкви, беспокоившей Советы своими воплями о преследовании Веры в России. Митpополит Сергий исходил из представления о Советской власти не как сатанинской силе, а как о всякой другой гражданской власти. Для него, как администратора, а не духовного вождя, вопрос стоял только в плоскости материалистической целесообразности. "Только кабинетные мечтатели, писал он, могут думать, что такое огромное общество, как Православная Церковь со всею ее организацией, может существавать вне государства спокойно, закрывшись от власти". Митpополит Сергий в своем желании сотрудничать с этим государством в том же послании требует даже от заграничного духовенства "дать письменное обязятельство в полной лояльности к Советскому правительству во всей своей общественной деятельности".

Не буду останавливаться на том, как усилилась от этого требования смута за границей. К уже существующему каноническому разделению там присоединился спор о премлемости "лояльности". Митpополит Антоний и все его епископы, за исключением епископа Вениамина, решительно отказались дать подписку о лояльности к Советской власти. МитpополитЕвлогий такое обязятельство дал, но довольно скоро от него отказался. Одноко, сущность расхождения между Парижем и Каpловцами заключалась в том, что сторонники Митpополита Евлогия обсуждали приемлемость декларации Митpополита Сергия, подобное ему, не с точки зрения исповединя истины, а с точки зрения ее целесообразности в административно-каноническом смысле, исключая элемент ее верности или неверности Христу, особенно, пока они могли видеть в Заместителе Местоблюстителя союзника против Митpополита Антония и Синода.

Напротив, оппозиция Митpополиту Сергию и в Каpловцах, и в России, не сговариваясь, шла по двум линиям: канонически оспаривалась правомочность Заместителя Местоблюстителя коренным образом менять направление церковного корабля, без согласия заменяемого им Главы Церви. Затем, шли еще более ваажные аргументы, указывающие на элемент измены принципу исповедничества и подчинеения Церкви враждебной ей сатанинской власти. Именно в этом смысле сразу же отозвался на декларацию Блаженнейший Митpополит Антоний, когда Митpополит Сергий попробовал добиться его согласия через сербского Патpиаpха Варнаву.

Лицо, соствавившее сборник документов, относящихся к Декларации Митpополита Сергия в 1927- 1928 годах, разделяет их на: принявших ее, колеблющихся и непринявших. Колеблющиеся уже критиковали декларацию и иногда довольно серьезно, но преимущественно как документ более политический, чем церковный, и не слишком углубляясь в принципиальную экклезиологическую сторону его измены Православию. По большей части, они позднее присоединились к числу прямых противников этого документа. Последние (непринявшие) во многих случаях закончили свою жизнь как мученики в тюрьмах и лагерях.

По-видимому, Митpополит Иосиф первый сделал практический вывод относительно того, что никакого легалльного существования для иерархии, желающей сохранить свою духовную свободу при Советской системе, - не может быть. Он сразу же стал готовиться к существованию Церкви в скрытом состоянии. Нелегаллизированные христиане поэтому часто назывались иосифлянами. Они подвергались гонению с двух сторон: Митpополит Сергий обрушивался на них церковными карами, силы которых они, конечно, не признавали. С другой стороны, отделившись от Митpополита Сергия по несогласию подписать его обязательство "лояльности", - они получали в глазах гонителей веры клеймо нелояльных граждан и тем самым осуждались на преследования.

В беседе с советским журналистом Митpополит Сергийй при напечатании в "Известиях ЦИК и ВЦИК" его декларации сказал: "Советскую власть мы признаем властью нормальной и законной. Мы подчиняемся всем ее постановлениям вполне искренне". Отсуда ясно, что несогласные с его декларацией - бунтовщики. Об этих последствиях очень ярко говорилось в одном документе тогдашенго "Самиздата" под заглавием "Документ из Киева - разбор послания Митpополита Сергия", относящимся к сентябрю 1927 г. Процитировав слова декларации о том, спокойное существование Церкви подрывалось нелояльность церковников к гражданской власти, автор статьи отмечает, что "всюду декларация протвопоставляет это нелояльное прошлое лояльному будущему, которое будет выражено в делах".

"Так вот истинная причина наших неописуемых церковных бедствий, - восклицает автор. - Она в нас самих, - в нашей нелояльности. Это причина единственная, которую подчеркивает Митpополит Сергий. Но указание Митpополита Сергия не ново. Мы не раз слышали его и от представителей власти и от наших церковных врагов - обносленцев свех видов, которые обвиняли нас в нелояльности и преступности".

"Но мы назвали это обвинение клеветой. Мы говорили, что оно не может быть подтверждено фактами..."

"Но что скажем мы, когда управляющий нами святитель сам произносит нам страшный приговор, сам говорит о "слвах и делах". Не ставят ли эти слова черный крест над всеми невыразимыми страданиями, пережитыми Церковью за последние годы, над всею ее героической борьбой за самосохранение. Не объявляют ли они весь подвиг Церкви - преступлением?"

Когда теперь мы сетуем на то, что Московская Патpиаpхия стала орудием Советской политики, вспоминаются дальнейшие слова из того же документа: "Не становится ли такким образом "страж Русской Церкви" сторожем советского аппарата и не превращается ли сонм служителей Церкви в послушную и безответную армию "явных и тайных" сотрудников власти? И как тогда должны будут реагировать люди на такие факты внутренней советской политики, как поругание святынь, отобрание храмов, разрушение обителей.

Указывая на то, что Митpополит Сергий и иже с ним пленены "страшной мечтой, что можно строить Церковь на человекоугодничестве и неправде", автор со своей стороны говорит: "Мы же утверждаем, что ложь рождает ложь и она не может быть фундаментом Церкви". Он заренее предвидит то, что происходило и происходит на наших глазах. "У нас, - пишет он, - перед глазами - позорный путь церкви лукавствующих, обновленчества; и этот же позор постепенного погружения в засасывающее болото все более и более страшных компромиссов и отступничества, этот ужас полного нравственного растления, - неизбежно ждет церковное общество, если оно пойдет по пути, намеченному деяниями Синода".

Особенно глубоко обсуждается вопрос о новом направлении Русской Церкви, усвоенном Митpополитом Сергием, в замечательном "Письме к другу" 2 октября 1927 г. Автор его не указан в сборнике, но по глубине и четкости его бескомпромиссной догматической мысли, я догадываюсь, что оно написано Епископом Феодором, бывшим ректором Московской Духовной Академии (Сейчас установлено, что это письмо принадлежит перу свщмч. Илариона (Троицкого)-ред.).

Трактат начинается с записи, по-видимому, в дневнике под 3 марта 1924 г.: "Может быть, мы скоро окажемся среди океана нечестия малым островком"...

Далее автор из современности переносится в Апокалипсис. Он, впрчем, оговаривается, что апокалиптически-эсхатологические экскурсы он не предполагает в качестве непреложно-догматического истолкования данных мест Откровения. Он только проводит "линию между образами Апокалипсиса и современными церковными событиями, которые невольно обращают мысль к этим пророчесвенным образам, со своей стороны бросающим яркий луч света на данные события. Можно неоднократно усматривать еще и в Ветхом Завете, что одни и те же пророчества сперва исполняются в малом виде, а потом имеют еще другое и окончательное исполнение."

Наш автор вспоминает из XVII и XVIII глав Апокалипсиса образ жены, сидящей на звере. Обращая их к современости, он пишет: "не происходят ли перед нами события, невольно наводящие на память духовные созерцания новозаветного тайновидца? Сопоставте, - говорит он, - прведенные выше слова Апокалипсиса с делами и деяниями наших живоцерковников и обновленцев. Не приложимы ли они к ним до мелочей? Гораздо значительнее в указанном апокалиптическом образе представляются события последних дней (т. е. 1927 г.), связанные с именем Митpополита Сергия. Значительнее хотя бы по одному тому, что все уселась на зверя багряного с именем богохульным не самочинная раскольница, а верная жена, имущая образ подлинного благочестия, видимо не оскверненного предварительнм отступничеством. В этом главная жуткая сторона того, что совершается сейчас на наших глазах, что затрагивает глубочайшие, духовные интересы чад Церкви Божией, что неизмеримо по своим последствиям, не проддающимся даже приблизительному учету, но по существу имеющим мировое значение"...

Автор затем ставит вопрос, как быть теперь, в страшные минуты новой опасности, надввинувшиейся на Православную Церковь? Он увидел указание в дальнейших образах Апокалипсиса, в словах иного Ангела, сходящего c неба и имеющего власть великую. "И воскликнул он сильно громким голосом, говоря: пал, пал Вавилон, великая блудница сделаласьжилищем бесов и пристанищем всякому нечистому духу, пристанищем всякой нечистоте и отвратительной птице" (18, 1-2).

"И услышал я иной голос с неба, говорящий: выйди от нее народ Мой, чтобы не участвовать вам во грехах ее и не подвергнуться язвам ее" (18, 4).

Автор приходит к выводу, что в данных условиях легальное существование Церкви невозможно и она должна из мира удаляться в пустыню. Те же мысли и столь же богословски убедительно развиваются и в другом документе, того же времени - в "Письме Епископа, отошедшего (от М. Сергия) к Епископу неотошедшему", которое было напечатано в N 7 "Церковной Жизни" за 1933 г.

Мысль автора этого зхамечательного тактата, может быть, как я догадываюсь, того же Епископа Феодора, идет по тому же пути. Он следующим образом определяет условия, в которых живет Церковь в Советском Союзе:

"Православная Российская Церковь Промыслом Божиим поставлена в необходимость жить в государстве совершенно необычного типа (Апок. II, 13), которое строит новую культуру и цивилизацию, создает новый политический и социально-экономический строй, новый быт, семью, новую необычайную личность на безбожно-материалистическом фундаменте...

Загадочные до времени прикровенные слова ветхозаветной и новозаветной апокалиптики удивительно на ниших глазах конкретизируются и я, грешный, беру на себя смелость на основании святоотеческих истолкований соответствующих мест из Слова Божия категорически утверждать, что Православная Церковь на территории СССР вступила в эпоху "отступления" - аостасии (2 Сол. II, 3), в сферу влиянияпробуждающийся всемирной деятельности, к концу железно-глинянного периода последнего человеческого царства (Дан., II, 40-43), апокалиптической блудницы (Апок. XVII глава). "Апостасия" у Апостола Павла соответствует апокалиптической блуднице у Св. Апостола Иоанна Богослова (XVII глава)".

Автор письима напоминает, что в подобные периоды Церковь сходит с исторического горизонта и затягивается песками пустыни, чтобы потом, если Богу угодно, оставить ее. автор нашего трактата задает вопрос: какой же внешний путь должна избрать для осуществления своих задач Православная Церковь в переживаемый период Апостасии. Он прежде всего указывает на необходимость отказаться о попыток легализации. "Ближайшее время, - пишет он, - подтвердит наше убеждение и покажет, что даже теперь наступает время, когда для блага Церкви прийдется отказаться от легалицзации даже общинных церковных организаций и обратиться к доникейским образцам церковной жизни, когда христианские общины организовывались и объединялись не административными учреждениями тогдашнего государства, а Духом Святым". Он указывает поучительный пример периода иконоборчества. "Православная Церковь в это время находилась в пустынях, пещерах, гробах (Св. Мефодий), темницах, в ссылках и тяжких работах. И такие бедствия для православных продолжались не 10 лет, как сейчас, а 120 лет с небольшими перерывами, благоприятными для Православия, а рядом с бедствующей Православной Церковью наслаждалась легальным положением и благоденствием Церковь-блудница, которая через незаконное повиновение законной власти, стяжала себе тихое и безмятежное житие".

Епископы такого исповеднеческого образа мыслей недолго просуществовали на земле. Митpополиты Петр, Кирилл и многие другие, епископы и клирики, несогласные с Митpополитом Сергием, вскоре были арестованы и закончили свою жизнь в тюрьмах и ссылках. Митpополит Петроградский Иосиф, однако, не ограничился словами. Он очень рано стал совершать тайные рукоположения, создавая таким образом тайную или кактомбную Церковь. В советских справочниках его последователей называли "иосифлянами".

Существует ли теперь организованная тайная Церковь? Краснов-Левитин, после прибытия за границу, утверждал, что существует. Он даже указывал число Епископов. С другой стороны, недавно было напечатано в "Вестнике Христианского Движения" сообщение о том, что последний тайный епископ подчинился Московской Патpиаpхии вскоре после назначения Митpополита Сергия Патpиаpхом. Но у нас в Синоде были получены обращения целой группы духовенства, гораздо позднее похоронившей своего Епископа, которая просила разрешения поминать в качестве Главы своей - нашего Владыку Митpополита Филарета. Временами доходят до нас сведения о тайных монастырях или о совершении тайных богослужений клириками, формально принадлежащими Московской Патpиаpхии, но ведущими пастырскую работу вне ее официальных приходов. Одно, известное нам духовное лицо из Московской Патpиаpхии, служившее на Западе, сообщало о своей поездке из Москвы на тайное богослужение.

Если, как можно судить по многим данным, в России продолжает существовать тайная церковная жизнь, то это есть именно церковнаяя жизнь в пустыни, скрытая от глаз грешиников. Поэтому участники ее не могут быть многочислены. Но к этой жизни могут быть причастны люди, формально принадлежащие к Московской Патpиаpхии, но не разделяющие тех печальных сторон ее жизни, которые неоднократно нами обличались. Мы недостаточно знаем подробности этой жизни, чтобы дать ее определение с той точночтью, которая была возможна в тридцатых годах нашего столетия. Кроме того, мы знаем, что, подобно старообрядцам, образовались и некоторые группы беспоповского характера, или вообще без духовного епископского руководства, уклонившеиеся в разного рода сектантство. Но мы можем выразить веру и надежду, что и этих отклонившихся в сторону людях, господь милостиво учтет их ревность, их стремление к тому, чтобы ни в чем не отойти от верности Ему даже до смерти.

Нам неизвестно, чтобы сами христиане, тайно ведущие в России церковную жизнь называли себя катакомбной Церковью. Это название, появившееся за границей. Оно не является собственным именем какой-либо организации, а есть, так сказать, обывательское прозвище для тех церковников, которые из жизни, подконтрольной антихристовым чиновникам, удаляются в пустыню для тайного религиозного существования. Самое это существование обусловлено тайной от органов гражданской власти, свирепо преследующей все то, что ей неподконтрольно. Она настолько организована, что христиане не могут не быть слишком осторожными в ограждении себя от проникновения врагов. Вот почему они не могут довериться никому лишнему, и прежде всего нам, не имеющим их опыта конспирации.

Теперь обратимся к положению, создавшемуся после декларации Митpополита Сергия и к ее последствиям. Поначалу он оказался в более выгодном положении, чем обновленцы, но едва ли была спокойна его совесть, когда один за другим, несогласные с его политикой заслуженные архиереи, клирики и миряне стали наполнять лагеря. Неприятие ими декларации принималось как свидетельство нелояльности. Затем гонения обрушились и на сергианцев и на обновленцев в одинаковой степени. Это была попытка физического искоренения религии.

Ко времени начала Второй Мировой Войны свободных, управляющими епархиями архиереев едва было черыре на всю Россию, если не считать кратковременного, до немецкой оккупации, существования епископов из Польши. Некоторые из них были только что рукоположены в Москве, но советской властью были заранее приговорены к скорому уничножению. Когда Сталин решил сделать выборы Патpиаpха, то со всей России едва набрали 18 епископов. К такому же жалклму состоянию свелось и состояние обновленцев. Обе иерархии были, фактически, на границе полного уничтожения.Их спасла война. В связи с нею, Сталину надо было показать, якобы, доброжелательное отношение к Церкви.

Можно себе представить прилив оптимизма и радости у Митpополита Сергия, и сам Сталин предложил ему провести выборы в Патpиаpхи с возвращением ряда епископов из ссылки. Видя, что свобода религии в немецкой оккупации оказывается опасным орудием против советов, Сталин понял, что он мог бы обратить эту силу в свою пользу. Он вместе с тем увидел, что Церковь можно и полсе войны использовать в заграничной пропаганде. Но для этого надо было переменить заметным для всех образом положение Церкви внутри страны. Так наступили годы оттепели для Московской Патpиаpхии. Открывается много церквей, ставится много священников и Епископов. По-видимому, КГБ не так строго разбирался в кандидатах, и наравне с оппортунистами проходят на церковные должности и люди, искренне желающие, прежде всего, служить Церкви. В то время несколько независимых людей, начиная с Гермогена Голубева могли быть поставлены епископами.

Патриарх Алексий и Митpополит Николай могли подумать, что произошла действительно серьезная перемена в церковной политике Советской власти. Патpиаpх Алексий произносил речь в торжественой обстановке, говоря о непобедимости Церкви. Реакция гражданской власти не заставила себя долго ждать: несмотря на всю свою известность в западном мире, Митpополит Крутицкий Николай вынуждается покинуть свое место, неожиданно заболевает и умирает в больнице в полном одиночестве. Даже и мировая известность не смогла его спасти.

Вслед за этим идет массовое закрытие и уничтожение церквей, которое продолжается и доныне.

Порабощение Патpиаpхии особенно ярко проявилось в Собоpе 1961 г., красочно описанном Красновым-Левитиным. Прибывшие в Св. Троицкую Лавру епископы в большинстве случаев не знали, для чего их вызвали. Они думали, что прибыли на праздник, но к своему удивлению увидели, что вызваны не они одни, а все архиереи. Только после Литургии и трапезы, совершенно неожиданно и без всякого предупреждения они узнали, что состоится заседание Собоpа, к которому они не могли никак подготовиться. А между тем, стало известно, что целью Собоpа было изменение всего строя церковного управления, установленного в 1945 году.

На том Собоpе была утверждена структура, отвечавшая священным канонам. Теперь же решили ее изменить, лишая епископов всякой власти в епархии и передавая ее двадцаткам, а через них - под полный контроль уполномоченного Советской власти. Священник ставился на положениие наемного лица по контракту с приходом и не яввлялся председателем этой контролирующей жизнь прихода двадцатки.

Именно для того, чтобы обеспечить принятие реформы, от епископов до последней минуты скрывали причину их вызова в Лавру. По описанию Левитина, когда после Литургии и трапезы им была роздана повестка с указанием имен докладчиков, архиереи были в большом смущении. "Поговорить друг с другом, хотябы коротко, о повестке было уже некогда". Едва они успели посмотреть повестку, как их стали вызывать в патриаршие покои фотографироваться.

После этого Патpиаpх пригласил епискорпов в зал заседаний. Были одни епископы и незаметно вошедшие три светских лица, которые сели за их спинами за отдельным столиком.

Как пишет Левиин, "они пришли сюда, чтобы одним своим видом понудить архиереев сдать церковные позиции и совершить акт, губительный для Церкви. Все это хорошо понимали. И каждый к тому же знал, что даже если он и наберется храбрости выступить против, то общей поддержки не найдет и только свою шею свернет и Патpиаpха подведет" (стр. 3-4).

Повестка Собоpа состояла из четырех пунктов:

1) Увеличение числа членов Синода,

2) об изменении управления приходами,

3) о вхождении Русской Церкви в Мировой Совет Церквей,

4) об участии Русской Церкви в пражском движении за мир.

Все на Собоpе было одобрено и кончено, вопросов о закрытии церквей, монастырей и семинарий - не подниималось. Все решения принимались без спора.

Первый пункт не вызывал затруднений. Самым опасным был второй. Докладчиком был нынешний Патpиаpх Пимен, а составители его доклада - доцент Ленинградской Духовной Академии А. Ф. Шишкин, в проршлом - известный обновленческий деятель и ближайший сотрудник обновленческого Митpополита Николая Платонова. Он же был и составителем резолюции Собоpа, предварительно одобренной Уполномоченными. Шишкин, как автор доклада, сидел в зале немного поодаль епископов, в то время, как представители КГБ сидели за спиной епископов за отдельным столом.

Доклад Аpхиепископа Пимена сводился к тому, что в церковной жизни много трудностей и жалоб и для устранения этого надо архиереям отказаться от власти, а духовенство устранить от управления приходами, все передав в руки двадцаток.

Несколько арихиереев высказались в пользу проекта и решение, прямо направленное против самой структуры Православной Церкви, было принято единогласно в угоду безбожникам. Определение это тут же было подписано всеми епископами. Кто-то только пробормотал: "узаконили беззаконие".

Постановление Собоpа освободило архиереев от ответственности перед гражданской властью за приходские дела, а духовенство отдало в руки старост, и так все чаще и чаще действовавших в угоду уполномоченным по делам религии.

Был сделан, т. о. еще один большой взнос по векселю, которым явилась декларация Митpополита Сергия в 1927 году. Теперь еще усилилось закрытие храмов и контроль за хиротониями.

Если теперь мы видим какие-то признаки религиозного возрождения, то с другой стороны сказывается и влияние влившихся в Церковь мутных вод бывших обновленцев, а иерархия, освободившись от приходских проблем путем передачи их в руки стрости и уполномоченных гражданской власти, все больше используется для политической акции за границей.

Такие пастыри, как о. Дмитрий Дудко, должны вести свою исповедническую работу без поддержки своих епископов, которые напротив, часто оказываются даже их гонителями.

Удивительно ли, что они ищут прежде всего моральной поддержки и в этом далеко не всегда раборчивы?

Больше всех мы сейчас слышим голос о. Дмитрия Дудко. Он ищет сочувствия, хочет поддержки, но тут какие-то услужливые "друзья" пугают его нашим непониманием.

Вероятно, почти все присутствующие читали широко опубликованное письмо о. Дмитрия нашему Митpополиту, написанное после того, как некая дама сказала ему, будто мы чуждаемся и его и всех верующих в СССР. Ему кратко ответил и удволетворил своим ответом Владыка Антоний Женевский. Их переписка еще не опубликована.

Но все-таки, письмо о. Дмитрия возбуждает вопросы, которые нам полезно выяснить прежде всего для самих себя. Ответ Вл. Антония для этого слишком короток. Это выяснение невозможно без того, чтобы принять во внимание все то, что говорилось мною об общем направлении официальной церковной жизни в России за истекшие годы.

Суть скорбного недоумения о. Дмитрия в том, что со слов своей собеседницы он понял, что мы якобы отмежевались от таких паспырей, как он, и едущим в Россию своим духовным чадам не позволяем принимать причастие на родной земле.

Мне представляется, что мы можем ответить на это следующее: Все православные русские люди, как живущие в России, так и мы заграницей, принадлежим к Русской Церкви. В том разница между нами, Американскою Церковью и Парижской, что они отказались от принадлежности к Русской Церкви, в то время как мы дорожили и дорожим ею. Все болезни Церкви на Родине мы всегда переживали как болезни организма, к которому и сами принадлежим.

Правда, части той же Русской Церкви и в России, и за рубежом живут в разных условиях и поэтому, часто у них различны и искушения. Тем не менее, декларация Митpополита Сергия в 1927 г., вызвавшая разделение в России, в большой мере делила и нас. Те же вопросы трактовались в имеющихся у нас образцах рукописной литературы того времени в России и в наших статьях за границей. В очень большой мере в зависимости от этого определялась разница между нами и другими церковными образованиями, составлявшимися из русских людей в Западной Европе и Америке. Первые, ненадолго объединились против нас с Митpополитом Сергием, и затем ушли от наших проблем к Константинопольскомиу Патpиаpху, став частью его Церкви, а вторые, удалились в автокефалию и американзацию. Мы же продолжаем жить как часть Русской Церкви и тщимся быть ее голосом для Запада. Голосом свободным, вне всякого влияния посторонних для Церкви политических сил, старающихся использовать ее для создания в мире царства Антихриста.

Те кто в России блюдут Православие и проповедуют истину, не поддались воздействию посторонних сил, являются для нас не просто союзниками, а братьями одной и той же Церкви. Но можем ли мы видеть братьев в официальных представителях Московской Патpиаpхии, твердящих иностранцам о, якобы, свободе религии в страниах коммунизма проповедующих ложь современного "богословия мира" и т. п. ?

В разделении между последователями Митpополита Петра, Кирилла, Иосифа и др. с Митpополитом Сергием в 1927-1928 годах, мы примкнули к этим исповедникам и для нас, по кончине Митpополита Петра оставался Митpополит Кирилл, а не Сергий, избрание которого Патpиаpхом, как и его преемников мы не признали законным.

Пусть исповедники замучены и вымерли в лагерях и нам говорят, что Катакомбной Церкви больше нет. Но убита ли этим сама идея, ради которой умерли наши исповедники? Мученическая смерть их оправдали ли идею компромисса, которого они не принимали и в боорьбе с которым они отдали свою жизнь?

Эта идея не ограничивается пределами России, она всемирна и мы сталкиваемя с нею и на Западе. Пусть в борьбе с нею мы одиноки, но ведь не множеством голосов определяется истина и не тем ли более мы вынуждены быть осторожными в указаниях, даваемых своим духовным чадам?

Ревнители истинной веры в России воспитали в себе известного рода чутье, подсказывающее им, в ком из духовенства они могут найти истинного пастыря, а в ком нечто другое. Люди, приезжающие отсюда в Россию на короткое время, не имеют этого опыта и поэтому легко могут ошибиться, обращаясь за таинствами не к тому лицу. Сам о. Дмитрий писал о том, как несвободно составляется иерархия Московской Патpиаpхии, а мы здесь, читаем достаточное количесво ее представителей, подтверждающих это и вызывающих необходимость разборчивочти в отношении к ним.

Но этим далеко не исчерпывающе определяется решение вопроса об отношении к тем или иным священнодействия вообще. Надо иметь ввиду, что не всегда отсутствие общения связано с отрицанием благодатности таинств. Так это долгое время было в период Болгарской схизмы. Тогда бывало, что народ был в общении со всеми Церквами, а болгарские епископы не могли сослужить с другими. В 1921 г. болгарский Митpополит Стефан приехал к нашим епископам в Сермские Каpловцы, но по требованию сербов должен был уехать, ни с кем не послужив. Однако, сербы не отвергали ни крещений, ни браков болгар.

Легко понять в текущей жизни ход мыслей о. Дмитрия, когда он хочет от нас общего решения таких вопросов по чувству сострадания. Конечно, это чувство у нас живо и этому нас учат Свв. Отцы Вселенских Собоpов. С одной стороны, они были строги в своем утверждении и ограждении истины, но с другой - и склонны к снисхождению, ибо, как писали отцы VI Вселенского Собоpа в 102 правиле "у Бога и приявшего пастырское водительство все паопечение о том, дабы овцу заблудшую возвратити и уязвленную змием уврачевати. Не должно ниже гнати по стремнинам отчаяния, ниже пускати бразды к расслаблению жизни и небрежению"... Поскольку на нас, как на свободных, лежит особый долг исповедывать истину с обличением лукавых ухищрений врагов, что часто так трудно в советских условиях, - мы должны иногда в своих решениях ограничивать широту своего сердца, чтобы не повредить пирнципу. В этом тоже есть проявление любви.

Легче всег закрывать глаза на ложь, и ужаснее всего, когда эта ложь, как это бывало при распространении арианства и монофизитства, ширится по всему миру. Часто нам, как некогда Максиму Исповеднику, говорят, что с нею уже примирилась вся вселенная и укоряют нас за то, что только мы одни не принимаем компромисса ни с коммунизмом, ни с экуменизмом, ни вообще с любой формой обновленчества.

Надо ли нам сдаваться? - Никак.

О. Дмитрий напоминает сказанные в одном случае, кажется Митpополитом Филаретом Московским, слова, что если священник недостоин, то за него таинства совершает Ангел. Но ведь это относится к личным грехам священника, и св. Иоанн Златоуст в одном месте пишет, что верующий не потерпит ущерба в таинствах, даже если крайне пороче будет совершающий их священник. Однако, личные грехи совсем не то, что ересь или раскол. В первом случае, грех может лишить священника его спасения, но служение его совершается в Церкви и от лица Церкви, а во втором, - служение проходит вне Церкви и вне тока церковной благодати, хотя бы личная жизнь его и была добродетельной.

Спрашивается, не хотим ли мы причащаться из одной чаши с епископом-агентом, т. е. служащим Велиару, то кто же из нас двух оторван от "Вселенского Православия", как пишет о. Дмитрий: этот ли епископ или мы?Тот ли, кто продает Церквоь, "яко Иуда" в руки ее врагов, или тот, кто не хочет вследствие этого быть в единении с ним? Если Церковь не разрешает не только причастия, но и молитвенного общения с еретиком или раскольником, то не в большей ли это степени должно относиться к подражателю Иуды?

Однако, тут возникает вопрос: можем ли мы безошибочно указать пальцем, кто предатель, а кто только ошибается и по ошибке или неведению старается подслужиться Велиару, надеясь, что этим откроется возможность служить Христу.

Можно по разному судить о людях и хочется не осудить никого, но, отбрасывая суждения об отдельных лицах, мы не можем сказать, что Апостол ошибался, когда говорил, что нельзя одновременно служить Христу и Велиару. В жизни добро и зло часто переплетаются по нашей слабости, но Митpополит Сергий пугал нас и тем, что понимал это смешение если не как норму благочестия, то как явление безразличное и допустимое в деле спасения. По Св. Григрию Нисскому напротив, грех в этой области есть грех, касающийся мысленной души и "признан от Отцов тягчайшим и требующим большого и продолжительнейшего и строжайшего покаяния" (прав. 2). Вот почему мы должны быть очень осторожными в наших суждениях о том, у кого можно, а у кого нельзя причащаться. Приезжающим от нас в Россию мы, по своей неосведомленности, не можем этого точно указать. Мы с уверенностью можем указывать только одно бесспорное мерило: если сомневаешься, - воздержись, ибо нельзя причащаться с сомнением. Если за кототкое время пребывания в России человек вследствие этого не причастится, - душа его не потерпит большого ущерба. Он причатстится, вернувшись домой.

Трудно из положения свободы судить о разных проблемах, создаваемых преследованиями, работой агентуры и компромиссами, делаемыми, может быть, иногда с добрым намерением, чтобы выжить иметь возможность помогать вере других. В какой степени Господь покрывает их своею любовью, а также может ли и в какой мере, даже при каком-то компромиссе, оставаться элемент исповедничества, - нам отсюда невозможно судить. Как нам здесь судить, кто в компромиссах дошел до отпадения от Христа (более служа Велиару, чем Ему), а кого можно , по слову св. Афанасия Великого, признавать "несамовластным делателем нечестия, но увлеченным нуждою и насилием"? Он писал о епископах, официально бывших арианами, которые утверждали, "что они не совращались в нечестие: но дабы некоторые, сделавшись нечестивейшими, не расстроили церквей, почли за лучшее уступить насилию, и понести бремя, нежели погубить народ" (прав. 3). Св. Афанасий судит о них по окончании гонения, когда картина была яснее. Но тот факт, что оказывалось снисхождение, уже был признанием того, что путь этого компромисса сам по себе не лишен греха, который искупался сохранением истинной веры и благочестия среди паствы.

Святые отцы не оставили нам достаточно практического руководства для настоящего времени. За исключением упомянутого выше правила Св. Афанасия, каноны исключают допустимость всякого компромиссаа, по разному оценивая только те или иные формы его по степени греха. Это объясняется тем, что они указывают нам не столько детали на разные случаи, сколько принципы поведения, из которых следует, что тот или иной образ действий греховен. Поэтому каноны в большинстве случаев максималистичны. Однако, поскольку они касаются отдельных проступков, правила Анкирского Собоpа, Петра Александрийского, св. Григория Нисского и др. дают и примеры покрытого милостью уклонения от открытого исповедничества при непременном условии принципиального сохранения верности Христу. Они дают реакцию Церкви на гонения против веры в условиях первых веков Христианства. Теперь, очевидно, существуют и разные другие казусы, невиданные 1700 лет тому назад, и о которых мы, находясь вне СССР, судить не можем. Уже по этой причине мы должны воздержаться от очень решительных суждений о личностях инекоторых явлениях религиозной жизни в СССР, как в осуждении, так и в одобрении их, за исключением отдельных, достаточно явных случаев.

Однако то, что о. Дмитрий предлагает владыке Митpополиту Филарету в своем открытом письме, т. е. посещение нами СССР для влияния на церковную жизнь и некоторые сношения с Патpиаpхией, практически было бы невыполнимо и принципиально было бы неправильно.

У нас нет сознания своей "праведности", но есть сознание, что Господь поставил нас в условия свободы для того, чтобы мы могли открытовыступать в защиту истины, ничем не будучи стесняемыми. Если бы мы теперь ввыступили на путь объединения с Московской Патpиаpхией, то это было бы добровольным принятие на себя ее компромиссов, в которые она вступила под давлением гонений и угроз. Это было бы заменением признания ее законности, а для внешнего мира показателем, что де, вопреки действительности она и вправду так свободна, как говорят ее пропагандисты. Это было бы отказом от возложенного на нас долга свидетельствавать перед лицом всего мира об антихристовом характер безбожной власти. Не для того Господь нам даол свободу. Кроме молитвы,только нашими протестами и облиичением преследования веры мы иможем помочь нашим братьям на Родине.

Что касается присылки в Россию епископов или священников, то об этомсейчас и говорить не приходится. Наш "контакт" с исповедниками - этомолитва друг о друге и пересылка им литературы по мере возможности. Апоскольку молитва есть реальная сила, - эта помощь, при всей слабостинашего духа может иметь значение.

Что же касается исповедников в России, подобных о. Дмитрию, то ониоказывают нам помощь доходящими до нас их сочинениями. Церковная история не знала еще такого смутного времени, как теперь. Дело усложняется тем, что в течениевсех истекших лет, ни одна Православная Иерархия не смогла полностью понять всю глубину русских церковных проблем. они относятся к ним, как к делу, их не касающемуся.Это, конечно, ошибка. Мы не в силах им этого разъяснить и можем только желать, чтобы Господь не вменил им этоо во грех. Сами же мы, русские, по какую строну мы бы ни находились, не можем уйти от всей сложности проблемы нашей Церкви. Но ответы мы должны искать не с позиции духовной слабости и компромисса, а с позиции долгаисповедывать истину, независимо от большинства или меньшинства, и в готовности быть верными Церкви даже до смерти.