Анания и Сапфира
историческая повесть

 Владимир Кедреянов      

Глава первая

            В эпоху римского владычества на окраине Иерусалима стоял небольшой, выделявшийся своей ухоженностью дом. К нему примыкал участок земли в треть югера (около 850 кв. м), на котором росли три смоковницы, виноград, гранатовое дерево и две яблони. Недалеко от дома находился сарай для коз, не так давно построенный хозяином, плотником Ананией, и теперь его жена Сапфира постигала секреты изготовления сыра.

            Уже смеркалось, когда Анания вернулся домой, совершил омовение и устало опустился на скамью. День выдался тяжелый: сегодня заканчивали крышу огромного дома, который строил для своего сына богач Захария. Много сыновей было у Захарии, много и домов. Плотники, во время работы отпускавшие шутки в адрес одного из самых богатых в Иерусалиме купцов, так и не смогли точно сказать, сколько. Анания говорил, что семь, Енея – девять, остальные сходились на восьми.

            Анания потянулся, стараясь расслабить уставшие мышцы, и попытался удобнее устроиться на жесткой скамье.

            - Как на работе? – спросила мужа Сапфира.

            Она была удивительно хороша: ее огромные глаза блестели, когда видели возлюбленного; в них искрился огонь желания, сверкала любовь. Тонкие брови выгибались изящными дугами, а нежная кожа своим цветом напоминала благородную слоновую кость. Но это только цветом. В остальном же сравнить ее было не с чем – мягкая и в то же время упругая, соблазнительная и по-матерински нежная, словом, само совершенство. Ровные, белые, без единого изъяна зубы Сапфиры сверкали, как жемчуг. Небольшой, правильной формы нос, маленький чувственный рот, часто алевшие щеки – все в ней было гармонично и прекрасно. Ее высокую и тонкую шею обвивало ожерелье из каких-то недорогих камней, а из-под легкого   покрывала выбивались мягкие черные волосы, которые, правда, уже тронула седина. На Сапфире был новый, ниспадавший изящными складками белый хитон, скрепленный на правом плече и левом боку двумя серебряными аграфами. Эти красивые застежки молодая женщина очень любила и гордилась ими. Ее ноги были обуты в красные сандалии из кожи козленка.

            Красота у нас почти всегда ассоциируется с радостью, весельем и счастьем. Это нетрудно объяснить: от созерцания красоты мы испытываем блаженство, и потому нам сложно представить, чтобы была несчастлива ее обладательница. Но, увы, часто так и случается. Проницательный человек, посмотрев на Сапфиру, смог бы заметить то, что в ее недолгой жизни было много горя. Да, молодая женщина страдала, но пыталась скрыть это от мужа. Она не хотела, чтобы Анания падал духом.

            Сейчас хозяйка накрывала на стол; хлеб, козий сыр, виноград и фиги выглядели очень аппетитно. Этот чудесный натюрморт дополнял небольшой кувшин с вином. Супругов ждал сытный ужин.

            - Захария пока не рассчитался, - ответил Анания. – Говорит, что все его деньги вложены в товары.

            Лицо Сапфиры слегка помрачнело. Расплатиться с долгами хотелось побыстрее, пока проценты не достигли угрожающей величины. Когда полгода назад умерла Руфь, мать Анании, понадобилось много денег, и пришлось взять в долг у ростовщика Иезекииля.

            - Подлец ваш Захария, - сказала Сапфира и поправила аграф на плече. – Когда я еще жила в отчем доме, у наших соседей была собака, постоянно просившая есть. Хозяева, добрые люди, кормили ее до отвала, и часто у того пса пища выходила тем же путем, что и входила.

            - Да, - засмеялся Анания, - это ты точно заметила. Захария своей ненасытной жадностью весьма схож с той собакой. Но, дорогая, не волнуйся, как- нибудь выкрутимся. Главное, что у меня есть ты – родное, бесценное сокровище…

            - А у меня – ты…

            Анания обнял жену. Во время работы он часто мечтал, как вернется домой и обнимет, поцелует свою милую Сапфиру. Вечером мечта неизменно сбывалась, и минуты их встречи были самыми радостными в его жизни. Глаза Сапфиры тоже искрились счастьем: целым миром – удивительным, нежным, любящим – был для нее муж. Каждый будний день она с нетерпением ждала своего Ананию, представляя, как он – высокий, статный, красивый, кареглазый, с густой, но аккуратной бородой – войдет в дом, обнимет ее и поцелует, а она сытно и вкусно накормит супруга. И Анания поблагодарит ее за чудесный ужин и снова поцелует. И впереди у них еще будет вся ночь…

            Долгий и страстный поцелуй супругов завершился, и они сели ужинать. Анания  был очень голоден. Сапфира, лишь слегка притрагивавшаяся к пище, с доброй, ласковой и немного озорной улыбкой наблюдала за мужем. Ей нравилось, что ее большой и сильный Анания ест с таким удовольствием, и в эти мгновения она забывала обо всех невзгодах.

            Сапфире исполнилось девятнадцать лет, Анании – двадцать два. Они были женаты уже пять лет, но, казалось, их медовый месяц еще не закончился. Ненасытная жажда любви соединяла их молодые тела и души, и большинство вечеров превращалось в милый праздник жизни. Через многие несчастья они смогли пронести немеркнущий факел своей любви, не обожглись его горячим пламенем и не дали холодному ветру скучной повседневности погасить этот чистый, животворный огонь. Они жили лишь тогда, когда были вместе.

 *   *   *

              Первый век нашей эры… Столетие величайших побед человеческого духа и гнуснейших преступлений… тоже человеческих. Век могущества Римской империи, один из веков расцвета ее культуры. Он начался, когда Овидия еще не отправили в ссылку, а завершился концом творческого и жизненного пути Квинтилиана и Марциала. Ироничный арбитр изящества Петроний, свободолюбивый Лукан, мудрый Федр, всезнающий Плиний Старший, неизвестные творцы фресок в Помпеях и строители Колизея – всё это тоже первый век.

            Впрочем, люди, в нем жившие, и не подозревали, что он первый. Об этом «узнали» лишь в середине 8 века, когда приняли предложенную еще в 532 году каким-то Дионисием Малым систему летоисчисления от «рождества Христова». Принять-то приняли, но по неграмотности своей христианской ошиблись на несколько лет. Ведь доподлинно известно, что царь Ирод, который, согласно Библии, преследовал младенца-богочеловека, умер в 4 году до Р.Х.   Выходит, Спаситель родился раньше, чем родился.

            Но это позже первый век стал у многих ассоциироваться прежде всего с христианством. А в то время о новой секте знали не больше, чем мы о «Белом братстве» или «Детях Бога». И совершенно так же оценивали.

            Интересное тогда было время, и, наверное, чем больше проходит веков, тем красочнее и привлекательнее оно становится. Искусства процветали в Риме, Элладе, других землях необъятной империи. Но жизнь бывает не только культурной. Простое бытие, примитивное существование теплилось в Иудее – маленькой части римской провинции Сирия.

            Иудею так и хочется назвать тихой, спокойной, уютной. Но, сделав это, мы бы погрешили против истины. Иудея – местечко буйное. Вспомним, как иерусалимцы пытались сопротивляться самому Титу (позднее признанному идеалом императора), и ему пришлось разрушить их городишко. Хотели евреи быть свободными, но не хотели быть образованными. Из книжек только Библию читали.

            Почему?

            Понятно, что по этому поводу говорят антисемиты, а семитолюбы считают, что Библии достаточно. Великий грех тратить время на чтение других книг, если его можно использовать для молитвы или заучивания слов бога наизусть. Или для того, чтобы разбогатеть.

            Когда мы смотрим на историю Иудеи этого периода, то невольно поражаемся: чуть ли не в каждом селении появляется свой пророк, который проповедует, собирает учеников, борется с официальным иудаизмом. Иисус Христос был лишь одним из многих. Да, такого мистического движения, такой религиозной активности больше не наблюдалось нигде и никогда. А объясняется всё просто. Жил относительно нормальный народ, но в 586 г. до н.э. царь Навуходоносор II , захватив Иерусалим, велел евреям переселиться в Вавилон. И им пришлось покинуть землю, которая в течение многих веков была родиной. Но ко всему привыкает человек. Обосновались евреи и в Вавилоне, наладили хозяйство, зажили спокойно и зажиточно. Прошли годы, и появилась возможность вернуться на утраченную родину, к религиозным святыням – тем местам, где так называемый Моисей якобы разговаривал с вроде бы Иеговой, где Соломон блудил с сотнями «жен» и наложниц, а Лот совокуплялся со своими дочерьми. Где милостивый бог, который предположительно есть любовь, как будто уничтожил Содом и Гоморру (но неужели все жители этих городов занимались гомосексуализмом ?!).

            К таким очаровательным святыням захотели возвратиться далеко не все евреи. Нормальные предпочли не ехать в неизвестность, а остаться в уже обустроенном месте. Поехали лишь глубоко верующие.

            Из Иудеи в Вавилон пришел народ, а из Вавилона в Иудею возвращалась секта.

            Прошло пятьсот с лишним лет, но разве изменился генофонд населения, обитавшего в той местности? Яблоко от яблони недалеко падает. И вот в таких условиях зародилась самая массовая религия. Сколько людей погубили ее адепты, как они затормозили прогресс человечества – знают все. Только некоторые стараются это забыть.

            Наше повествование об одних из первых жертвах христианства – Анании и Сапфире. Их трагическая история неожиданно откровенно рассказана в Библии, в пятой главе «Деяний святых апостолов».

                                      

Глава вторая

           За последние пять лет в жизни наших героев произошло немало событий.

            Родители Анании дружили с отцом и матерью Сапфиры, и однажды главы семей заметили, что Анания повзрослел и возмужал, а Сапфира из угловатого подростка превратилась в ослепительную красавицу. Тогда отцы и решили сыграть свадьбу. Родители были рады, молодые – тем более: они полюбили друг друга, и, казалось, их счастье будет длиться вечно. Но через полгода для пребывавших на вершине блаженства молодоженов началась череда бед и страданий.

            У Анании был младший брат Иосиф. Однажды вечером он зачем-то вышел из дома. Всю ночь мать и отец, не смыкая глаз, ждали сына. А утром в калитку   постучал один их знакомый и сообщил страшную весть: на улице лежал Иосиф с разбитой камнем головой.

            Как описать горе тех родителей, которые пережили своих детей ?! Что может быть трагичнее? Давид, отец Анании и Иосифа, затосковал и вскоре после гибели сына умер. Убийцу так и не нашли…

            Прошло два месяца, и иерусалимцев ужаснула новая катастрофа. Ночью загорелся дом, в котором жили родители Сапфиры и две ее младшие сестры, Эсфирь и Ревекка. Они все сгорели заживо…

            Супруги, которые еще совсем недавно были частью большой и дружной семьи, ощутили мертвящее дыхание одиночества. Правда, с ними жила мать и свекровь Руфь, но от всего пережитого у нее помутился рассудок. Сапфира и тем более Анания, знавшие Руфь здоровой, веселой, доброжелательной и приветливой женщиной, любившие и уважавшие ее, теперь с болью и ужасом смотрели на злобную и сварливую развалину. Страшный контраст !

            Так  у Анании осталась лишь Сапфира, а у Сапфиры – только Анания. Но через несколько месяцев после рокового пожара солнце, казалось, выглянуло из-за туч.   Сапфира забеременела. Она сказала об этом мужу в один из иудейских праздников, когда, помолившись в храме, они возвращались домой. На улице было много людей, но Анания не смог скрыть свою радость и, не стесняясь прохожих, заключил жену в объятия и стал страстно покрывать ее лицо поцелуями. Иудеи, строгие блюстители нравственности, изумились такой выходке и попытались образумить аморальных типов. Но супруги не слышали проповедей, не видели порядочных иудеев, не замечали всеобщего осуждения. Раньше они верили, что когда-нибудь закончится череда бед и к ним вернется счастье. И вот, казалось, их надежда сбылась…

-Милый, ты будешь любить нашего ребеночка? – тихо спросила Сапфира.
-Конечно! Ведь он еще больше сблизит нас, правда?
-Да!
-И будет похож и на тебя, и на меня!
-Да, любимый. Ты кого хочешь: мальчика или девочку?

Анания засмеялся:

-Мне всё равно. Мне желанен и сын, мне желанна и дочь.
-А как мы назовем нашего ребеночка?

Будущий отец задумчиво почесал голову и, снова радостно засмеявшись, ответил:

-Пока не знаю. Но мы еще успеем выбрать имя.
-Да, мой любимый, - согласилась пятнадцатилетняя жена и благодарно прильнула к мужу.

            Исстрадавшиеся за последнее время супруги теперь обрели смысл жизни, и лица их повеселели, глаза снова излучали радость и ласку, к голосам вернулось прежнее очарование. Они воспрянули духом и уже без страха смотрели в будущее. И всё это смог сделать еще не родившийся ребенок!

            Проходили недели, и живот Сапфиры постепенно рос и округлялся. Любопытный Анания часто приставлял к нему ухо и внимательно прислушивался. Трудно сказать, что он слышал, но будущий отец всегда оставался доволен.

            И вот однажды, когда Анания был на работе, Сапфира решила сходить на базар за покупками. Она сказала об этом Руфи и вышла на улицу. Солнце палило беспощадно, но иерусалимцы привыкли к такому климату и, казалось, не испытывали особых неудобств. Евреи сновали по раскаленным улицам вперемешку с ослами, мулами, козами и другими четвероногими помощниками. Разговоры и крики людей сливались со звуками, которые издавали животные, и оттого вокруг стоял невообразимый шум. Сапфира осторожно пробиралась среди всего этого говорящего, мычащего и блеящего населения, стараясь, чтобы ее ненароком не толкнули. Так она добралась до перекрестка и тут вдруг заметила, что в конце улицы показался иудейский пророк.

  -Пророк! Идет пророк! Пророк Вениамин! – вопили евреи то радостно, то с ужасом.

            В античности разные верования мирно уживались друг с другом. Люди почитали различных богов, молились и приносили им жертвы, и никому не приходило в голову развязывать религиозные войны – ведь каждый народ, ублажая своих кумиров, вместе с тем не отрицал существование небожителей других племен. Они тоже могли навредить верующему, и на всякий случай следовало почитать и их. Так поступал, повторим, всякий народ, но только не евреи. Именно они, со своим стремлением к единобожию, первыми стали откровенно враждебно относиться к другим культам.

            Конечно, иудеи пришли к монотеизму не сразу. Вначале они поклонялись змеям, затем кумирам других народов, и позже признавали существование иных богов, кроме заимствованного ими у одного соседнего народца Иеговы. Но тут возникло так называемое «пророческое движение». «Пророки», эти неофициальные жрецы и волхвы, злобные, буйные, нетерпимые к чужому мнению люди, имели, к несчастью, влияние на темный, подвергшийся после вавилонского пленения естественному отбору народ.

            И вот эти провидцы заявили, что Иегова, или Яхве, или Элохим, или Саваоф, или как там его ещё – единственный настоящий бог. Небожители других народов – либо ненастоящие, игрушечные, либо дьяволы. Евреи – богоизбранный народ, а другие народы… ну, сами понимаете. У современного психически нормального человека такая «концепция» может вызвать лишь улыбку, но тогда она вызвала культурную изоляцию евреев и антисемитизм. Так «пророки» удружили своему народу.

            Один такой прозорливец сейчас топал по иерусалимской дороге. Его огромные босые ступни («как под дурным старцем», - говорят русские. Меткое выражение) поднимали клубы пыли, ибо пророк Вениамин дорогу не выбирал и брел куда попало. Он был высок и производил впечатление физически сильного человека. Казалось, он уже перешагнул полувековой рубеж, но не исключено, что его состарил весьма необычный образ жизни. Провидец был одет в ветхое и грязное, всё в дырах рубище; для опоры при ходьбе он использовал корявую палку, она же помогала ему поучать нерадивых.

            Дурной старец дошел до перекрестка, подождал, пока вокруг него соберется толпа, возвел очи горе и, опершись на свой «посох», молвил:

            - Поганые безбожники, пришел я в эту клоаку мерзкую не за тем, чтобы спасти вас от кары Божьей, ибо сие невозможно и ничто вам уже не поможет, а для того, дабы открыть глаза ваши на грехи великие, за кои осуждены вы на муки страшные. При одной мысли о них у меня волосы встают дыбом, но не мне они уготованы, а вам. Страшусь я великой власти Божьей, ибо вот сейчас вижу перед собой живых и беззаботных, но скоро вас засыплет сера горящая , и все вы криком скорби и отчаяния изойдете, но не поможет вам крик и запоздалое раскаяние. И муки нестерпимые, боль невыносимая будут продолжаться долго. Долго! Посему я к вам и пришел, дабы отравить радость последних дней ваших. Страшитесь, ибо недолго вам осталось испытывать терпение Божие, и грядет кара неотвратимая! Скоро уж, скоро!

            Пророк перевел дух и подозрительно осмотрел своих слушателей. Евреи, с благоговением внимавшие словам прозорливца, побледнели как полотно и дрожали от страха – видно, им казалось, что ужасные муки уже начались. Пригорюнилась и Сапфира, тоже внимательно слушавшая божьего человека. Сейчас она пыталась вспомнить все свои грехи, но их набиралось до смешного мало.

            Тем временем провидец восстановил дыхание и продолжил свою проповедь:

 - Что, дрожите теперь? Страшно? Раньше надо было дрожать, в пустыне жить, а не в сей обители греха и мерзости. Очи мои ясные гной застилает, и то вижу я, как страшитесь вы!

            Пророк, произнося последние слова, по - дьявольски усмехнулся, и тут его взгляд упал на красивую беременную женщину. Сапфира, заметив, что старец внимательно ее рассматривает, смутилась. А прозорливец, отложив свою палку, стал потихоньку приближаться к заинтересовавшей его женщине. Казалось, он нашел то, что безуспешно искал в течение многих лет.

 - Вот где соблазн! – изрек провидец и указал на Сапфиру. Вот мерзкий сосуд греха! От какого скота ты зачала? Или от самого Сатаны?! Из-за прародительницы Евы мы были изгнаны из рая, а такие сучки посылают нас прямиком к Дьяволу, где примем муки страшные!

            Пророк страшно разъярился, весь надулся и покраснел; его очи метали молнии, изо рта летели целые струи слюны, а тело содрогалось в истеричном припадке. Речь его перестала быть членораздельной, и лишь какие-то звериные звуки вылетали из посиневших уст. Он откинул покрывало Сапфиры и, схватив ее обеими руками за волосы, с остервенением стал их рвать. Пятнадцатилетняя женщина закричала от страшной боли, из ее глаз градом хлынули слезы. Но никто не пришел на помощь несчастной: иудеи полагали, что сие творит рука божья и потому со священным ужасом наблюдали за происходящим, опасаясь только, как бы высшие силы не оттаскали за волосы и их. А пророк тем временем разнообразил свою методику воспитания: он всё норовил ткнуть коленкой в живот Сапфиры, а также, удерживая волосы женщины левой рукой, правой стал бить ее по лицу.

            Несчастная вначале пыталась вырваться из цепких рук божьего человека, но это оказалось непросто. Пророк был сильным и коварным противником, и когда он совсем озверел, намереваясь убить еще не родившегося ребенка (всё равно, мол, станет грешником), Сапфира отчаялась и прекратила сопротивление. Перед ее глазами всё поплыло, и она стала терять сознание.

            В этот трагический момент в нашей истории появляется новый персонаж. Мимо собравшейся на перекрестке толпы проходил молодой, высокий, одетый в ослепительно белую тогу римлянин. В руке он держал навощенную дощечку и стиль. Судя по тому, с каким неподдельным интересом этот прохожий осматривал жалкие иерусалимские достопримечательности, прибыл он в Иудею недавно. Для местных жителей, которые из римлян видели только солдат, появление такого необычного человека стало удивительным событием, и, встретив его, они, как правило, внимательно разглядывали незнакомца, а потом еще долго смотрели ему вслед. Евреи пытались угадать род занятий этого странного римлянина. Он не носил оружия, следовательно, не был военным; имел ясный, незатуманенный   взор, значит, не принадлежал к священнослужителям; передвигался пешком, а не в носилках – стало быть, не входил и в число вельмож (или иных богатых бездельников); за ним, как за учителем, не бегали мальчишки. Судя по опрятности одежды римлянина и утонченности его манер, он явно не занимался земледелием или ремеслом.

            Да, загадкой был этот римлянин для иудеев. «Чего это он всё ходит да высматривает, иногда расспрашивает и всегда записывает?» - шептались они. Выдвигались различные версии; о самой смешной наш читатель вскоре узнает.

            Итак, неторопливо идущий по улице и осматривающий достопримечательности римлянин услышал чей-то крик и невольно остановился. Звуки, в которых слышались неподдельные боль и отчаяние, исходили из центра толпы. «Что же здесь происходит?» - подумал незнакомец и, воспользовавшись тем, что был выше евреев, заглянул поверх голов собравшихся. Какой-то оборванец избивал юную женщину, почти ребенка. Римлянин был потрясен. Он, по-видимому, очень дорожил своей дощечкой, ибо на ней уже было немало начертано, но тут письмена и стиль полетели на землю, а молодой мужчина, расталкивая зрителей этого страшного представления, устремился к пророку.

            Тем временем к дурному старцу вернулся дар речи. Продолжая держать Сапфиру за волосы, он оглядел толпу и отдал кровожадный приказ:

 - Надо ее забить камнями! И тогда Бог многое простит вам!

            Но тут прозорливец, получив сильнейший удар в челюсть, пошатнулся и смешно замотал головой, но удержался на ногах и, более того, даже не выпустил свою жертву. Тогда незнакомец в тоге ударил его между глаз. Цепкие пальцы пророка разжались, и римлянин подхватил падающую Сапфиру. Сам провидец медленно сполз на землю и, такой еще недавно резвый, теперь лежал неподвижно, раскинув руки в разные стороны и уткнувшись носом в камень.

            Евреи остолбенели и, боясь даже дышать, со зловещим молчанием наблюдали за происходящим. Незнакомец, бережно положив молодую женщину, склонился над ней и попытался привести ее в чувство. Но Сапфира   сейчас находилась на грани жизни и смерти: случился выкидыш, и нижняя часть ее тела была залита кровью. Даже не приходя полностью в сознание, она стонала от боли и ужаса – ее ребенок был мертв. Жизнь утратила всякий смысл…

            А прозорливец не собирался сдаваться. Он пришел в себя и уже строил дерзкие планы отмщения: его грязная, покрытая струпьями рука настойчиво искала в придорожной пыли камень поувесистее. Римлянин заметил грозящую ему опасность и, не дожидаясь, когда поиски провидца увенчаются успехом, изо всех сил саданул его ногой в челюсть. Пророк крякнул и распластался по земле.

            - О люди ! – закричал один из иудеев, горбатый уродливый старик со слезящимися глазами. – Это пришел сам Сатана, дабы сразиться с великим Вениамином. И побеждают силы зла, и посрамлен пророк… Но попросим Бога, чтоб даровал Он победу провидцу, а Сатана пусть немедленно убирается отсюда, и вместе с этой шлюшкой, из-за которой так страдает наш Вениамин!

            Евреи, недоумевавшие до сей поры, как этот незнакомец решился поднять руку (и ногу) на пророка, теперь получили правдоподобное объяснение. Было очевидно, что бессмысленно бороться с Дьяволом физически, но вот теологически…

             Иудеи пали ниц, и их молитвы вознеслись к небесам.

            Внезапно из-за угла вышли три римских воина. Они патрулировали эту часть Иерусалима и, заметив толпу, неторопливо направились к ней. Евреи самозабвенно молились, а на земле неподвижно лежали девушка и какой-то грязный, уродливый старик; от одной к другому перебегал мужчина в тоге, и был он то ласков и заботлив, то суров и драчлив.

            - Ты кто такой? Что здесь делаешь? – спросил у спасителя Сапфиры начальник дозора, крупный, коротко остриженный боец лет тридцати пяти и для пущей важности и убедительности положил руку на рукоять меча.

            Незнакомец вытер тыльной стороной ладони выступивший на лбу пот и, спокойно глядя воину в глаза, ответил:

-Я Тит   Росций   Капитон,   римский гражданин. Приехал на Восток изучать быт и  нравы здешних народов.
-Это их ты хочешь изучать? –   засмеялся   начальник   дозора   и  сделал   широкий жест, указывая на окарикатурившиеся лица евреев, пытавшихся достучаться до ходившего по небу или засевшего в своих чертогах Иеговы.

-          Но не все же они такие, - возразил Тит Росций.

-          Ладно, мы отвлеклись. Так что здесь произошло?

-          Этот сумасшедший на людей бросается!

-          Да? Ох, Иудея…

-          Он до тех пор избивал беременную женщину, пока у нее не случился выкидыш.

 Не подоспей я вовремя, он бы ее убил!

            Столь бесчеловечный поступок поразил даже немало повидавшего за годы службы начальника дозора. Суровый воин подошел к пребывавшему в беспамятстве прозорливцу и воскликнул:

            - О, да это Вениамин! Опять, дружок, за старое принялся? Ходишь, людей пугаешь?

            Тут пророк снова пришел в себя, но, увидев стражников, счел за благо притвориться бесчувственным. Римляне заметили хитрость сумасшедшего и захотели ударить его. Но чем? У них не было желания пачкать руки, обувь, ножны. Валявшийся неподалеку «посох» Вениамина был такой же грязный, как и его хозяин. Не найдя предмета, с помощью которого удалось бы привести провидца в чувство, начальник дозора оторвал нескольких евреев от общения со сверхъестественным и велел им отнести прозорливца в участок.

            Позже Тит Росций узнал, что римляне наказали Вениамина палками и навсегда запретили ему входить в Иерусалим. Быть может, следовало бы строже покарать детоубийцу, но, с другой стороны, всем было понятно, что преступник невменяем.

            Сапфиру, у которой уже в пятнадцать лет появилась седина, спасла любовь мужа. Анания был так чуток и внимателен, что Сапфире не оставалось ничего иного, как крепиться и стараться не огорчать любимого слезами и горестными стенаниями. Успокаивал несчастную женщину и Тит Росций, который стал другом их семьи. Римлянин, правда, часто покидал Иерусалим, ибо изучал быт и нравы не только евреев, но и других восточных народов. Однако он неизменно возвращался в главный иудейский город и любил заходить в дом той женщины, которую спас. Общались они всегда при Анании (а иначе что бы сказали вездесущие соседи?!), но был ли здесь у Тита Росция Капитона только научный интерес? Вряд ли…

            А Сапфира до сей поры нуждалась в сочувствии и утешении. После страшной встречи с пророком прошло уже несколько лет, но она не смогла стать матерью. Все средства оказались бессильны, и супруги уже почти потеряли надежду на то, что когда-нибудь их дом огласит звонкий детский крик…

              Глава третья

 Теперь, когда читатели знакомы с предысторией наших героев, мы продолжим рассказ об их нынешних приключениях.

Супруги закончили свой ужин, но Сапфира не стала сразу убирать посуду, а слегка прикоснулась к руке мужа, принуждая его остаться за столом. Анания понял, что жена хочет ему сообщить нечто важное.

-          Да, милая, я слушаю.

-          Я была сегодня в храме и увидела такое…

-          Что?

-          Чудо!   Ты  ведь  знаешь,   как   много всяких калек просит милостыню у Красных

 дверей храма, и среди них был один хромой. Когда я, помолившись, уже выходила из храма, то встретила Симона по прозвищу Кефас и Иоанна, они проповедуют о каком-то Иисусе Назорее, считая его Спасителем и Сыном Божьим. Так вот, хромой попросил у Симона «на хлебушек», и Кефас с Иоанном сказали ему: «Посмотри на нас повнимательнее».  Просящий, надеясь на щедрое подаяние, так и поступил. Тогда Симон молвил: «Серебра и золота нет у меня, а что имею, то даю тебе: во имя Иисуса Христа Назорея   встань и ходи»! И с этими словами он прикоснулся к хромому, и у того вдруг укрепились ноги. Калека пошел, да так, словно никогда в жизни и не хромал!

            - Неужели такое может быть? – удивился Анания. – Никогда не видел чудес.                                                           

- А вот мне сегодня довелось. Ты не представляешь, какой переполох вызвало это исцеление! Люди кричали, прыгали, славословили Бога! («Деяния святых апостолов», III, 1-11). Все калеки бросились к Симону, прося излечить и их. Но тут чудотворец поступил как-то странно: ухмыльнулся, пробурчал что-то вроде «хорошего понемножку» и поспешно удалился.                                                                                                                                                    

- Видно, не все достойны быть исцеленными, - предположил Анания.

- Наверное, так. Но знаешь, милый, что я подумала? Если Симон так легко смог излечить хромого, то ему по силам исцелить и меня.

- И у нас появятся дети… - мечтательно произнес супруг.

- Главное, чтобы Симон захотел помочь мне.

- Так ты завтра познакомься с ним, поговори, узнай побольше о его учении.

- Да, конечно.

На следующий день Анания пошел искать заказ на плотницкие работы, а Сапфира отправилась в храм. Но, к сожалению, ни Симона, ни Иоанна там не оказалось. Зато недалеко от этого большого, но бессмысленного сооружения стояли двое мужчин лет тридцати – тридцати пяти и с жаром говорили о Христе. Идущие в храм добропорядочные иудеи испуганно шарахались от грязных, одетых в лохмотья еретиков. А Сапфира подошла к ним и стала внимательно слушать.

- И послал Бог к людям Сына Своего единственного, дабы тот искупил грехи человеческие, - вещал высокий худой проповедник, а его маленький и толстый «коллега» тревожно озирался по сторонам, опасаясь, как бы их не наказали за незаконную проповедь.

- Скажите, это ваш учитель Симон вчера исцелил хромого? – спросила Сапфира.

- Наш. Но только мы называем его не учителем, а князем апостолов, и не Симоном, а Кефасом, по-гречески Петром, то есть камнем, ибо сказал ему Сын Божий: «Ты будешь тем камнем, на котором я построю свою Церковь» («Евангелие от Матфея», XVI, 18), - ответил полный мужчина.

- Он великий чудотворец! – в словах Сапфиры слышалось неподдельное восхищение.

- Кефас говорит, что творит он сие не своей силой, а Божией, - вступил в разговор худой.

«Не всё ли мне равно, как он это делает, - подумала несчастная красавица, - мне бы только излечиться от бесплодия».

- Меня зовут Иов, - дружелюбно сказал маленький толстый проповедник, - а это Иеремия. Мы признали Спасителя.

- А я Сапфира. Мы с мужем хотели бы встретиться с Кефасом. А там, быть может, и вступим в вашу общину.

- Чем же владеет твой муж? – спросил Иеремия.

- У нас дом и небольшой участок земли. Но разве это важно?

- Еще бы! – ответил Иеремия. – Каждый приобщившийся к истинной вере приносит всё свое имущество и возлагает его к ногам апостолов («Деяния святых апостолов», IV, 34-37).

Сапфира не поняла смысл сказанного и попросила Иеремию повторить. Тогда оба проповедника принялись с жаром убеждать молодую женщину в том, что лучше всем единоверцам жить вместе, а свое имущество отдать Церкви. Жена Анании, однако, никак не могла взять в толк столь странное правило, но высказать свои соображения на этот счет так и не решилась. Она лишь смущенно улыбнулась проповедникам и спросила:

- Так когда мы с мужем встретимся с Кефасом?

- Я скажу ему, - ответил Иов. – Подойди к нам завтра, и получишь ответ.

- Хорошо, - сказала Сапфира и попрощалась с сектантами.

Анания был потрясен, когда жена сообщила ему, что для вступления в общину Кефаса им нужно расстаться со всем своим имуществом.

- А где же мы будем жить и растить детей? – спросил плотник.

- У них большой дом, и всё в нем общее.

Анания молча пожал плечами.

- Быть может, - продолжала Сапфира, лучше жить в одной большой, дружной семье, где и помогут, и посоветуют. А волшебник Кефас излечит меня от бесплодия…

-          Хорошо, милая, давай завтра сходим к храму и во всём разберемся.

На следующий день возле культового сооружения из христиан (сектанты в то время еще не догадались именовать себя христианами, но мы уже будем их так называть) крутился один Иов. Супруги подошли к нему и поздоровались.

- Мир и вам! – молвил в ответ проповедник. – Я обо всём с Кефасом договорился, и он вас ждет.

- А где Иеремия? – спросила Сапфира.

- Он занят. Но не беспокойтесь, я сам отведу вас к князю апостолов.

- Это далеко? – полюбопытствовал Анания.

- Да, - ответил Иов, - однако путь к Истине еще длиннее.

            Но Иерусалим – небольшой городишко, и пока супруги пытались постичь смысл последней фразы Иова, путь их завершился и спутники оказались перед ветхим трехэтажным зданием, обнесенным довольно высоким забором. Иов постучал в ворота, и в смотровом окошке калитки показалась перекошенная физиономия пожилого привратника Товии.

            - Пусти, их ждет Кефас.

- Ладно, - поморщился Товия, не любивший отпирать калитку.

Гости и Иов вошли и осмотрелись. Во дворе какой-то верующий стоял на одной ноге на врытом в землю столбе. И так как этот столб был довольно высок, Анании такое занятие показалось небезопасным.

- Чего ради он там стоит? – спросил плотник у Иова.

- Кто? А, Иосиф! Его на днях сильно искушал Сатана, даже послал за ним роскошную колесницу – приезжай, мол, ко мне в преисподнюю. Иосиф уже ступил в нее одной ногой и только тогда догадался обратиться с молитвою к Господу нашему. И колесница растаяла в воздухе, а Иосиф рассказал обо всем Кефасу. Тот и наложил на него епитимью.

Иов с сочувствием посмотрел на балансирующего страдальца и добавил:

- Молчать бы ему, дураку, мало ли что привидится, ан нет, взял да и ляпнул…

Спутники вошли в дом и стали подниматься по лестнице. Шедший впереди проповедник оглянулся и предупредил супругов:

-          Осторожно, здесь ступенька коварная. На ней постоянно Дьявол искушает.

Анания нагнулся и осмотрел неисправность.

- Ее легко починить, - сказал он и помог жене переступить через «ловушку Дьявола».

Наконец, они поднялись на верхний, третий этаж, и Иов робко постучал в дверь опочивальни Петра. Приглашения войти не последовало.

- Он же должен быть там, - удивился Иов и постучал сильнее.

- Кого еще Сатана принес? – раздался из-за двери злобный, скрипучий голос.

- Рабби, это Иов. Я привел к тебе Ананию и Сапфиру, признавших Спасителя.

Петр снова молчал.

- Рабби, я тебе о них говорил!

- Ладно, входите, - послышалось из опочивальни.

Иов открыл дверь и пропустил вперед супругов.

    *    *    *

              В Эрмитаже висит картина Эль Греко «Апостолы Петр и Павел».   Мы не будем обсуждать неестественно вытянутые фигуры персонажей этого полотна – такими Эль Греко изображал всех людей; оставим также в покое эпилептика Павла, ибо не он является героем нашей истории, и внимательнее приглядимся к образу Петра в трактовке испанского художника.

            У апостола кроткий и добродетельный взор, открытый и высокий лоб, красивый, «благородный» нос; крепко сжатые губы свидетельствуют о большом жизненном опыте и великой мудрости Петра. Его ухоженные, прекрасной формы усы и борода как - будто скопированы с испанского гранда (что, конечно, так и было). Весь облик апостола говорит нам о его доброте, честности, порядочности, глубоком уме и обширных знаниях, и не заметно ни тени гордыни, алчности, злобы. Устремленный куда – то в сторону и вниз взгляд Петра задумчив и грустен: очевидно, что князь апостолов размышляет о нелегких судьбах человеческих, скорбит о наших грехах и сокрушается, видя непобедимую мощь Сатаны.

            Святой человек, да и только!

            До Караваджо все европейские живописцы приукрашивали положительных, с точки зрения Библии, персонажей христианской истории. Дело в том, что все картины на эту тему писались по заказам Церкви. Конечно, крупнейший феодал был самым ненадежным, придирчивым и скаредным партнером, какого только можно себе представить, но художникам приходилось с ним связываться. Церковь имела много денег и нуждалась в произведениях искусства – с их помощью католики хотели усилить свое влияние, что было особенно важно в период Реформации. Известно, правда, много случаев, когда живописцы, даже великие, годами ждали оплаты своего труда. Но обычно священники, скрепя сердце и скрипя зубами, всё же платили художникам и скульпторам. Иначе бы батюшкам пришлось самим украшать храмы, и абстракционизм возник бы ещё в то далекое время.

            Кто платит (или обещает заплатить), тот и заказывает музыку (и многое другое). Художники старались изо всех сил, чтобы угодить работодателям, нарисовать Христа и Петра покрасивее, а Иуду – поуродливее. И когда основоположник реалистического направления в живописи Караваджо изобразил богоматерь и святых ничем не отличающимися от «простых» людей (то есть честных тружеников), церковники буйно возмутились и не выкупили картины. Не понравился им реализм Караваджо.

            Восхищаясь гением и творческим подвигом этого итальянского художника, усомнимся в правильности его подхода к изображению столпов христианства. Их, по нашему мнению, не следует срисовывать с крестьян и крестьянок. Земледельцы не сделали живописцам ничего плохого. 

*   *  *

Итак, Анания, Сапфира и Иов вошли в опочивальню Петра. За столом сидел и читал какой-то свиток мужчина лет сорока. Он поднял голову и повернул к посетителям свое желтое, заплывшее жиром и покрытое мелкими ямками лицо. Его небольшие красноватые глазки, один из которых косил, смотрели неприветливо, а под ними располагались темно-фиолетовые полукружья. Одно ухо у мужчины было нормальным, другое, однако, сильно оттопыривалось. Мясистая нижняя губа безжизненно свисала, а нос хозяина опочивальни украшала крупная бородавка, из которой топорщилось несколько волосков. Росли волосы и из ушей этого мужчины. Его взъерошенную шевелюру уже немного тронула седина, но в редкой бороденке серебряных нитей пока не было.

Так на самом деле выглядел святой апостол Петр – тот камень, на котором Иисус Христос собирался строить свою церковь, но затем сказал любимому ученику: «Отыди, Сатана!» («Евангелие от Матфея», XVI, 23). Семь пятниц на неделе было у «царя иудейского»!

Страшилище отодвинуло свиток и разрешило Анании и Сапфире присесть на стоящую у стены длинную скамью, а Иову велело удалиться. Петр уже знал, что супруги владеют в Иерусалиме домом и участком земли. Этим, с его точки зрения, они выгодно отличались от многих «братьев» и «сестер», коих князь апостолов презрительно именовал «голью перекатной». Поэтому Кефас согласился лично переговорить с претендентами на вступление в его общину. Недвижимость – дело серьезное.

- Считаете ли вы Иисуса Назорея Спасителем? – спросил он.

Супруги ответили утвердительно, и Петр удовлетворенно прикрыл глаза. В мыслях он уже владел имуществом Анании и Сапфиры.

Вдруг со двора послышались грохот и чей-то крик. Симон усмехнулся:

- Опять Сатана Иосифа со столба столкнул.

И затем задумчиво добавил:

- Да, сильны искушения Дьявола… Вот вы, Анания, Сапфира, часто бываете искушаемы?

Вера супругов еще не достигла таких глубин, потому этот вопрос их несколько смутил.

- Иногда случается, - неуверенно ответила Сапфира.

- Сатана, наверное, в основном искушает грешников, - предположил Анания, и по тону его слов чувствовалось, что себя он к ним не причисляет. Почувствовал это и Кефас.

- А ты не грешник? Я и то считаю себя грешником великим, прямо-таки величайшим, - сладостно самобичевался Петр.

- Что же я сделал такого? – недоумевал Анания.

- Что?! – взбеленился апостол. – В грехе, в блуде проводишь ночи свои, тело ублажаешь с женой молодой! Плоть должен ты лелеять или душу?

Сапфира от столь «откровенных» слов покраснела и не знала, куда ей спрятаться. Анания тоже смутился. Неужели его любовь была грехом?

- Наверное, - тихо промолвил плотник, - мы раньше жили не так, как надо. Но для того, чтобы приобщиться к благодати и святым тайнам, мы и пришли к тебе, рабби. Не отвергай нас!

Симон, услышав смиренную речь, немного смягчился и величественно изрек:

- Блуда избегайте, дети мои!

- Отче, но мы муж и жена, мы любим друг друга, - срывающимся от волнения голосом возразил Анания.

Святой апостол Петр вновь рассвирепел, да так, словно его укусил этот часто упоминаемый христианами Сатана. Лицо Симона побагровело, глаза выкатились из орбит, изо рта летели брызги слюны.

- Дурак, тварь, не прах презренный любить ты должен, а Господа нашего Иисуса Христа. Лишь он один дает нам благодать и учит Истине. Насколько же Царствие Небесное выше и совершеннее мира земного, сей юдоли скорби, слез и страданий! – радостно возвестил Симон, как будто он уже побывал на небесах и мог говорить об этом предмете с полным знанием дела.

Супруги испуганно смотрели на апостола. Сапфире не понравилось, что глава христиан назвал ее «прахом презренным». Она была о себе гораздо лучшего мнения, но, чтобы больше не раздражать этого вспыльчивого мужчину, сделала вид, что не заметила оскорбления.

- Царствие земное! – продолжал Петр. – Ты мерзкая обитель греха! Ведь что такое наслаждение? Это грех! Оно отвлекает нас от молитвы, от богоугодных дел, от умерщвления плоти. Наслаждение опасно тем, что создает иллюзию, будто мы можем получить радость не только от Бога. Конечно, могущественны козни Сатаны, коварны его искушения, но истинный верующий поборет их, опираясь на Дары Духа Святого, на силу молитвы, на помощь единоверцев. Истинный верующий, даже получая наслаждение, всем своим видом покажет, что не удовольствие оно ему приносит, а горе, омерзение, боль, и тем самым смутит Сатану и других в Вере укрепит.

Тут апостол показал, как надо скривиться, когда наслаждаешься. Супруги постарались запомнить эту гримасу, чтобы использовать ее и во время еды, и ночью. Но, видно, есть доля правды в утверждении льстецов о том, что начальники, когда за что-нибудь возьмутся, всё сделают лучше подчиненных. Ни Анания, ни Сапфира не смогли бы скорчить такую рожу. Петр же был в состоянии испугать самого Сатану.

От долгой болтовни у апостола пересохло в горле, он схватил стоявший на столе кувшин и сделал несколько глотков. Осушив губы рукой, Кефас собрался было продолжить свою речь, но передумал и уже более основательно приложился к кувшину. Минуты две, о чем-то задумавшись, он молчал, но затем снова раздался его скрипучий голос:

- Говоришь, вы муж и жена и потому любите друг друга. Но сказал Иисус Назорей: «И враги человеку – домашние его»! («Евангелие от Матфея», Х, 36).

- А почему? – удивленно воскликнули Анания и Сапфира.

- Да потому, что обычно домашние, эти упертые иудеи, против вступления членов их семей в нашу Церковь. Даже мать Иисуса пыталась разлучить своего Сына с нами. Помню, пришла однажды с братьями Его, а мы, запершись в одном сарае, слушали Учителя. И стала Мария вызывать Сына, но Он не вышел и сказал нам: «То мне не мать, а вы мне мать» («Евангелие от Марка», III, 31-35, «Евангелие от Матфея», ХII, 46- 50 и «Евангелие от Луки», VIII, 19-21). И расцеловал нас всех.

Анания попытался представить, как Иисус целовал взасос Симона и называл его родительницей. Вовремя поднятая к устам рука плотника скрыла улыбку, и торжественность момента не была нарушена.

- Зачем же Мария хотела забрать Сына своего и Божьего? – спросила Сапфира.

- Эта подлая тварь считала Его придурком. Но мы вынуждены почитать ее. На словах, конечно.

Кефас снова взял кувшин и на этот раз его опорожнил.

- Это я не вино пью, а кровь Христову, - промолвил он, всё так же вытирая губы рукой (мы советуем всем алкоголикам запомнить сей аргумент).

Тут супруги испугались не на шутку: иудеям строжайше запрещено пить чью-либо кровь. Глава христиан понял причину их страха и рассмеялся.

- Да нет, вы меня не так поняли. Это вино, самое настоящее вино, но в момент причастия оно превращается в кровь Спасителя. И пить её повелел Иисус. А хлеб – это тело Его.

Анания и Сапфира окончательно запутались в христианских премудростях. Их лица выражали недоумение и страх, а Петр продолжал веселиться.

- Ладно, постепенно во всем разберетесь. Приходите сегодня на вечернюю службу.

Апостол два раза ударил кулаком в стену. В дверях показался Иов.

- Проводи их и распорядись, чтобы вечером Товия пропустил наших гостей. Они посетят богослужение.

Когда Анания и Сапфира оказались за воротами, смятение полностью овладело ими. Тот мир, в который они только что окунулись, казался и привлекательным, и отталкивающим. Что нес он: истину и с ней «спасение» в загробном мире или же пустую, отвратительную болтовню безумцев и их преступные деяния?

Супруги не решились сразу переговорить с Симоном о своем деле. Они, наивные, считали, что сначала надо стать для апостола «своими» и только потом просить его об услуге. Анания и Сапфира надеялись, что Кефасу будет приятно, когда с их помощью возрастет число его учеников. Но глава христиан, который всецело «пребывал в боге», было на это глубоко наплевать. Апостол даже считал, что не ему оказывают благодеяние отдающие всё свое имущество, а напротив, он творит добро, смиренно принимая дома новообращенных. «Так угодно Богу!» - были его любимые слова.

Да, князь апостолов оказался не слишком любезным собеседником, но чем ближе Анания и Сапфира подходили к своему дому, тем больше страх и внутреннее опустошение уступали место любопытству и желанию вновь посетить христиан. И не только потому, что наши главные герои считали Петра чудотворцем, способным излечить Сапфиру. Были и другие причины. Например, желание познать истину, желание, которое, однако, не смогла исполнить в течение тысячелетий ни одна церковь на Земле. Истины же официального иудаизма после встречи с пророком Вениамином супругам опротивели. Кроме этого, молодым нужны были друзья – ведь круг общения Сапфиры был ограничен несколькими соседками да базарными торговцами, а Анания беседовал лишь с плотниками. Тит Росций, к сожалению, заходил к ним редко, ибо любил много путешествовать. Да и был он чужеземцем, человеком иной культуры и иных понятий.

И последняя причина. Религиозная деятельность привлекательна для многих тем, что в церкви не надо работать. Мели себе языком или слушай – и никаких забот. Священники за это даже деньги получают. Анания и Сапфира, правда,   так «высоко» не метили и становиться равноапостольными не собирались, но считали, что приятное времяпрепровождение им обеспечено. Единственная проблема заключалась в ненасытной жадности верхушки христиан, пожелавших добра своих ближних – дома супругов.

Несколько часов, проведенных за работой в саду, пролетели незаметно, и Анания с Сапфирой отправились на богослужение. Они притворили калитку и вышли на грязную каменистую дорогу. Прохожих уже не было – иерусалимцы рано ложились спать, и лишь возле своего дома сидела какая-то древняя старушка, которая всё еще не могла смириться с тем, что день закончился и ей уже некого разглядывать. Заметив спешащих куда-то соседей, она обрадовалась и даже слегка привстала с гнилого пенька, служившего ей табуреткой.

- А куда вы идете? Ведь уже поздно! – полюбопытствовала старушонка.

- А тебе что за дело, бабушка Сусанна?! – не останавливаясь, ответил Анания.

Старушка не стала пререкаться, ибо всё равно не смогла бы убедительно возразить соседу, но рот на всякий случай раскрыла и затем еще долго смотрела вслед супругам.

Больше знакомых Анания и Сапфира не встретили. Они быстро нашли цитадель христиан и постучали в калитку. Но поскольку Иов забыл предупредить привратника о приходе супругов, тот отказался их впустить.

- Передай, пожалуйста, Иову, что мы пришли. И учти, что сам Кефас пригласил нас на вечернее богослужение, - убеждала Товию Сапфира.

- Бог знает, кого впускать. Много званных, да мало избранных, («Евангелие от Луки», XIV, 24) – упорствовал привратник.

Тогда супруги стали стучать в ворота и громко звать Иова. Товия испугался и убежал.

- Вы уж извините, он у нас дурачок, - оправдывался отворивший калитку Иов.

А у своего столба лежал и горько плакал Иосиф. Видимо, очередное падение было особенно болезненным. Сапфира подошла к нему.

- Бедняжка, тебе плохо?

- Да, - промычал Иосиф. Слезы размыли слой грязи на его лице, и струйки темной жидкости беззвучно стекали с подбородка христианина на землю. Он жалобно стонал и указывал на правую ногу, которую ушиб или сломал.

- Пусть лежит, - сказал Иов, - ему нужен покой. А нам пора.

Они вошли в здание, и супруги, помня утренний маршрут, направились к лестнице, ведущей вверх.

- Не сюда, - возразил их проводник, - мы молимся в подземелье.

 Глава четвертая

  Несколько чадящих факелов освещали тусклым, неровным светом довольно просторное подземное помещение. Первое, что ощущал оказавшийся в нем человек – это сырость. Казалось, влага сочилась отовсюду: с потолка, стен, пола. Но еще тяжелее переносился недостаток воздуха. Христиане были бы рады во время своих собраний оставлять вход открытым, чтобы хоть немного проветрилось помещение. Но апостолы приказали плотно закрывать люк, ибо ни один звук не должен был проникнуть наружу (читатель скоро узнает, зачем понадобилось такое строгое и на первый взгляд странное правило).

В подземелье собралось человек сто – практически все христиане Иерусалима и, следовательно, мира (в то время учение Христа в другие города еще не проникло). Библия, однако, приводит иную цифру – якобы несколько тысяч новообращенных уже тогда могли насладиться передачей Петру своего имущества. Но в тот момент в Иерусалиме проживало всего-навсего тысяч десять, и проблематично, чтобы апостолы смогли заманить в свою секту аж половину горожан, тем более что Библия постоянно упоминает не только о сильном противодействии иудейских священников, но и о насмешках над еретиками со стороны простых иерусалимцев. Откуда, даже в Иудее, апостолы смогли бы взять столько калек, убогих, юродивых? Где бы жила и собиралась для молитв такая прорва народа? Отметим также, что вскоре после описываемых нами событий секту Петра «рассеяли», как о том написано в восьмой главе «Деяний апостолов». Написано очень кратко, без указаний на бурное противостояние, которое стало бы неизбежным, если бы одна половина иерусалимцев поднялась против второй.

Первые христиане были в Иудее белыми воронами, и увеличить свою численность они смогли лишь за счет других народов. Ведь всё же некоторые евреи успели «познакомиться» с Иисусом Назореем, а остальные видели других, подобных ему ересиархов, и потому, невзирая даже на свою придурь, унаследованную от возвратившихся из Вавилона предков, знали истинную цену таким учениям.

Итак, сырое и душное подземелье было заполнено стоящими христианами. Их бледные лица и сверкающие фанатизмом, но вместе с тем пустые взгляды удивительно гармонировали с мрачной обстановкой помещения. Одежда сектантов представляла собой калейдоскоп дешевых тканей всех видов и цветов, но степень ее изношенности была одинаковой – крайней. Христиане, ожидая начала службы, разбились на небольшие группы и лениво переговаривались.

Супруги удивленно рассматривали членов новой церкви и никак не могли понять, что именно в них кажется странным.

- Посмотри, как они бледны, - шепнул Анания, прислонившись губами к уху жены.

Она кивнула. Ей приходилось видеть, как бледнели люди, узнавшие плохую весть или которых свалил с ног физический недуг. То была, так сказать, бледность естественная. Цвет же лиц собравшихся верующих был настолько неподражаем, что догадаться о причине его появления супруги смогли лишь позднее, когда узнали о тех страшных галлюцинациях, коим подвержены христиане.

В подземелье пришли и дети. Ни тени улыбки не было на их безжизненных, угрюмых лицах. Они испуганно озирались, посматривая на своих родителей, и уже готовы были заплакать, поскольку им не нравилось, что богослужение так долго не начинается. Хотелось ли им услышать слово божие или же рассудок, который «не от мира сего», всегда заставляет повредничать? Кто знает…

Возле одной из стен подземелья стояла длинная скамья, на которой во время собраний важно восседали апостолы. Христиане старались хоть ее держать в чистоте, и, для того, чтобы главам церкви не было жестко сидеть, клали на скамью подушечки.

Наконец, в подземелье вошли святые апостолы: Симон и его брат Андрей, Иаков и Иоанн, Филипп и Варфоломей, Матфей и Фома, Иаков Алфеев и Симон, прозываемый Зилотом, Иуда Иаковлев и Матфий, заменивший Иуду Искариота («Евангелие от Луки», VI, 14-16, и «Деяния святых апостолов», I, 26). Все разговоры смолкли, и взгляды рядовых христиан устремились на Иоанна, который открывал богослужение. Это был низкорослый и невидный, заикающийся мужчинка, лицо которого постоянно искажала судорога. Встав со скамьи, Иоанн обратился к присутствующим:

- Б-б-братья и с-с-с…

- Сестры, - подсказал Петр.

- Да, с-с-сестры, с-с-сегодня поговорим о лицемерии фарисеев и некоторых из книжников. Однажды они увидели, что м-м-мы, бродя с Иисусом, едим хлеб нечистыми, немы-мы-мы-тыми руками. А они, двуличные твари, и руки моют, и чаши, и кружки, и даже котлы. И спрашивают Его фарисеи и книжники: «Зачем ученики Твои не поступают по преданию старцев, но неумы-мы-мы-тыми руками едят хлеб?». Сказал им тогда в ответ Х-Х-Х-Х…

- Понятно, что сказал, - скабрезно усмехнулся Петр, но Иоанн замахал руками:

- Не-не-не-не то, а Х-Х-Х-Христос! Сказал Он им: «Хорошо пророчествовал о вас, лицемерах, Исайя, как написано: «Люди сии чтут Меня устами, а сердце их далеко отстоит от Меня; но тщетно чтут Меня, уча учениям и заповедям челове-ве-ве-ческим». Ибо вы, оставив заповедь Божию, соблюдаете предание челове-ве-ве-веческое – мыть кружки, чаши, руки, лица и многое другое. Так хорошо ли, что вы отменяете заповедь Божию, чтобы соблюсти свое предание? Ибо М-М-М-М…

Петр, который уже один раз не угадал, что хотел сказать Иоанн, теперь хранил молчание, предоставив оратору полную свободу.

- Ибо М-М-Моисей, сказал фарисеям Христос, учил: «Почитай отца своего и мать свою» и «злословящий отца или мать смертию да умрет». А вы не почитаете и злословите! И учтите: ничто, входящее в человека извне, не может осквернить его, но что исходит из него, то оскверняет» («Евангелие от Марка», VII, 1-23, и «Евангелие от Матфея», XV, 1-20).

Некоторые из слушавших апостола присели на корточки и в экстазе водили ладонями по   полу подземелья, стараясь посильнее загрязнить руки. Видевший это Иоанн возрадовался, ибо убедился, что мораль его проповеди усвоена. Он и сам стал озираться по сторонам, выискивая место погрязнее.

- А почему, - тихо спросила Сапфира у стоявшего рядом с ней Иова, - Христос здесь согласен с Моисеем по поводу того, что надо почитать родителей, а утром Кефас говорил нам о ненависти Его к домашним?

- Слушай, - отозвался Иов, - и пока имеешь уши, услышишь.

- Но мы должны понимать, - продолжал Иоанн, - что это раньше надо было п-п-п-почитать родивших тебя, но сейчас иной закон, ибо сказал Х-Х-Х-Христос: «Если кто приходит ко Мне, и не возненавидит отца своего и матери, и жены и детей, и братьев и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим у-у-у-у, у-у-у-учеником» («Евангелие от Луки», XIV, 26).

Иоанн оглянулся на сидевшего на скамье Петра и с помощью весьма выразительных жестов и мимики дал понять, что закончил. Тогда глава общины медленно встал, прокашлялся и сказал:

- Поблагодарим же, братья и сестры, Святого Апостола Иоанна за мудрую и высоконравственную проповедь. Всегда поступайте так, как учит он, как учу я. И тогда не страшны будут искушения, и бесы никогда не войдут в тело ваше. Ну, а теперь главное – наполнимся же Духом Святым!

Петр напрягся, покраснел; его и без того уродливые черты лица еще больше исказились, и он, размахивая высоко поднятыми руками, издал несколько гортанных нечленораздельных звуков. Затем он встрепенулся, подпрыгнул и окончательно впал а транс. Дико содрогаясь и закатив глаза, князь апостолов быстро и громко заговорил на непонятном языке:

- Угхо-ля-гхур-дряг-угги-бур…

Но уже вскоре его нельзя было расслышать: из уст всех христиан, словно несмазанные телеги по каменистой дороге, понеслись подобные речи. Анания и Сапфира, глядя на ужасные, нечеловеческие физиономии стоявших рядом с ними сектантов, слыша их непонятный, дурманящий и оглушающий говор, испугались. Дрожащая от страха Сапфира прижалась к мужу и спрятала лицо на его груди. А сам Анания изумленно озирался по сторонам и везде видел лишь взбесившихся, дико дергающихся людей. Их прежде бледные лица стали пунцовыми; судорога обезобразила даже самые симпатичные из них.

Постепенно непонятные речи прекратились, и вспотевшие, тяжело дышавшие христиане стали выходить из транса. Их блуждающие по подземелью опустошенные взгляды становились все осмысленнее, пока, наконец, собравшиеся не вернулись в свое прежнее состояние.

Убедившись, что всё закончилось благополучно, Сапфира успокоилась и спросила у уже пришедшего в себя Иова:

- Скажи, какой это язык?

- Я не знаю, что это за язык. Я сам на нём говорю, - был ответ.

Пока супруги  пытаются обнаружить смысл в словах Иова, мы попробуем ответить на вопрос Сапфиры. Библия утверждает, что так называемые «иные языки» появились в день Пятидесятницы, в тот самый момент, когда на верующих сошел Святой Дух. Тогда христиане-иерусалимцы и заговорили на наречиях парфян и мидян, каппадокийцев и фригийцев, критян и аравитян («Деяния святых апостолов», II, 1-15). Понятно, что иудеям ничего не стоило опровергнуть эту новозаветную ложь – ведь любой парфянин или мидянин и т. д. сказал бы, что сия тарабарщина так же похожа на его родной язык, как свинья на коня.

Говорение на «иных языках» не нашло применения в Католической и Православной церквах. Более того, если в Средние века кто-то начинал буровить эту чепуху, то его обвиняли в колдовстве и после чудовищных пыток сжигали на костре.

В начале XX века в США появилась секта пятидесятников. Ее отцы-основатели решили вернуться к первоначальному христианству и потому «иные языки» снова стали пользоваться уважением. Только пятидесятники, в отличие от апостолов, не утверждают, что беседуют на реально существующих наречиях, но вслед за первыми учениками Христа считают, что посредством своей тарабарщины общаются с самим Святым Духом.

Что еще добавить? Психиатрия уже давно доказала, что разговор на «иных языках» является признаком психического заболевания, именуемого глоссолалией. Но Анания с Сапфирой в то далекое время этого не знали и потому терялись в догадках относительно природы того странного явления, свидетелями которого они стали. Надо отдать должное Иову – он не стал врать, не представился полиглотом. Хотя насмешки иерусалимцев вскоре отучили и других христиан называть свою безумную болтовню иностранными языками. Уже несколько лет спустя апостол Павел в 14-й главе «Первого послания коринфянам» поучал: «…кто говорит на незнакомом (а не иностранном!) языке, тот говорит не людям, а Богу, потому что никто не понимает его, он тайны говорит духом…», но «если вся церковь сойдется вместе, и все станут говорить незнакомыми языками, и войдут к вам незнающие или неверующие, - то не скажут ли, что вы беснуетесь?». Казалось бы, разумные слова. Но Павел всё портит, тут же брякая: «Благодарю Бога моего: я более всех вас говорю языками». Ну и дурак!

Вволю наговорившись на непонятном наречии, Петр начал проповедь без предисловия:

- Сказал Сын Божий: «Возлюби ближнего своего как самого себя». Что сие значит, я вас спрашиваю?

Анания и Сапфира уже успели привыкнуть к тому, что слова христиан необходимо понимать не буквально, а совсем иначе, и потому не решились ответить на вопрос Кефаса. Сектанты тоже молчали. Многие из них, несомненно, знали отгадку, но не хотели портить отношения с апостолом, который должен был сам изречь премудрость (Петр проповедовал весьма необычно: он любил задавать слушателям вопросы, но не любил, когда те отвечали на них).

- Молчание! – констатировал князь апостолов и, взвизгнув, добавил: - Тишина сия от Дьявола!

Дико вращая глазами, Петр стал развивать свою мысль:

- Ведь как мы себя любим? Отрадно нам хлыстами побичеваться, в веригах поистязаться, на столбе, как Иосиф, постоять, пост соблюсти, дабы не впасть в грех чревоугодия, вместо сна помолиться, вместо женщин причаститься. Да, многое требует от нас Отец Небесный, и нелегка сия ноша. Но и других людей, ближних своих и дальних, мы должны возлюбить так же. У нас плоть изодрана и изорвана – пусть и их тела смердят и кровоточат, мы голодны – и другим пускай кусок в горло не лезет, мы не спим – и они должны глаз не сомкнуть, мы живем, как евнухи – так все да будут бессильны! И кому сие не нравится, тому помочь необходимо скорее ад увидеть. Недаром сказал Иисус Христос: «Не мир я вам принес, но палку!».

Но тут в подземелье неожиданно раздалось:

- Меч! Не палку, а меч!

Все изумленно посмотрели на того, кто осмелился перебить самого Кефаса. Храбрецом оказался Иона, молодой христианин, совсем недавно вступивший в общину. Он был худ и мал ростом, но апостолы заметили у него грех гордыни и частенько наказывали наглеца.

Иона осмотрелся и понял, что его слова не нашли поддержки у единоверцев, поэтому испугался и прибавил уже смиренно:

- Так сказано в Священном Писании… («Евангелие от Матфея», Х, 34)

Симон несколько опешил от такой дерзости Ионы, но тут же взял себя в руки и лукаво прищурился. Если бы в тот момент его увидел какой-нибудь великий живописец эпохи Возрождения, то наверняка написал бы картину под названием «Святой Апостол Петр приготовился изречь очередную мудрость». И, возможно, это бы помогло художнику в материальном плане.

Кефас попытался вложить в свое прищуривание максимум иронии и сарказма. Членов секты, уставших от долгой проповеди, позабавили кривляния князя апостолов. Сейчас он напоминал пьяного сатира – римского божка или демона; правда, в исполнении сего артиста сатир был какой-то еврееподобный. Будущий первый римский папа, паясничая, «величественно» выдержал паузу и, наконец, обрушился на нарушителя дисциплины:

- Ты что, Иона, меня учить вздумал? Я, наверное, тут самый глупый и невежественный? Сегодня останешься без ужина и спать будешь на голой земле.

- А как было на самом деле? – раздалось несколько подобострастных голосов.

- Палка была на самом деле, - раздраженно ответил Симон. – Когда Сын Божий это говорил, у нас и мечей-то не было. Они дорого стоят, а нам тогда мало подавали. А слово «меч» я сам туда вписал – так солиднее.

Христиане, услышав истину, зашикали на Иону: мол, не знаешь, а перебиваешь. Наказанный и пристыженный возмутитель спокойствия стушевался.

- Братья и сестры! – торжественно молвил князь апостолов. – А теперь снова наполнимся Духом Святым!

Симон закатил глаза, замахал руками и заговорил на «иных языках». И никто во всей Вселенной не смог бы сейчас понять, какие истины и премудрости изрекает святой апостол Петр.   

                                                                          Глава пятая

              После второго сеанса христианских лингвистических упражнений Анании и Сапфире стало еще хуже, чем после первого. Их мучили сильная головная боль и тошнота, и супруги уже не могли оставаться в этом странном и беспокойном месте. Благо, богослужение наконец-то завершилось, и незадачливые искатели истины, наскоро попрощавшись с Иовом, побрели домой.

            - Почему нам так тяжело? Может, мы отравились?

            - Нет, Анания, наша пища всегда свежая и лишь радость приносит она. А этот недуг, я думаю, от тех странных чародейских заклинаний.

            - Мучительно их слушать, конечно. Эх, и зачем мы туда отправились?!

            Дорога домой показалась нашим героям нескончаемо долгой. Было уже далеко за полночь, когда они, наконец, легли в постель и уснули тяжелым, беспробудным сном. Но и утро не принесло им облегчения. Тупая, изнуряющая головная боль не прекращалась и постепенно стала невыносимой, а в мышцах ощущалась такая усталость, словно вчера супруги не богу молились, а пробежали марафон. Перед их глазами всё плыло; особенно мучительными были постоянные рвотные позывы (Симптомы зомбирования (есть и такое свойство у «иных языков»). Сходите к пятидесятникам, послушайте этот бред – и почувствуете себя так же).

            Анания пока не получил заказ на плотницкие работы и поэтому смог в спокойной домашней обстановке перетерпеть неизвестно откуда взявшуюся болезнь. Рядом с ним страдала и Сапфира, теперь уже корившая себя за излишнюю доверчивость. И часто супруги в сердцах поминали не совсем добрым словом как премудрого Кефаса-Петра, так и всех его «красноречивых» учеников.

            Лишь на следующий день им стало лучше. Молодые организмы, усиленно боровшиеся с «духовной» заразой, наконец-то смогли ее одолеть.

            - Мы туда больше не пойдем, - решила Сапфира.

            Анания угрюмо кивнул. Впереди была жизнь без божественных болезней, но и без детей… 

*  *   *

              Через два дня после посещения нашими героями христиан богослужение в обители прошло успешно. Конечно, не в том смысле, что к верующим спустился их бог, восхищенный и покоренный столь преданным ему служением, а лишь потому, что на сей раз не случилось скандала, как тогда с Ионой.

            Заканчивая собрание, Симон распорядился:

            - И пусть ко мне зайдут братья мои, Иов с Иеремией.

            Приглашенные сектанты вошли в опочивальню Петра и присели на скамью. Князь апостолов окинул их оценивающим взглядом. «Хватит ли у них Веры, достанет ли им Даров Духа Святого и благословения Божьего, дабы смогли они изловить и усмирить зверя бесстрашного?» - думал глава общины. Он отставил кувшин, прокашлялся и приступил к делу:

            - Велика власть Сатаны и наваждений бесовских, но стойкость в Вере превозмогает сии коварства. Сила молитвы несказанна! Крушит она царства, вертит народами и племенами, в пыль превращает камень. Учитесь, братья, у меня, и могущество безграничное да дарует вам Дух Святой!

            Иов и Иеремия молча слушали своего руководителя и удивлялись, отчего его потянуло на патетику. Петр заметил их вопрошающие взгляды.

            - Призвал я вас для дела, по плечу оно лишь мужам отважным. Людям мы проповедуем, открываем им Имя Спасителя, но не только человекам, но и тварям иным должны мы нести Свет Истины.

            Слушатели апостола удивились еще больше. «Каким же другим тварям мы будем проповедовать? – думали они. – Чертям, что ли?».

            - Замыслил я, - продолжал Петр, - обратить в Веру истинную царей зверей, львов диких и своенравных. Сила их и свирепость весьма бы нам пригодились. Дел у нас много, а помощников мало, да и те, не в укор вам будь сказано, слабые и трусливые. Словом, завтра ночью пойдете в зверинец и приведете ко мне льва.

            Иеремия и Иов ужаснулись. Нутром своим они почувствовали всю опасность задуманного Петром предприятия, причем опасность для них лично, апостол же оставался в стороне.

            Казалось бы, с какой стати христианам бояться смерти? Ведь она для них не конец существования, а начало новой, лучшей жизни, когда, пребывая в раю, они будут лицезреть Господа нашего Иисуса Христа, а целые сонмы ангелов, серафимов и херувимов, усладят слух праведников божественной музыкой! Однако любой верующий не меньше нормального человека боится смерти. Видно, закрадываются ему в душу сомнения относительно реальности того сказочного потустороннего мира. И даже в те мгновения, когда вера прихожанина особенно сильна, когда в кошмарном тумане галлюцинаций ему являются все боги и святые, он не спешит расстаться с «миром скорби и слез». Ведь там, в раю, он будет жить подобно привидению – без тела. Ни тебе поесть, ни выпить, ни совокупиться, только на бога и смотри…

            Конечно, иногда случается, что некоторые верующие добровольно уходят из жизни. Поэтому попы запретили самоубийства, опасаясь, как бы вся их паства не полетела на небеса, оставив пастырей без подаяния. Но церковники слишком переоценили степень воздействия своих безграмотных проповедей, ибо к суицидам приводит не желание поскорее попасть в обещанный попами рай, а физические страдания или психическая болезнь.

            Собеседники Петра пока на «тот свет» не собирались, поэтому приказ апостола их просто ошеломил.

            - Как же мы его… приведем? – упавшим голосом спросил Иеремия.

            - Я научу, об этом не беспокойтесь. Я всё продумал за вас. Ночью охраняющие зверинец римляне уснут, и тогда вы тихонечко подберетесь к клетке. Поздоровавшись со львом, прочтёте ему несколько молитв – и на нашем наречии, и на иных языках. Я сам ещё точно не знаю, что полезнее, тогда скажете мне, какой язык сильней усмирил сию тварь Божию.

            Ловцы льва задрожали. Им не хотелось идти на верную смерть, но перечить Кефасу тоже было опасно. Почти всю свою сознательную жизнь ученик Христа не ладил с правосудием, и хотя сейчас он пытался скрыть свои уголовные привычки под личиной кроткого, но вместе с тем всемогущего пастыря, он не мог обмануть близко знавших его людей. Многие знали, как опасен Петр (Иудейские источники сообщают, что все апостолы – «отпетые» преступники, но особо выделяют Симона. Вспомним также, как при задержании Иисуса Христа Кефас отрезал человеку ухо (что за блатные привычки!). Но даже этот эпизод меркнет по сравнению с тем, как он «отблагодарил» за доверие Ананию и Сапфиру и что устроил на исходе лет в Риме).

            Иова и Иеремию было сложно убедить в том, что князь апостолов – великий волшебник, ибо почти все из его «чудес» готовили и осуществляли они сами. Поэтому надежда на усмирение льва теми средствами, что предписал Петр, была призрачной. Кефас тоже понимал, что не пользуется у своих нынешних собеседников репутацией чудотворца и оттого испытывал к ним неприязнь. И это при том, что они никогда не высказывали вслух сомнений в способностях апостола как волшебника. Сам же Симон считал, что колдовство ему нередко удается. При неудаче же чуду надо немного подсобить, и нет в этом ничего зазорного, ибо сие делается к вящей славе Господней. Сейчас он внимательно смотрел на своих помощников и с каким-то садистским интересом ждал, как они станут увиливать от задания. Его несказанно радовала возможность испугать своих подчиненных.

            - Рабби, - попытался возразить Иеремия, - зверинец хорошо охраняется.

            - Пустое. Когда засыпает центурион, устраиваются на ночлег и легионеры. Римляне считают, что никому из нас и в голову не придет мысль похитить столь опасное животное, поэтому они следят в основном за исправностью клеток: чтобы звери не смогли освободиться и убежать (что очень плохо) или при этом ещё и полакомиться воинами императора (что ещё хуже).

            Князь апостолов острил и надеялся услышать смех подчиненных, но лица Иова и Иеремии оставались угрюмыми. Видно, для восприятия того плоского и назойливого еврейского юмора, века спустя прозванного одесским, нужно было иметь иное настроение.

            - Мне пора молиться, - взвизгнул Петр, обиженный равнодушием собеседников к своей шутке, - пошли вон!

            Христианская церковь очень любит рассказывать байки о том, как дикие, свирепые звери подчинялись святым, служили им и работали на них. Например, святой Иероним однажды вытащил занозу из лапы льва, и зверь за это с ним подружился. Когда Иероним бил себя камнем в грудь, так усмиряя гордыню разума, предпочитавшего Цицерона Христу, лев жалостливо выл, сокрушаясь по поводу неразумного старикашки-членовредителя.

            Христиане не были здесь оригинальны: вспомним хотя бы расхаживавшую со львами фригийскую богиню Кибелу. Но из последователей Иешуа Назоретского первым додумался использовать зверей именно Петр. Трудно сказать, как в его голове зародилась идея о львах, но редко какая-нибудь мысль приходит без связи с предыдущими размышлениями. Скорее всего, апостол просто однажды сквернословил, именуя кого-то тварью, а так как был он человеком глубоко верующим, то в сознании его постоянно крутился эпитет «божий». Два слова соединились, получилось «тварь божия», то есть животное, зверь (хотя часто верующие так называют и людей), и отсюда уже было недалеко до мысли о львах.

            Петр, собираясь усмирить диких и опасных царей зверей и заставить их служить общине к вящей славе Господней, хотел таким способом показать свою теологическую силу. Но где было взять льва для дрессировки молитвами и заклинаниями? Апостол не решился направить своих подчиненных в пустыню, так как справедливо полагал, что при встрече со львом они могут не успеть прочитать молитву до конца, и даже, быть может, до середины. И, таким образом, святые слова не успеют подействовать на царя зверей, а это чревато уменьшением численности общины. Поэтому Симон решил поступить хитрее и выкрасть льва из небольшого зверинца в Иерусалиме. Здесь римляне держали отловленных зверей, «накапливая» их перед отправкой в те города, где проводились бои.

            На следующий день Петр вручил Иову и Иеремии свиток с усмиряющими львов заклинаниями и дал несколько ценных указаний.

            - Не волнуйтесь, я буду молиться за вас, - добавил апостол, глядя на трясущихся от страха звероловов.

            Наступила ночь. Когда ловцы льва подошли к выходу, их окликнул Товия:

            - Стой! Кто идет?

            - Иов.

            - Иеремия.

            - Да, проходите, мне Кефас вроде говорил, что вас надо выпустить. Когда вернетесь?

            - Мы не знаем, - жалобно ответил Иов.

            - Тогда меня разбудите, - зевая, сказал Товия, и, слегка отворив калитку, осторожно выглянул наружу. Улица была пуста.

            - Идите с Богом! – по-своему пожелал он удачи уходящим.

            - И тебе дай всего Бог! – откликнулись звероловы. Щелкнул запор калитки, и они остались наедине с опасностями, подстерегавшими их и по пути в зверинец, и в нем самом. Скорбя, христиане двинулись в путь.

            Иеремия посмотрел на небо. Иов решил, что его товарищ просит поддержки у Духа Святого, но тот промолвил:

            - Какое чистое, без единого облачка небо! И луна так предательски светит!

            - Да, издалека нас видно будет… Ни за что пропадем…

            - И всё из-за Симона! Сам ко льву не пошел, нас послал. Ну зачем он ему понадобился?

            - Может, станет с ним охотиться на Сатану?

            Звероловы  засмеялись, но, конечно, не потому, что считали дьявола дурацкой выдумкой, а по причине своей полной уверенности в непобедимости этой персоны, которую не может усмирить даже бог. Куда уж Петру со львом!

            - Нет, не охотиться он будет, хочет силой своей волшебной похвастаться. Вон сколько заклинаний понаписал, - сказал Иеремия и похлопал по свитку, который висел у него на поясе.

            - Помогут ли они?

            - Вряд ли, - покачал головой Иеремия. – Как объяснить твари неразумной чистоту наших помыслов?

            - Быть может, не объяснять надо, а немного поколдовать?

            - Иов, о тебе сказано: «Утопающий и за соломинку хватается» (мы здесь приводим русский аналог древнееврейской пословицы). Льва боишься, потому и хочется тебе в силу колдовских чар Симона уверовать. Забыл, как брата своего из дальнего селения приглашал, чтоб он хромым у храма притворился?

            Иов тяжело вздохнул.

            - Что же теперь с нами будет?

            - А что Богу угодно, то и будет, - успокоил его Иеремия.

            Когда христиане вышли на широкую улицу, Иов неожиданно схватил спутника за руку и шепнул: «Стражники!».

            Действительно, вдалеке показался ночной дозор, бдительно высматривавший нарушителей общественного порядка. К счастью, римляне не заметили припозднившихся путешественников, но шли в их сторону. Звероловы испуганно прижались к стене дома.

            - Иов, где они?

            - Да прямо к нам идут!

            - Бежим!

            - Нет, они нас не увидели. Надо спрятаться.

            - Куда ж тут спрячешься?

            - Постой, возможно, здесь не заперто.

             Иов, стараясь слиться со стеной, стал пробираться вдоль нее к углу здания, где мог быть вход во дворик. Он наивно надеялся, что хозяин дома не запер на ночь ворота. Но христианам на этот раз действительно повезло: когда Иов дошел до угла, то увидел очень узкую улочку, которую скорее можно было назвать проходом между домами. Сюда не проникал лунный свет.

            - Иеремия, иди сюда! Мы спасены!

           - Слава Тебе, Господи! – откликнулся зверолов и, прижимаясь к стене дома и с опаской наблюдая за приближающимся дозором, подобрался к товарищу. Ночные путешественники сломя голову кинулись в спасительный проход и, наткнувшись на какой-то хлам, упали. К счастью, грохот от их падения был невелик и уже вплотную подошедшие римляне ничего не услышали. Христиане притаились, даже попытались задержать дыхание. К ним донеслись голоса стражников:

            - Луций, как тебе та рыжая сирияночка?

            - Хороша, но плутовка окаянная! Все сестерции выманит!

            - Но стоит того!

            - Не знаю, Децим говорит, что знавал и получше. Да, друг?

            - Еще бы!

            - Просто Децим был пьян!

            - Сам ты пьян, скотина!

            - Эй, не ссорьтесь. Вы на службе.

            - А чего он врет?

            - Ладно, успокойтесь.

            - Успокоишься тут. Всю ночь ходим, бродим, и хоть бы одну душу живую встретили. Спят все евреи, и нам пора на боковую.

            - Днем отоспитесь. Прекратить разговорчики!

            Голоса римлян постепенно становились всё тише и тише, пока, наконец, не смолкли. Иов, лежавший на каких-то глиняных черепках, осторожно приподнялся и присел на корточки. Иеремия встал во весь рост и, тяжело дыша, постепенно приходил в себя. Хотя будущие звероловы пока не совершили ничего противозаконного, они испугались не на шутку: если бы их выловил ночной дозор, то сперва пришлось бы объясняться с римлянами, а затем, что удручало их гораздо больше, с Петром. Ведь они бы просидели под стражей, по крайней мере, до утра, и в таком случае задание не было бы выполнено. А наказывал апостол всегда очень жестоко и изобретательно. Он хотел не только причинить боль, но и унизить провинившегося, и оттого в общине Симона боялись даже больше, чем бога.

            - Кажется, пронесло, - предположил Иов и, подобравшись к углу дома, огляделся. Стражники ушли.

            - Как там? – спросил Иеремия.

            - Пусто. Можем идти дальше.

            - Ох, и натерпимся мы страха с таким поручением…

            - Что делать? Думаешь, мне это нравится?

            Так, беседуя о наболевшем, христиане продолжили свой путь в зверинец.

            - Какой же я несчастный, - ныл Иов. – Связался с этим Симоном, отчий дом и скотину продал, все деньги ему отдал. Он мне тогда говорил: «Как только взнос внесешь – и спасешься, и мне станешь братом». И вот он как с братом поступает! Сам в мягкой постели дрыхнет, а я неизвестно куда, может быть, на смерть, иду!

            - Да, - согласился Иеремия, - и никуда от него не скроешься. Кому мы нужны без имущества, без денег? Крепко нас всех Симон в кулаке зажал. Но, раз так случилось, ты, Иов, посмотри и на хорошую сторону.

            - Какую там хорошую!

            - Тебя разве окружающие раньше дураком не считали?

            Иов вздрогнул от неожиданного и неприятного вопроса и, приготовившись к скандалу или даже драке, посмотрел на своего обидчика. Он ожидал увидеть в глазах Иеремии насмешку и желание поиздеваться, но его спутник, напротив, был серьезен и, как видно, настроился на откровенный и доверительный разговор.

            - А тебя не считали? – закричал, сжав кулаки, Иов.

            - И меня тоже, - тихо, склонив голову, вымолвил Иеремия.

            Остановившиеся было христиане зашагали вновь, но минут пять ничто не нарушало тишины ночного Иерусалима. Первым заговорил Иов:

            - Так что ты хочешь этим сказать?

            - А то, что теперь окружающие – а это члены нашей общины – ни тебя, ни меня дураками не считают.

            - Да дураки, идиоты те, кто нас так называет!

            - Я с тобой согласен, они лишены благодати Спасителя, но всё равно, знаешь, неприятно…

            - Поменьше обращай внимание на скотов, - ответил Иов, - каждой свинье пасть не заткнешь.

            Чуть не подравшиеся ранее христиане засмеялись и, довольные, ибо их развеселила плоская шутка Иова, пересекли просторную площадь и углубились в лабиринт узеньких вонючих улочек. Какую только мерзость ни выбрасывали и ни выливали в эти проходы живущие здесь иерусалимцы! Потому Иов и Иеремия попытались пройти аккуратно, но в темноте было трудно разглядеть ловушки, и звероловы то и дело вступали во всякую гадость. Наконец они увидели высокий каменный забор. За ним находился зверинец.

            Звероловы подошли к ограде. Неприятная ночная «прогулка» утомила их, но не усталость сейчас была заметна на лицах Иова и Иеремии, а животный, всепоглощающий, леденящий кровь страх. Еще не поздно было покинуть это опасное место, но христиане не осмелились нарушить приказ Петра.

            Иов не без труда забрался на плечи ставшего у забора Иеремии. Теперь он хотел сесть на каменную ограду и попытаться за руку подтянуть на нее своего товарища. Трудно сказать, удалось бы это ему или нет, так как действительность внесла свои коррективы в план охотников. Оттолкнувшийся от плеч подельщика Иов не рассчитал силу прыжка и перелетел через забор. Иеремия услышал звучный шлепок,  крик и стоны, засмеялся и на мгновение даже забыл об опасности.

            - Идиот, что ты веселишься?! – послышалось из-за забора.

            - Да нет, ничего. Как ты там?

            - Смотри у меня, тварь… Ох, грехи мои тяжкие… Больно-то как… Ты слышишь меня?

            - Слышу.

            - Иди к калитке, я открою.

            Охая и причитая, Иов пошел вдоль забора, отворил калитку и впустил Иеремию. Христиане огляделись. Огороженная каменным забором территория площадью примерно в югер (югер – 2523,30 кв.м.) была плотно уставлена клетками. Но многие из них пустовали: видно, охота на зверей не всегда проходила успешно. Справа виднелся небольшой дом, в котором безмятежно спала охрана зверинца. Обитатели клеток тем боле ни о чем не беспокоились, мирно похрапывали и иногда зевали, словно специально желая показать свои страшные зубы забравшимся к ним божьим людям. Иова и Иеремию несказанно смутили эти утробные, глухие звуки, в которых слышалась дикая, необузданная мощь. Потому звероловы не стали любопытствовать, рассматривая всех животных, а подошли к первой попавшейся клетке со львом. Самец средних размеров крепко спал и лишь изредко подергивал лапой, наверное, видел какой-то интересный сон. Христиане, держась от клетки на безопасном расстоянии, стали готовиться к проповедованию. Иеремия отцепил от пояса свиток, развернул его и только теперь понял, как трудно разглядеть письмена в темноте. Он смотрел на луну и звезды и, по-всякому поворачиваясь, пытался стать так, чтобы их свет упал на текст заклинаний.

            - Пис-ху-дур-бул, - вымолвил Иеремия и умолк.

            - Ну что ты там? Читай.

            - Не могу. Темно. Придется ждать рассвета.

            Иова такая перспектива явно не устраивала. Он поежился, представив, как проснувшиеся римляне обнаруживают непрошеных гостей…

            - Иеремия, да что мы, в самом деле, сами не умеем на иных языках разговаривать? Начинай!

            И тогда в зверинце послышались христианские речи:

            - И-го-го-брым-лям-сун-бур-лум-брум-буй-кум-люм-как-пис-пердь!

            Лев приоткрыл один глаз. Перед ним плясали и издавали какие-то странные звуки две забавные обезьянки. Хищник спросонья рявкнул, мол, не мешайте спать, закрыл глаз и снова задремал. А христиане, напротив, воодушевились достигнутым успехом и усилили свои старания. Молитвы сыпались одна за другой, а чтобы зверь получше усвоил христианскую премудрость, в него полетели сначала камешки, потом камни.

            И тут Иов с Иеремией увидели зрелище более ужасное, чем даже часто мерещившийся им Страшный суд. Внезапно лев вскочил и с диким ревом кинулся на стенку клетки. От сильнейшего удара один прут лопнул и несколько погнулись.

            Следующим звуком, раздавшимся в зверинце, был стук захлопнувшейся за христианами калитки.

            Когда стало ясно, что погони нет, запыхавшиеся звероловы остановились.

            - Мы были на волосок от гибели! – возвестил Иов.

            Иеремия хотел что-то ответить, но не смог. Иов удивленно посмотрел на своего такого еще недавно говорливого товарища и увидел, что тот зажал в зубах свиток с симоновыми заклинаниями.

            - Вынь молитвы изо рта.

            Иеремия послушался и привязал свиток к поясу.

            - Как ты, друг? – спросил он.

            - Плохо, - ответил Иов, - прямо чертовщина какая-то! Потерял набедренную повязку…

            - Ты осквернился и выбросил ее?

            - Нет, просто потерял. Развязалась.

            - А я осквернился, - признался Иеремия.

            Христиане вернулись в общину лишь под утро.

            - Эй, Товия, ты где? Отпирай! – кричал Иов и бил кулаком в ворота.

            - Кто там? – послышался хриплый голос привратника.

            - Это мы, Иов и Иеремия.

            - А, пришли наконец. Что-то долго вас не было.

            - Твое дело калитку открывать, а не рассуждать, - не выдержал Иеремия.

            Звероловы вошли в дом, и это некрасивое и перенаселенное строение, в котором отсутствовали «удобства» и даже самые необходимые вещи, после всего пережитого ночью показалось им истинным раем.

            - Вот мы и дома! Как же здесь хорошо! – восторженно воскликнул Иеремия и пошел мыться, а Иов прикрыл срам чистой набедренной повязкой. Впрочем, чистой ее можно было назвать лишь с некоторой долей условности: не коричневая – и то хорошо.

            - Ой, как спать хочется! – зевнув, сказал вернувшийся после омовения Иеремия. – Прямо глаза слипаются.

            Уже сидевший на ложе и клевавший носом Иов согласился с братом по вере, но скорбно заметил, что Петр их убьет.

            И христиане отошли в царство Гипноса и Морфея.

  (продолжение следует)