Проблемы научного познания

реферат по философии Yuki
Москва, 2003

Содержание:

1. Введение
2. Проблемы научного познания
1. Возникновение науки
2. Проблема обоснования знания
3. Проблема рациональности
4. Теории развития научного знания
3. Заключение
4. Список литературы

1. Введение

Вся история 20 века демонстрирует нам огромную преобразующую силу и познавательную ценность науки. Многие отвлеченные теоретические построения реализовались в материальные объекты, не просто изменившие утилитарно-материальную жизнь человека, но отразившихся на культуре в целом. Самый одиозный пример из этого ряда – ядерное оружие и химическая промышленность, менее популярные, но не менее значимые – электричество, электроника, медицина.

Но именно 20 век породил наиболее острые философские споры в сфере научного знания. Это реинкарнации вечных вопросов: что есть истина? Каков источник нашего знания? Познаваем ли мир? И вообще, чем отличается наука от системы религиозных верований, философии или искусства?

Однозначных ответов на эти вопросы нет, но это означает лишь, что каждый решает их самостоятельно. В деятельности разных философов нашли воплощение разные грани общей проблемы познания. Тема далеко не исчерпана, пока существует мыслящий человек, само мышление не перестанет быть интереснейшей областью для исследования.

2. Проблемы научного познания

2.1 Возникновение науки

Не существует единого мнения о том, что именно считать наукой: согласно одного подхода наука – это метод познания, согласно другого – разновидность религии. Однако, несомненно то, что появление научного знания связано с резким ростом возможностей человека воздействовать на окружающую среду. Именно по изменению преобразующих способностей можно отследить этап зарождения науки, имевший место не только в рамках европейской цивилизации, а потом и начало собственно научно-технического прогресса в Европе.

На мой взгляд, было бы не верно говорить, что появление науки связано с какими-то определенными экономическими условиями. В наше время науку можно рассматривать как разновидность производства, но в начале своего развития она такой не была. Исаак Ньютон, например, не видел практического применения своим работам по оптике. В этом вопросе мы попадаем в "серую зону": материальные условия потребовали появления науки или научная деятельность создала некие материальные условия? Так или иначе, работа по осмыслению накопленного эмпирического материала велась еще до того, как начала приносить видимый экономический эффект. Этому способствовали, если можно так выразиться, идеологические установки, бытовавшие среди европейских мыслителей 16-17 веков. Основы научного мировоззрения сформировались в период, предшествующий появлению естественных наук. Этому способствовала популярность греческой философии, которая была бы не возможна без специфического механизма функционирования средневековой философии. Церковная схоластика стала прообразом научной деятельности, первой "парадигмой", исследовательской программой, правда действующей в рамках очень своеобразной теории.

О влиянии греческой философии на европейских мыслителей сказано очень много. Это не означает, что за пределами Греции люди ни о чем не думали. Глубинный мотив приобретения знаний – стремление к безопасности. Только познав, объяснив происходящее человек может пустить в ход самое могучее орудие выживания – свой мозг. Выдвигались самые разнообразные объяснения реальности. Некоторые из них приобретали форму стройных философских или религиозных систем, магических практик, предрассудков. Это не означает, что они были бесполезны или не эффективны - для создания руководства к действию не обязательно даже пользоваться логикой, многие полезные привычки вообще не имеют внятного объяснения. Отличительной особенностью античной философии стало выделение роли разума в процессе познания. Не отрицая религиозной практики, греки обозначили размышления как путь, которым человек может самостоятельно достичь Истины. Более того, античные философы подошли к интуитивному познанию того, что стало насущно и очевидно тысячелетие спустя: только человеческий разум способен выделить объективно общее в хаосе чувственных образов. Вечное и неизменное по природе своей умопостигаемо. Античные авторы склонны были абсолютизировать открытый ими принцип, но это позволяло им приписывать размышлениям особую ценность. В отличие от более созерцательных мировоззренческих систем Индии и Китая, греческая философия обращается к осмыслению самого процесса получения знания. Результатом становятся появления дисциплин, посвященных организации мыслительной деятельности: диалектики, риторики и прежде всего логики. Не удивительно, что в философии Древней Греции обозначаются основные проблемы познания, актуальные и сейчас: склонность рассудка к противоречивости (апории Зенона) и релятивизму (софисты и в частности Горгий) суждений [3]. Европейская философия унаследует от античной установку рациональности, но одного лишь знакомства с работами предшественников для возникновения науки было бы недостаточно (философы арабского востока тоже были знакомы с трудами греческих авторов). Для того чтобы шагнуть дальше арифметики и геометрии, был необходим, если так можно выразиться, системный подход. Именно развитию такой традиции способствовала практика средневековой философии.

У некоторых авторов считалось и считается хорошим тоном отмежевываться от средневековой церковной философии, объявляя ее метафизикой и словоблудием. Сам термин "схоластика" был введен гуманистами 16 века для уничижительного обозначения всего периода, начиная от античной "классики" и вплоть до Ренессанса [1]. При всем разнообразии попадающих под это неточное определение школ и направлений, в целом можно охарактеризовать схоластику как процветавшее в период с13 по 15 века движение, уделявшее особое внимание рациональному обоснованию религиозной веры. Для схоластики характерны не конкретные взгляды, а скорее способ организации богословия, основанный на высокоразвитом методе представления материалов [1]. Труды богословов-схоластов отличала аргументированность, внимание к терминам, знание предыдущих авторов, стремление охватить все аспекты реальности. Это была первая попытка рациональной систематизации человеческих знаний в какой-то одной области. Под эгидой Церкви в Европе была создана система высшего образования. Университеты становятся питательной средой для возникновения новой традиции, так как по сути своей наука связана с обучением. Исследователи научного знания отмечают эту его функцию [2], можно сказать, что из нее и проистекают требования к "простоте" и "красоте" теорий, облегчающей их запоминание и преподавание. Кроме того, невозможно переоценить влияние, которое оказала на развитие философии в целом традиция диспутов, на которых решались важнейшие проблемы богословия. Возможно, исходные посылки схоластики были уязвимы, но опыт проделанной работы не мог просто уйти в песок. Характерно, что первыми шагами в области естественных наук так же стала систематизация огромного объема фактического материала, зачастую грешащего субъективностью и неточностью [2]. Трудно сказать, мог бы быть выполнен подобный труд без опыта предшествующих попыток.

Недооценка роли средневековой философии, на мой взгляд, является отголоском борьбы свободомыслия с засильем официальной церкви, которое хорошо прослеживается на примере французских материалистов. К этому моменту программа рационального объяснения веры потерпела крах и сменилась догматическими тенденциями. Однако не следует забывать, что на определенном этапе церковная схоластика стала необходимым этапом развития европейской философии.

Рациональный подход сам по себе не позволяет богословию избавиться от ересей. Для разрешения противоречий во взглядах на мир требуется какое-то иное средство помимо логики и применительно к знанию о природе таким средством становится эксперимент. Первым словосочетание "опытная наука" еще в 13 веке использует Роджер Бэкон [3], постепенно этот подход завоевывает все большую популярность. Происходит своеобразная реабилитация "чувственного опыта", особенно характерная для английской философской традиции.

Объединение пассивного наблюдения, теоретического размышления и контролируемого эксперимента привело к появлению науки, как мы ее понимаем. После осознания важности эксперимента добавление к этой связке математики, отказ от "качественной" аристотелевской физики в пользу "количественной", был вполне естественным шагом (астрономия использовала такие методы с глубокой древности). На мой взгляд, использование математики в естествознании не было решающим, так как возможно лишь в том случае, когда объект удавалось описать в цифрах (некоторые науки до сих пор очень слабо используют математические методы). Попытка рассмотреть внутренние процессы развития научного знания будет предпринята в разделе 2.4.

2.2 Проблема обоснования знания

Во все времена знанием считалось то, что доказательно обосновано, но в том, что это можно проделать, мыслители сомневались уже две тысячи лет назад [3]. Наиболее глубоко и подробно проблема обоснования знания стала разрабатываться с появлением естественных наук, поскольку заявленной целью деятельности ученых изначально был поиск объективной истины об окружающем мире.

Проблема включает в себя два аспекта: определение источника знаний и определение истинности знаний. И с тем, и с другим все не так просто.

Все попытки определить источник человеческих знаний можно разделить на два направления. Первое можно обозначить, как подход “изнутри”, поскольку предполагается, что все исходные предпосылки истинного знания находятся внутри человека. При этом не важно, проявляются ли они в виде божественного озарения, общения с “миром идей” или являются врожденными, главное, что для их получения нет необходимости во внешней деятельности, только во внутренней духовной работе (рациональном размышлении, самоанализе, медитации или молитве). В рамках этой концепции существует очень много вариантов философских систем. Для проблемы научного знания важна позиция рационализма, сформулированная Рене Декартом и получившая название картезианство [3]. Декарт стремится построить всеобъемлющую картину мироздания, в которой вселенная предстает в виде обособленных материальных тел, разделенных пустотой и действующих друг на друга посредством толчка, подобно частям единожды заведенного часового механизма. В том, что касается познания, Декарт полагает, что, критически анализируя содержание собственных убеждений и используя интеллектуальную интуицию, индивид может подойти к некоему нерушимому основанию знания, врожденным идеям. Однако при этом возникает вопрос об источнике самих врожденных идей. Для Декарта такой источник – Бог. Для того чтобы такая система работала, врожденные идеи должны быть у всех одинаковые, причем такие, чтобы в точности отражать внешний мир. В этом состоит слабое место подхода “изнутри” в целом – нерешенность проблемы выбора между теориями. Если оппоненты с помощью интеллектуальной интуиции не придут к единому мнению, выбор позиции окажется исключительно делом вкуса.

Второе направление поисков источника знания – “внешнее”. Познание человеком реальности идет исключительно через чувства, переживания. С появлением естественных наук такой подход получает новое звучание. В развитие этих взглядов в Англии формируется концепция эмпиризма, важность которой для развития научного знания не возможно переоценить. Фактически, эмпирический подход лежит в основании всей научной практики. Его основа хорошо сформулирована Френсисом Бэконом: знание получается путем постепенного восхождения от фактов к закону, путем индукции. Для классического эмпиризма характерно отношение к разуму ученого как к tabula rasa, чистой доске, свободной от предрассудков и ожиданий.

Последовательно придерживаясь идей эмпиризма, Дэвид Юм обозначает и границы его применимости [4]. При чисто эмпирическом подходе термин, не связанный с чувственным переживанием не имеет смысла. Содержание ума четко делится на синтетические высказывания (отношения между идеями) и факты (единичные высказывания, знания о мире, истинность которых определяется внелогическим путем). Обращаясь к происхождению фактов, Юм обнаруживает, что в их основе лежит отношение причины и следствия, получаемое из опыта, а фактически - привычка. Отсюда вытекает характерное для эмпиризма ограничение на принципиальную познаваемость общих принципов (последних причин) и скептическое отношение к попыткам такого познания. В то, что такие принципы в следующий момент времени не изменятся по произволу, можно только верить. Однако можно ли свести все знания к опыту? Сам процесс обобщения оказывается невыразим в эмпирических терминах. Начиная с отбрасывания туманных терминов, эмпирист неизбежно заканчивает отбрасыванием знания вообще. Юм обосновывает наличие привычки ее необходимостью для выживания человеческого рода, но механизм возникновения такого непогрешимого инстинкта все равно оказывается за рамками рассмотрения. Таким образом, строгий эмпиризм не позволяет получить эмпирическое знание.

Первой серьезной попыткой учесть внешнее, эмпирическое и внутреннее, рациональное начало является философская система Канта [3]. Пытаясь разрешить поднятые Юмом, Кант предполагает, что чувственный опыт упорядочивается с помощью априорных форм познания, не врожденных, но формирующихся под действием культуры, среды. Без этих исходных механизмов никакое познание просто не возможно. Кант выделяет две составляющие мыслительной деятельности: рассудок, как способность составлять суждения на основании чувственного опыта, и разум, всегда направленный на понятия рассудка. Поскольку разум не связан с чувствами непосредственно, он способен оперировать с отвлеченными понятиями, идеями. Чувственный опыт рассматривается как граница возможного знания, выходя за которую разум обречен впадать в противоречия.

Мы приходим к выводу, что человеческое знание имеет источниками одновременно работу разума и показания чувств. В массиве знания неизбежно каким-то образом смешаны элементы того и другого. Но в каких отношениях находятся эти две составляющие и можно ли их четко разделить? Тот, кто не рискует довериться “врожденным инстинктам” или поверить, что априорные формы познания идеальны, неизбежно пытается оценить результат умственного процесса и подходит к вопросу обоснования истинности знаний. Любая попытка управлять процессом мышления упирается в вопрос оценки результатов. Как отличить истинные умозаключения от ложных? Если не рассматривать субъективные доводы типа интеллектуальной интуиции или гениального прозрения, с античных времен философы пользовались для этого логикой. Логика – это инструмент, переносящий истинность с посылок на выводы. Таким образом, истинно только то, что выводится из истинных предпосылок. Это умозаключение было положено в основу концепции, оказавшей фундаментальное влияние на современное состояние теории научного знания. Я имею в виду позитивизм во всех его разновидностях.

Эта концепция возникает в 19 веке под влиянием успеха естественных наук и объединяет в себе классический эмпиризм и формальную логику. Фактически, это попытка игнорировать поднятые Юмом вопросы. Первая формулировка подобного подхода связывается с именем Огюста Конта [5]. Претерпевая некоторые изменения, позитивизм достигает высшей точки развития в начале 20 века в форме логического позитивизма. В рамках этого подхода наука рассматривается как единственный путь достижения объективной истины, причем, отличительной особенностью науки является ее метод. Все отрасли человеческого знания, не использующие эмпирический метод, не могут претендовать на истину и потому равноценны (или равнобессмысленны). В чем, согласно позитивизму, особенность научного метода? Во-первых, проводится четкое различие между эмпирическим базисом и теорией. Теория должна быть доказана, верифицирована, а элементы эмпирического базиса не нуждаются в логическом доказательстве. Эти элементы соответствуют юмовским “фактам”, их истинность определяется внелогическим путем (в разных интерпретациях они “даны в чувствах”, “достоверно известны”, “непосредственно наблюдаемы”). Каждый такой элемент принимает значения “истина” или “ложь”. Научной теорией считаются только такие высказывания, которые сводимы к эмпирическому базису при помощи определенных правил, под которыми обычно подразумевается экзистенциональная логика. Все, что не сводимо к чувственному опыту объявляется метафизикой и бессмыслицей. С точки зрения позитивизма нет большой разницы между религией, всей предыдущей философией и большинством общих научных теорий. Задача науки заключается не в объяснении, а в феноменологическом описании совокупности экспериментальных фактов, теория рассматривается исключительно как инструмент упорядочивания данных. Фактически науку отождествляют с аксиоматической логической системой, а философия рассматривается как теория научного метода. Понятно, что такой подход слишком узок. Кроме того, позитивизм поднимает ряд проблем, которые сам решить не в состоянии.

Во-первых, это проблема эмпирического базиса. Что считать непосредственно наблюдаемым, “данным в чувствах”? Любое наблюдение психологически нагружено ожиданием, органы чувств разных людей отличаются, более того - большинство измерений ведется опосредованно, через измерительные приборы. Следовательно, в получении результата как минимум участвует “теория наблюдения”, по которой построен прибор (для астрономии это будет оптика). А как быть с экспериментами, которые стали возможны только потому, что их результат был предсказан теорией? Кроме психологических возражений существует чисто логическое: любое высказывание об наблюдаемых фактах уже является обобщением. При детальном рассмотрении проблемы оказывается, что непреодолимой естественной границы между наблюдением и теорией не существует [6].

Во-вторых, даже если бы эмпирический базис существовал, оставались бы и другие логические проблемы [7]. Проблема индуктивной логики (верификации) заключается в том, что логика позволяет только переносить истинность с посылок на выводы, никаким количеством сингулярных высказываний невозможно доказать универсальное высказывание типа " х (для любых х). Попытка демаркации (разграничения науки и прочих форм сознания) по принципу верифицируемости натолкнулась на необходимость отбросить признанные научные теории как недоказуемые. Все это потребовало последовательного ослабления всех критериев, введение противоречивого термина “осмысленности”. Осталась нерешенной проблема редукции терминов теоретического языка к протокольным предложениям (например, сложность формулировки смысла диспозиционных предикатов). Попытки выработки особого “языка науки” окончились неудачей.

В третьих, на серьезные возражения наталкивается попытка свести функции теории к чисто инструментальным. Согласно позитивистской трактовке истолкование – средство получения знания, без которого можно обойтись. При детальном рассмотрении оказывается, что теоретические термины не просто упрощают теорию и делают ее удобней. Термины удается выбросить только из готовой теории, да и как разделить теорию и опыт и т.д и т.п. Более того, если теория – инструмент, то почему она вообще нуждается в доказательстве?

В итоге, к середине ХХ века философия подошла с убеждением, что крупнейшие научные теории – фикция, а научное знание – результат соглашения. Реальная наука упорно не помещалась в такие рамки. Отечественные разработки проблемы на базе ленинской теории отражения, на мой взгляд, дают слишком общее толкование проблемы и на практике бесполезны [8]. Кроме того, диалектический материализм настаивает на последовательном приближении относительной истины к абсолютной, на прогрессе, накоплении, а не просто росте знания. По поводу кумулятивной теории развития знания существуют серьезные возражения, которые будут подробно рассматриваться в разделе 2.4. Единственной интересной разработкой диалектического материализма является отношение к знанию, как к идеальному плану деятельности и обращенность всего знания на практику. Современное состояние философии науки в целом и проблемы обоснования истины в частности является реакцией на крах концепции позитивизма.

Первую попытку пересмотреть традицию верификации знания предпринимает Карл Поппер [6,7,9]. Он переносит акцент с логики научного действия на логику развития научного знания. В его подходе чувствуется влияние позитивизма, в частности, Поппер проводит четкую границу между экспериментом и теорией. В вопросе определения истинности ключевым моментом попперовской концепции является отказ от индуктивной логики. Сингулярное высказывание не может доказать универсальное высказывание, зато может его опровергнуть. Популярным примером подобного служит то, что никакое количество белых лебедей не может доказать, что ВСЕ лебеди белые, зато появление одного черного лебедя может это опровергнуть. Согласно Попперу, рост знания происходит так: выдвигается некая теория, из теории выводятся следствия, ставится эксперимент, если следствия не опровергнуты, теория временно сохраняется, если следствия опровергаются, теория фальсифицируется и отбрасывается. Задача ученого не поиск доказательств теории, а ее фальсификация. Критерий научности теории – наличие потенциальных фальсификаторов. Истина понимается как соответствие фактам. Позднее Поппер развивает свою концепцию, рассматривает научные теории как более сложные образования, имеющие ложное и истинное содержание, но принцип, что любое внесение изменений в теорию требует рассмотрения ее как совершенно новой теории, сохраняется. Кумулятивный закон прогресса знания становится не обязательным. Фальсификационизм успешно объясняет некоторые особенности реальной науки, в частности, почему предсказание фактов для науки важнее, чем объяснение их задним числом, но не избегает критики. Во-первых, остаются все вопросы использования понятия “эмпирического базиса”. Оказывается, что без соглашения относительно того, какую часть знания считать базисом, никакая наука невозможна. Во-вторых, запрещая какое-либо наблюдаемое состояние, теория исходит из начальных условий, непротиворечивой теории наблюдения и ограничения ceteris paribus (при прочих равных условиях). Какой из трех элементов считается опровергнутым наблюдением, зависит от решения наблюдателя. В третьих, неясным остается, в какой момент следует отбросить фальсифицированную теорию. Почему мы до сих пор пользуемся теорией Ньютона, хотя она была опровергнута В ТОТ МОМЕНТ, когда обнаружилась прецессия перигелия Меркурия (задолго до появления теории Эйнштейна)? Оказывается, что наиболее значимые научные теории не только недоказуемы, но и неопровержимы.

Концепция Поппера породила целый спектр теорий развития науки, разговор о которых пойдет в разделе 2.4. В вопросе обоснования истинности знаний методология науки подошла к выводу, что знание не возможно без некоторых соглашений. Это побуждает наиболее последовательных сторонников конвенционализма заявлять, что все знание – не более чем плод воображения. Например, Пол Фейерабенд [10,11] приходит к полному релятивизму истины и рассматривает науку как разновидность религии. Начав с провозглашения науки главной ценностью, философы пришли к полному обесцениванию ее результатов.

Дело в том, что при толковании науки как метода из рассмотрения выпала важность истины как регулятивного принципа. Ученый пускается в поиск истины, не будучи уверенным ни в том, что найдет ее, ни в том, что она в принципе существует. Сознательно или бессознательно, но он делает выбор межу преимуществами в случае успеха и потерями в случае неудачи. Тот, кто уверен, что истина, как он ее понимает, недостижима, не участвует в научном предприятии либо выбывает из него. Это диктует предвзятое отношение к вопросу среди ученых – вера в достижимость истины научными методами является мировоззренческой предпосылкой выбора профессии, следовательно, и обосновывать ее надо как ценность.

Всеобъемлющей концепции обоснования истинности знаний пока не существует. Ясно, что такая концепция, если она появится, должна рассматривать как объективную реальность не только окружающий нас мир вещей, но и наши убеждения. А вот вопрос о том, можно ли обосновать истинность мировоззрения, приходится оставить открытым.

2.3 Проблема рациональности

Как показывает рассмотрение проблемы обоснования истинности знаний, субъективный момент оказывается неотделим от научного познания. Основной чертой науки является не монополия на Истину в последней инстанции, а установка на достижение знания рациональными методами. В какой-то момент наука рассматривалась как образец рациональной деятельности, именно в этом и заключался пафос позитивизма. Но при попытке сформулировать законы науки целостная картина рассыпалась, как карточный домик. Крах позитивистской программы рациональности воспринимается как катастрофа именно потому, что формулировался не просто метод, а регулятивный принцип, основа мировоззрения. Реальность в очередной раз оказалась сложнее, чем нам представлялось, это очень типичная картина, но пытаться таким доводом снять остроту проблемы означает отказаться от попыток ее решения.

С одной стороны, рациональность – мировоззренческая проблема, касающаяся взаимоотношений человека с человеком и человека с Бытием, и в этой роли относится к компетенции философии. С другой стороны, в границах общего подхода различаются частные проблемы рационального поведения, рациональности истории, рациональности знания и т.д. Совершенно очевидно, что без решения вопроса на философском уровне рассмотрение частных задач сталкивается с серьезными трудностями. Между тем, в философской литературе нет однозначного определения рациональности [12], конкретные трактовки понятия зависят от позиции автора, если он вообще стремиться это понятие определить. Некоторые воспринимают это как доказательство фантомности проблемы, на мой взгляд, все как раз наоборот. Мы гораздо определеннее можем рассуждать об отвлеченных проблемах, вроде нравов папуасов Новой Гвинеи, но, чем ближе к нам предмет, тем более субъективным становится наше суждение. Рациональность – неотъемлемая часть нашей культуры, поэтому говорить о ней объективно чрезвычайно сложно. По-видимому, имеет смысл рассматривать отношение автора к проблеме разума в целом, чтобы таким образом попытаться найти нечто общее в разноголосице мнений.

Определение границ и возможностей разума в значительной степени зависит от того, как понимается само рациональное начало. Идея о необходимости разделения разума на практический и теоретический, прослеживается уже у Канта [3,8]. Развивая эту мысль, можно сказать, что в границах человеческого разума существуют две способности: рассудок как способность задавать правила, и разум как способность перестраивать систему правил. Деятельность рассудка отличается четкостью, последовательностью и артикулируемостью. Разум способен на критический пересмотр исходных установок рассудка, разрешения противоречий, для него характерна некоторая спонтанность и вненормность [12]. Естественно, что двумя способностями вся человеческая деятельность не описывается, но, по-видимому, они являются характерными именно для человека. Такая, по меньшей мере, двойственность носителя рационального начала приводит к огромному спектру вариантов его толкования. В зависимости от того, на какой из способностей автор делает упор, прослеживаются два подхода к рациональности.

Во-первых, это прагматико-функциональный подход, к которому относится философия науки и позитивизм во всех его формах. В качестве основного содержания разума выступают меры и критерии, правила для разного типа рассудка. Рациональность рассматривается как метод, описание норм обоснованности мнений, выбора практического действия. Основной характеристикой рациональной деятельности выступает системность, под определение может попасть любая нормированная человеческая деятельность, например, магия. В связи с трудностью обоснования общих теорий, акцент переносится с объяснений на типологию и описание, что приводит к размыванию понятий и, при последовательном проведении, к полному нигилизму [10]. Для подобного подхода характерен конвенционализм определений и доведение рациональности до положения псевдопроблемы. Спектр возможных вариантов: от догматизации правил логики до релятивизма истины [10].

Второй подход можно обозначить как ценностно-гуманитарный. Для этого подхода характерно принижение ценности рассудочных форм разума и науки. К сторонникам этой позиции можно отнести экзистенциалистов и последователей Ницше. В рамках этого подхода рациональность, как правило, не толкуется. Зачастую под определение разума подводятся любые формы сознания, причем, акцент делается на спонтанности и внелогичности ("творческая разумность", "инновационная способность"). Последовательный отказ от рассудочных форм разума ведет к отрицанию попыток осмысления вообще, акцент переносится на поиск новых средств выразительности, исключающих слово и понятие. Присутствует и некоторый идеологический момент: рассудок объявляется инструментом насилия над индивидом со стороны аппарата власти, подлинная свобода – отказом от любых понятий как навязанных обществом (восходит к Ницше). Такая категоричность во многом является реакцией на диктат позитивизма и тоталитарные тенденции в обществе.

Обе эти тенденции в чистом виде тяготеют к релятивизму и иррациональности. Логика пасует перед развитием, моментом выхода за пределы установившейся системы правил. Полет мысли гибнет, не закрепленный словом. В первом случае нормативность доходит до псевдопроблематичности, во втором – спонтанность до утопии. Надо четко понимать, что диалог о рациональности ведется не между рационализмом и иррациональным бредом, а между различными вариантами рациональной позиции, даже если авторы ее и отрицают. Жизни противостоит не мысль, а отсутствие всякой мысли. В какой-то момент попытки возвеличивания импульсивного, невыразимого, телесного, приводят к торжеству животного начала в человеке. На таком уровне мысль отсутствует и дискуссия невозможна.

Суть проблемы в том, что до сих пор при любой попытке сформулировать критерии рациональности они немедленно опровергались, а введение неких "относительных" критериев неизбежно вело к релятивизму и иррациональности. Релятивизм, отрицание существования объективной позиции, ведет к разрушению всех общественных институтов. Иррациональность означает смерть общества, как мы его понимаем. Для большинства людей такие альтернативы рациональности неприемлемы, чувство самосохранения требует от нас привести наши взгляды в соответствие с действительностью каким-то более приемлемым путем.

Ситуация "вызова разуму" может решаться двояко. Синтетическое решение заключается в попытке объединить два подхода к разуму в рамках одной концепции. Эмпирики начинают больше интересоваться ситуациями творческого разума и воображения (Г.Андерсон приходит к выводу, что творческий и критический разум взаимодополнительны), субъективисты – больше ценить моменты объективности (речь не только о появлении новых концепций, но и об изменении уже существующих в сторону аналитичности). Часто подобный синтез пытаются осуществить на основе языковой проблематики. При этом авторы отталкиваются от того, что любая значимая мысль общественна и требует символики, которая лучше всего прослеживается на примере языка. В таком случае рациональность становится решением вопроса о межличностной значимости аргументации, когда рациональная мысль выходит за рамки личности. Для Ю.Хабрамса такой выход – коммуникативное действие, переход от индивидуального к социальному, для П.Рикера – развитие личности не через самоуглубление, а посредством включения через язык в культуру. Оригинальный подход к рациональности предлагает А.Л. Никифоров. По его мнению, рациональность является двухместным предикатом, смысл которого заключен в фразе: действие А рационально по отношению к цели Б в условиях В. Рациональность возникает в момент составления идеального плана деятельности, степенью рациональности можно считать степень приближения результата к цели. Таким образом, вывод о рациональности деятельности можно сделать только тогда, когда деятельность закончена и получен результат. Попыткой ввести промежуточные критерии является создание правил рациональной деятельности, обобщающих весь предыдущий опыт успешного достижения целей. В качестве основания теории такой подход хорош, но на практике возникает вопрос о критерии приближения результата к цели, особенно в ситуации, когда вся совокупность действующих сил неизвестна. Кроме того, автор рассматривает рациональную деятельность как детерминированную (относительно цели, методов и условий) и, по сути, не свободную. Само появление цели обуславливает порядок действия, из чего следует, что свободная деятельность не должна иметь цели вообще (на манер махания руками).

Альтернативой синтетического подхода является погружение в "доконцептуальность". Фактически это попытка решить вопрос снятием предмета спора. Такие взгляды характерны для П.Фейерабенда, когнитивной социологии. Сложность описания феномена рациональности зачастую объясняют тем, что рациональность у всех разная, но указания на существование принципиально других форм рациональности у нас нет. Открытие "особенностей" рациональности экзотических обществ часто объясняется тем, что исследователь концентрируется именно на экзотике, игнорируя общность ведения хозяйства, земледелия, правил общежития. Неевропейские философы склонны оспаривать монополию европейской цивилизации на рациональность, при этом подчеркивается, что ни одно человеческое сообщество не могло бы просуществовать длительное время без "наблюдения, эксперимента и разума" [12]. Но, пожалуй, главный аргумент против такого подхода в том, что он в принципе не дает надежд на описание феномена.

Несмотря на обилие теорий и лавину литературы, единого подхода к рациональности вообще и научной рациональности в частности пока не существует. Это не означает, что разума нет, это означает только то, что каждому мыслящему человеку приходится решать это проблему заново. Необходимо осознание важность такого решения: рациональность является установкой на то, что человек способен самостоятельно достигнуть Истины (мнения относительно природы Истины могут быть разные), таким образом, антитезой рациональности будет утверждение о существовании границ, которые человеческий разум не в состоянии преодолеть, не открывшись действию какой-то внешней силы. Окончательный отказ в доверии интеллекту был бы концом развития человечества. Новая концепция, когда она появится, должна будет прояснить отношения рациональности и феномена разума в целом. Очевидно, что свести рациональность к логике не удастся: разум вечно балансирует на грани нового и повторяющегося, любое его толкование должно включать в себя динамический элемент. Другим важным моментом будет прояснение роли рациональности в межличностном общении. Ясно, что рациональная организация знания важна в первую очередь для удобства его передачи. Не даром центрами рационального мышления так часто становились образовательные учреждения. Третьим моментом должно быть рассмотрение вопроса о росте эффективности рациональной деятельности. В одном изолированном случае спонтанное решение может оказаться эффективнее рационально спланированного (особенно в очень типичной ситуации нехватки информации). Однако в условиях повторяющегося действия эффективность рационально организованной деятельности растет, а прочей – остается на исходном уровне. И, наконец, должен быть решен вопрос о применимости рациональности для толкования высших ценностей, поскольку серьезные философы-рационалисты никогда не отрицали их наличие. Согласно Петру Абеляру, без них человеческая мысль слепа и бесцельна, а основатель позитивизма Огюст Конт руководствовался идеей создания новой религии, в центре которой будет находиться человек [5,12]. В каких отношениях состоят ценности и разум?

Только комплексное решение проблемы может реабилитировать рациональность в качестве мировоззренческой позиции. Кризис понятия рациональности тесно связан с кризисом современной цивилизации. Дело не в порочности системы, а в том, что она теряет способность меняться, уступает тенденциям традиционализма. Новый виток развития неизбежно будет связан с новым пониманием многих философских проблем, в том числе и понятия рациональности.

2.4. Теории развития научного знания

Изложенное в предыдущих параграфах заставляет задаваться вопросом, как вообще возможно развитие научного знания. Как понимать сам термин "развитие"?

Сравнительная новизна феномена науки и склонность ученых документировать свои действия предоставляют нам гигантский материал, описывающий положение вещей в разных отраслях знания в последние триста лет. Однако толкование этого материала встречает значительные трудности. Современные теории развития научного знания несут на себе отпечаток того, на какой из отраслей науки автор сосредотачивает внимание – каждой присуща некоторая уникальность, каждая задает свой спектр вопросов и ответов. Почему так сложен выбор? На заре науки ее развитие могло быть прослежено по появлению таких фундаментальных трудов, как "Начала" и "Оптика" Ньютона или "Химия" Лавуазье. История науки могла ограничиться описанием обстоятельств появления этих работ и изучением персоналий. Такой "личностный" подход создавал предпосылки для разделения содержания науки на истинные теории и заблуждения. Устаревшие теории либо относились к заблуждениям (подобно флогистонной теории горения, предшествующей концепции Лавуазье), либо рассматривались как первые приближения истинной (системы небесной механики Коперника и Кеплера). Со временем число ученых, работающих в той или иной области, росло. Пути, обозначенные в трудах основателей, уточнялись и разрабатывались. Убеждение, что наука и впредь будет следовать по пути прогресса, накапливая свои успехи (кумулятивная модель развития), получало весомое подкрепление. Отражением таких настроений стало появление "позитивной философии" Огюста Конта, которая рассматривалась создателем как "последняя философия". Однако, прорабатывая признанные теории, ученые одновременно обозначали границы их применимости и создавали условия, необходимые для новых прорывов. В этом отношении знаковыми стали 19 и начало 20 века: сдвиги, подобные произведенному работай Лавуазье, стали происходить и в других отраслях науки. К числу таких потрясений можно отнести открытие делимости атома, создание теории относительности Эйнштейна, молекулярно-кинетической теории газов Больцмана, успехи квантовой физики. Проследить линию "непрерывного прогресса" становилось все проблематичней. Если не рассматривать призывов отказаться от поиска закономерностей в развитии науки или туманных заявлений диалектиков что "относительная истина стремиться к абсолютной диалектическим путем", современное состояние теории развития научного знания выглядит следующим образом.

Для понимания текущего момента знаковыми являются работы Карла Поппера, большинство авторов если и не используют его разработки, то спорят с ними, хотят они того или не хотят. Поппер первым выступил против "очевидностей" науки и перенес внимание на ее реальную историю.

Кумулятивная модель развития науки выглядела приблизительно так: из опытных данных выводится некоторая теория, по мере увеличения массива опытных данных теория совершенствуется, идет накопление знаний. Каждый последующий вариант теории включает предыдущий как частный случай. Предполагается, что отброшенные теории были приняты по ошибке или из-за предрассудков. Причина ложности теории должна заключаться либо в неправильной процедуре вывода, либо в том, что теория не опиралась на факты. Научная деятельность является процессом непрерывного приближения к истине. Как было показано в разделе 2.2, однозначно свести теорию к опытным данным невозможно. Попытка введения понятия "вероятной" (в смысле исчисления вероятности) истинности, сталкивается с трудностью определения степени вероятности [5,9]. Таким образом, в рамках кумулятивной модели нет возможности определить истинную теорию и нет обоснований для опровержения теории.

Во главу угла в своей схеме развития науки [9] Поппер ставит принцип, которым каждый ученый непременно пользуется на практике – необходимость критики. Научное развитие происходит посредством выдвижения и опровержения теорий. Сначала теория формулируется и не имеет значения, какие силы участвуют в этом процессе. Далее из теории выводятся следствия, которые содержат конкретные утверждения относительно природы вещей, а потому способны в принципе войти в противоречие с реальностью. Эти следствия именуются потенциальными фальсификаторами. Наличие таких фальсификаторов – критерий научности теории. Ставится эксперимент, если утверждения теории противоречат фактам – она безжалостно отбрасывается, если нет – временно сохраняется. Главной задачей ученого становится поиск опровержений. Поппер обнаруживает причину, по которой рост научного знания оказывается принципиальным условием его существования. Однако фальсификационизм тоже не в состоянии описать реальную науку [2,6,7]. Во-первых, опровергнуть теорию тоже не так-то просто (см. раздел 2.2), во-вторых, непонятно, почему мы продолжаем пользоваться теориями, которые явно противоречат фактам (например, теорией тяготения Ньютона). В какой момент теория должна быть отброшена? Зачем (пусть даже и временно) удерживать ложные теории? Чувствуя несоответствие такой схемы реалиям науки, Поппер вводит в свою концепцию понятие о структуре теории. В основании теории должен лежать комплекс независимых высказываний (постулатов), часть из которых может быть истинна, а часть – ложна. Таким образом, каждая новая теория должна либо иметь меньшее ложное содержание, либо – большее истинное, только в этом случае она создает прогрессивный сдвиг проблемы. Однако навести мосты между этими принципами и реальной наукой довольно сложно. Несмотря на ряд важных достижений, попперовская модель развития научного знания не соответствует практике.

Реакцией на критику Поппером индуктивизма в целом и кумулятивной теории развития науки в частности, а так же на недостатки фальсификационизма, явилось усиление позиции, призывающей отказаться от поиска закономерностей развития науки и сосредоточиться на изучении Научного Разума, т.е. на психологии науки [6]. Одним из вариантов такой позиции является теория Т.Куна. В ее основе лежит выделение двух основных "режимов" научного развития: периодов "нормальной науки" и научных революций. В периоды нормальной науки ученые работают в рамках признанной "парадигмы". Понятие парадигмы у Куна довольно аморфное: это и научная теория, и метод эксперимента, и вообще – вся совокупность бытующих утверждений относительно структуры реальности, того, какие вопросы о ней может ставить перед собой ученый и какими методами он должен добиваться ответов на эти вопросы [2]. Характерным следствием наличия парадигмы становится создание учебников и введение образовательных норм. Присутствие системы правил превращает науку в "решение головоломок". Научное сообщество всеми силами старается как можно дольше навязывать природе свои правила, игнорируя любые противоречия, но наступает момент, когда подобная деятельность перестает приносить ожидаемый результат. Начинается научная революция. Если в период господства парадигмы критиковать ее считается едва ли не святотатством, то теперь это становится обычным делом. Происходит полиферация идей - создание множества конкурирующих теорий, отличающихся разной степенью достоверности или проработанности. Какая из этих теорий займет место парадигмы, зависит от мнения научного сообщества. Это важный момент – в принятии решения должно участвовать только научное сообщество, а не общество в целом, мнение непрофессионалов не учитывается. Споры могут продолжаться до бесконечности (в том числе и с применением ненаучных средств), пока все научное сообщество не перейдет в новую веру. Старая парадигма исчезает окончательно только со смертью последнего ее сторонника (обычно естественной). Кун обозначает важность появления теории для развития науки: она позволяет систематизировать факты, организовать работу, направить исследования. Но, с другой стороны, смена парадигм становится исключительно субъективным делом, зависящим от числа у упорства сторонников той или иной теории. Подобную позицию доводит до абсолюта Пол Фейерабенд [10], настойчиво уподобляющий науку разновидности религии. В изложении Фейерабенда истина вообще оказывается исключительно объектом убеждений. Попыткам провести непреодолимые границы между содержанием прошлых и нынешних теорий можно возразить, что для некоторых инфантильных личностей это, возможно, и так, но от серьезного ученого ожидается, что он может удерживать в уме более сложную картину реальности. Фактом является то, что человек европейского склада ума способен, в принципе, изучить иностранные языки, обладающие совершенно другой структурой грамматики, не говоря уже о лексике. Нет ни одного живого языка, который, хотя бы в общих чертах, не поддавался переводу на английский [12]. Таким образом, нет никаких оснований говорить о непреодолимости границ между парадигмами. Равно как и об отсутствии в науке каких-то общих закономерностей.

На мой взгляд, наиболее приемлемой, хотя и далеко не окончательной, в данный момент является теория структуры и развития науки Имре Лакатоса [6]. Лакатос называет себя последователем Поппера, но далеко выходит за рамки его концепции. Ключевым моментом является то, что теория должна не просто фальсифицироваться и отбрасываться, а обязательно заменяться другой теорией. Лакатос признает одновременно и важность доказательства, и важность опровержения. К рассмотрению принимаются (считаются научными) такие теории, которые по сравнению с предыдущей обладает добавочным эмпирическим содержанием, образовывают "теоретически прогрессивный сдвиг проблемы" (ведут к открытию новых фактов, хотя сколько времени уйдет на их подтверждение - неизвестно). Старая теория считается фальсифицированной, если предложена новая теория, которая а)имеет добавочное эмпирическое содержание, б)объясняет успех предыдущей теории в пределах ошибки наблюдения, в) какая-то часть добавочного содержания подкреплена. Последний пункт понимается как "эмпирически прогрессивный сдвиг проблемы". Рассматривать надо не отдельные теории, а некие более крупные образования – исследовательские программы. Теории, сменяющие друг друга в рамках исследовательской программы, должны образовывать "прогрессивный сдвиг" одновременно теоретически и эмпирически. Только всю последовательность теорий можно назвать научной или ненаучной. Деятельность в рамках исследовательской программы напоминает деятельность у условиях куновской "парадигмы". Программа складывается из правил, чего надо избегать (отрицательная эвристика) и куда надо стремиться (положительная эвристика). Отрицательная эвристика – "твердое ядро" программы, которое нельзя опровергать. Изменению подлежат "вспомогательные гипотезы", с помощью которых "спасают" теорию до тех пор, пока это обеспечивает прогрессивный сдвиг проблемы. Положительная эвристика задает план работ, в рамках которого можно добиваться успеха. Прогрессивный сдвиг создает доверие к программе, пока он есть, теории прощаются даже противоречия (с условием, что в последствии они будут разрешены). Аномалии не принимаются в расчет и становятся болезненными только в фазе регрессивного сдвига или на этапе "старта" программы методом проб и ошибок. Причина замены исследовательской программы даже не регрессивный сдвиг, а успех соперничающей программы. Самым сложным оказывается момент, когда следует прекратить защищать устаревшую программу.

Лакатос видит выход из большинства затруднений предшественников в принятии некоторых "решений", образующих у него сложную систему. Принимается решение, что считать эмпирическим базисом. Решение, какую часть связки "теория предсказания-теория наблюдения-условия наблюдения" считать опровергнутой (право на апелляцию). Решение, каких приемов при защите программы следует избегать (ограничение конвениалистских уловок). Поясняется, каким образом в рамках исследовательской программы теоретик может двигаться впереди экспериментатора.

Принятие теории исследовательских программ позволяет Лакатосу разделить историю науки на несколько этапов: 1) накопление эмпирического материала, 2) развитие гипотез методом проб и ошибок (по Попперу), 3)развитие исследовательских программ.

Сильная сторона и одновременно слабость теории Лакатоса в том, что она хорошо описывает уже свершившиеся события и почти ничего не утверждает о будущем (если не считать предсказанием то наблюдение, что исследовательская программа квантовой физики исчерпала свою объяснительную силу). Это позволяет Яну Хагинену сказать: "Считается, что Лакатос говорит об эпистемологии. В самом деле, обычно полагают, что он разрабатывает новую теорию метода и рациональности, и поэтому он служит предметом восхищения одних и объектом критики других. Но если рассматривать его теорию рациональности как его основное достижение, то она представляется довольно сумбурной. Она никак не помогает нам решать, что же разумно считать или делать в настоящее время. Она всецело ретроспективна. Она может указать, какие решения в прошлой науке были рациональны, но не может помочь нам в будущем" [6]. В некотором смысле, по своему же собственному определению теория Лакатоса ненаучна.

Мне кажется, что для теории развития научного знания существенным окажется реальное изменение науки в ближайшие десятилетия. Материала прошлых лет уже недостаточно для однозначного выбора между теориями.

3. Заключение

В заключении я хочу повторить то, что сказала в начале: глубинный мотив приобретения знаний - стремление к безопасности. Мы ищем не торжества разума, а торжества самих себя. По сравнению с дельфийским оракулом наука имеет неоспоримое преимущество - она хоть что-то предсказывает однозначно, а обещает предсказать и еще больше. В этом, на мой взгляд, причина огромного авторитета науки. Титанический массив аморфного “опыта” перенесен в сферу “достоверного знания”, безликого и тиражируемого. Последний шедевр подобного подхода - компьютер, сидя за которым я пишу все эти слова. Один раз испытав возможность отодвинуть от себя границу непознанного, возможность НЕ ЗАДУМЫВАТЬСЯ, человечество никогда от нее не откажется. В таком случае, пределом человеческого окажется именно отказ от последнего усилия. Непознанное все равно останется, где-то там. Хотя бы в образе пресловутого астероида, который, в полном соответствии с законами небесной механики, пересечет орбиту Земли через n часов m минут плюс - минус три секунды. В мире всегда останутся вещи, которых нельзя избежать, невозможно предотвратить, но о них можно узнать и, в конечном итоге, воспользоваться.

Правомерно ли говорить, что мы в состоянии ответить на все вопросы СЕЙЧАС? Познание гарантировано не возможно, только если вселенная находится в состоянии полного хаоса либо время действия закономерностей сопоставимо со сроками человеческой жизни. При этом звезд горят миллиарды лет, а яблоки упрямо падают на землю на всем протяжении существования человечества. Есть все основания считать, что человеческий разум обладает меньшей инерцией, чем вселенная. Возможно, современный нам человек в принципе не в состоянии познать мир таким, каков он есть, но на этом основании нельзя заключать, что так будет и впредь. Не исключено, что со временем возникнет какая-то иная, не сопоставимая с нашей форма мышления и не одна, а любое количество таких форм, ведь у живого есть преимущество над неживым - живое может изменить свое поведение, не меняя носителя, а неживое не способно меняться по произволу. В любом случае, отказ от попытки познать мир был бы трагической ошибкой. Надо понимать, что современный кризис доверия к науке связан не с материальными, а скорее с моральными проблемами познания.

Фундаментальные философские вопросы, поднятые наукой в своем развитии, все еще ждут своего решения.

4. Список литературы

1. Алистер МакГрад “Богословская мысль реформации”
2. Т. Кун “Логика и методология науки. Структура научных революций”, М., 1977
3. П.С. Таранов “120 философов”, Симферополь, Таврия, 1996
4. Д. Юм “Исследование о человеческом разумении”, М., Прогресс, 1995
5. Буржуазная философия ХХ века. М., 1974
6. И. Лакатос “Фальсификация и методология научно-исследовательских программ ”, DoctoR, 2001-2002
7. А.Л. Никифоров “От формальной логики к истории науки”, М., Наука, 1983
8. “Введение в философию”, ред. И.Т. Фролов, М., Издательство политической литературы, 1990
9. К. Поппер “Логика и рост научного знания”, М., Прогресс, 1983
10. П. Фейерабенд “Избранные труды по методологии науки”, М., Прогресс, 1986
11. Е.А. Мамчур "Релятивизм в трактовке научного знания и критерии научной рациональности”, Философские науки, 1999. N5
12. “Рациональность как предмет философского исследования” ред. Б.И.Пружинин, В.С. Швырев, М., 1995
13. А. Мигдал “Отличима ли истина от лжи?”, Наука и жизнь, №1, 1982