НАЧАЛЬНЫЕ ВЕКА РУССКОЙ ИСТОРИИ

академик

I. УКРЕПЛЕНИЕ ДЕРЖАВЫ

Первые полтора столетия исторической жизни Киевской Руси известны нам по скупым намекам источников, требующим пристального внимания и осторожности. Из суммы намеков и осмыслений выявляется все же процесс сложения государственности и государства.

Государственность, классовые отношения, окняжение земли начались еще не уровне племенных союзов, т. е. приблизительно в полутора десятках отдельных центров. Примером может служить племенной союз Вятичей на Оке, где, по данным восточных географов, существовали князья (“главы” племен) и верховный князь союза (“глава глав”), соответствующий “светлому князю” договора 911 года. Ежегодный объезд подвластных племен и сбор повинностей (“приношений”) — это уже оформленные узаконенные отношения господства и подчинения, осуществление реальной власти “светлого князя”, окруженного конной дружиной в “пре-восходных кольчугах”.

Данные об отдаленном (и не самом передовом) союзе вятических племен мы вправе экстраполировать на все остальные известные нам союзы славянских, литовско-латышских и финских племен Восточной Европы с теми или иными локальными поправками относительно темпа и хронологии общего процесса первичной феодализации.

Одновременно с этим повсеместным процессом превращения союзов племен как высшей формы первобытного общества в первичные феодальные организмы шел процесс интеграции союзов, несравненно ускорявший историческое развитие. 06'ьединение племенных союзов кое-где могло быть добровольным (например, в зоне кочевнических набегов), но зачастую осуществлялось и прямой силой. Центром интеграции вполне естественно и закономерно стал Русский союз племен, обьединивший уже в VI веке нашей эры собственно Русь, Полян и Северян. К IX веку он распространил свою власть на союзы Древлян, Дреговичей, Волынян (?), Полочан.

Однако политические границы Киевской Руси, “союза союзов” племен, были очень изменчивы: то один, то другой князь выходил из повиновения, отстаивал свою суверенность. На протяжении целого столетия Киеву приходилось вести повторные воины с землями Древлян, Уличей, Тиверцев, Радимичей, Вятичей, Волынян. Местная племенная феодализирующаяся знать противостояла киевским дружинам. Феодальная иерархия складывалась в Киевской Руси не столько путем пожалований, сколько путем вовлечения племенной знати в общий процесс.

Первым общегосударственным мероприятием, превосходящим по своей масштабности все внутриплеменные дела местных князей, было полюдье. Недаром это русское слово вошло и в язык греческого цесаря, и в язык скандинавских саг. Полгода в году киевский князь и его дружины посвящали объезду огромной территории ряда племенных союзов, проделывая путь около 1500 километров, а во вторую, летнюю, половину года организовывали грандиозные военно-торговые экспедиции, везшие результаты полюдья по Русскому морю в Болгарию и Византию в одном направлении и на Каспий — в другом. Во втором случае русские сухопутные караваны достигали Багдада и даже Балха по пути в Индию.

Систематические ежегодные экспедиции в Византию и Халифат сквозь степи, занятые воинственными хазарами, мадьярами и печенегами, требовали сложной и громоздкой системы осуществления. На Черном море появилась такая мощная база, как озерно-морской “остров русов” в Добрудже и гирлах Дуная (“Дунайцы” русских летописей).

Военная сила Киева и порождаемое ею внешнеполитическое могущество, закрепленное договорами с Византийской империей, импонировали “всякому княжью” отдаленных племен, получавшему под покровительством Киева возможность приобщения к мировой торговле, и частично ослабляли сепаратизм местной знати. Так обстояло дело к середине Х века, когда в результате хищнических поборов сверх тарифицированной дани князь Игорь киевский был взят в плен древлянами и казнен ими. Главой государства, регентшей при малолетнем Святославе, стала вдова Игоря Ольга, псковитянка родом.

В летописи, завершенной еще в конце Х века, содержится много сказаний, облеченных в эпическую форму, о трех поколениях киевских князей: Игоре и его жене Ольге, их сыне Святославе и внуке Владимире, которого церковники называли святым, а народ воспел как защитника Руси.

Первым действием княгини Ольги была месть древлянам за убийство мужа, месть, которой она придала государственно-ритуальный характер. Впрочем, этот раздел летописи настолько пронизан духом эпических сказаний, что, может быть, отражает не историческую реальность, а желательную форму былины-назидания...

“Сказание о мести” является исключительно интересным литературно-политическим произведеннем, первым целенаправленным (первоначально, вероятно, устным) сказом о силе Киева. Включение сказания в летопись при внуке Ольги Владимире показывает ценность его для официального государственного летописания.

Спустя полтора столетия летописец конца XI века обратился к эпохе княгини Ольги и ее сына Святослава как к некоему политическому идеалу. Если в военном отношении идеал этого летописца-социолога — князь Святослав, то в отношении внутреннего устройства Руси, очевидно, Ольга, так как сразу же вслед за “Сказанием о мести” в летопись внесены сведения о новшествах, введенных княгиней. Месть местью, а государству нужен был порядок и регламентация повинностей, которая придавала бы законность ежегодным поборам...

Летопись сохранила нам драгоценнейшие сведения об органи-зации княжеского домениального хозяйства середины Х века. Здесь все время подчеркивается владельческий характер уста-новлений Ольги. В интересах безопасности предстоящего взимания дани Ольга устанавливает свои становища, опорные пункты полюдья. Кроме того, определяются границы княжеских охотничьих угодий — “ловиш”, за нарушение которых три десятка лет спустя внук Ольги убил варяга Люта Свенельдича. Как видим, здесь уже обозначается тот каркас княжеского домена, который столетием позже оформится на страницах Русской Пращы.

Обширные домениальные владения указаны на севере (за пре-делами “большого полюдья”), в Новгородской земле. Здесь Ольга устанавливает дани и оброки на запад (по Луге) и на восток (по Мсте) от Новгорода. На Мсте, являвшейся важной торговой магистралью, связывающей балтийский бассейн с каспийским, Ильмень и Волхов с Верхней Волгой, Ольга ставит погосты.

Самым интересным в перечне мероприятий княгини является упоминание об организации становищ и погостов. Становища указаны в связи с Древлянской землей, где и ранее происходило полюдье. Возможно, что при Игоре киевские дружины пользо-вались в качестве станов городами и городками местных древлянских князей (вроде Овруча, Малина, Искоростеня) и не строили своих собственных опорных пунктов в Древлянскои земле. Конфликт с местной знатью и “древлянское восстание” потребовали новых отношений. Возникла необходимость строительства своих становищ для безопасности будущих полюдий. И Ольга их создала.

На севере, за пределами большого полюдья, за землей Криви-чей, в Новгородской земле, киевская княгиня не только отбирает на себя хозяйственные угодья, но и организует сеть погостов-острогов, придающую устойчивость ее домениальным владениям на севере, в тысяче километров от Киева.

Различие между становищем и погостом было, надо думать, не слишком велико. Становище раз в год принимало самого князя и значительную массу его воинов, слуг, ездовых, гонцов, исчислявшуюся, вероятно, многими сотнями людей и коней. Поскольку полюдье проводилось зимой, то в становище должны были быть теплые помещения и запасы фуража и продовольствия. Фортификация становища могла быть не очень значительной, так как само полюдье представляло собой грозную военную силу. Оборони-

тельные стены нужны были только в том случае, если в становище до какого-то срока хранилась часть собранной дани.

Погост, удаленный от Киева на 1—2 месяца пути, представлял собой микроскопический феодальный организм, внедренный княжеской властью в гущу крестьянских “весей” (сел) и “вервей” (общин). Там должны были быть все те хозяйственные элементы, которые требовались и в становище, но следует учесть, что погост был больше оторван от княжеского центра, больше предоставлен сам себе, чем становища на пути полюдья. В силу этого погост должен был быть некой крепостицей, острожком со своим постоянным гарнизоном.

Люди, жившие в погосте, должны были быть не только слугами, но и воинами. Оторванность их от домениальных баз диктовала необходимость заниматься сельским хозяйством, охотиться, ловить рыбу, разводить скот. Что касается скота и коней, то здесь могли и должны были быть княжеские кони для транспортировки дани и скот для прокорма приезжающих данников. На погосте следует предполагать больше, чем на становище, различных помещений для хранения дани (воск, мед, пушнина), продуктов питания гарнизона и данников (мясо, рыба, зерно и т. п.), фуража (овес, сено)

Весь комплекс погоста нельзя представить себе без тех или иных укреплений. Сама идея организации погоста, внедренного в покоренный князем край, требовала наличия укреплений, “града”, “градка малого”...

Количество становищ и погостов IX—XI веков мы определить точно не можем. Для большого полюдья становищ должно быть не менее 50. “Штат” каждого становища должен был насчитывать несколько десятков человек. К этому следует добавить села, расположенные вокруг опорного пункта (как становища, так и погоста), в которых жили и пахали землю люди, обслуживавшие стан или погост.

Количество погостов, вероятно, значительно превышало число прежних становищ, но мы лишены возможности его определить. Можно думать, что плотность погостов в северной половине русских земель могла быть значительной, а общее их количество для земель Псковской, Новгородской, Владимиро-Суздальской, Рязанской, Муромской можно ориентировочно (исходя из грамоты 1137 года) определить в 500—2000.

В социологическом смысле первоначальные погосты представляли собой вынесенные щаль, в полуосвоенные края, элементы княжеского домена. Погост в то же время был и элементом феодальной государственности, так как оба эти начала — домениальное и государственное — тесно переплетались и в практике, и в юридическом сознании средневековых людей.

Погосты были как бы узлами огромной сети, накинутой князьями Х—XI веков на славянские и финно-угорские земли севера;

в ячейках этой сети могли умещаться и боярские вотчины, и общинные пашни, а погосты представляли собой те узлы прочности, при помощи которых вся сеть держалась и охватывала просторы севера, подчиняя их князю.

Каждый погост с его постройками, оборонительным тыном, примыкавшими к нему селами и пашнями, где вели свое хозяйство люди, поддерживавшие порядок в погосте, представлял собой как бы микроскопическое полусамостоятельное государство, стоявшее в известной мере над крестьянскими мирами-вервями местного коренного населения. Сила его заключалась не в тех людях, которые жили в погосте и окружавших его сельцах, а в его связи с Киевом (а позднее с местной новой столицей), с государством в самом обширном смысле слова.

Надо полагать, что каждый погост, каждый узел государственной сети был связан с соседними погостами, а все погосты в целом представляли собой первичную форму живой связи столицы с отдаленными окраинами: гонцы из Киева могли получать в каждом погосте свежих коней, чтобы быстро доехать до следующего погоста; иные вести могли передаваться от погоста к погосту самими их жителями, лучше гонцов знающими дороги и местные топи и гати.

В наших средневековых источниках понятие “погост” вплетено в такой комплекс: погост, села, смерды. Смерды — это не все крестьянское население (которое именовалось “людьми”), а определенная часть его, близко связанная с княжеским доменом, подчиненная непосредственно князю, в какой-то мере защищаемая им (смерда нельзя мучить “без княжья слова”) и обязанная нести определенные повинности в пользу князя. Смерды платили дань. Наиболее почетной их обязанностью была военная служба в княжеской коннице, ставившая смердов на одну ступень выше обыкновенных крестьян-общинников. Смерды пахали землю, проживали в селах, а приписаны были к погостам.

Современное нам слово “село” имеет расширительное значение сельского поселения вообще и близко -к понятию деревни. В Древней Руси обычная деревня называлась древним индоевропейским словом “весь”, а слово “село” было обозначением владельческого поселка, домениального княжеского или боярского селения. Смерды жили в “селах”, а не в “весях”.

Система эксплуатации “людей”, крестьян-вервников в их весях, состояла из следующих элементов: дань, взимаемая во время полюдья, и ряд повинностей (перевозка грузов, изготовление ладей и парусов, постройка становищ,) в виде отработочной ренты. Дань взималась, по всей вероятности, местной племенной знатью, делившейся (поневоле) с киевским князем.

Кроме того, с середины Х века нам становятся известными некоторые разделы княжеского домениального хозяйства. За пре-делами “большого полюдья”, на севере Руси, домениальное кня-жеское хозяйство утверждалось в виде системы погостов, окруженных селами с проживавшими в них данниками князя — смердами.

Время княгини Ольги, очевидно, действительно было временем усложнения феодальных отношений, временем ряда запомнившихся реформ, укреплявших и юридически оформлявших обширный, чересполосный княжеский домен ог окрестностей Киева до впадающей в Балтийское море Луги и до связывающей Балтику с Волгой Мсты.

Переломный характер эпохи Игоря и Ольги, середина Х века, ощущается и в отношении к христианству. Официальное принятие христианства как государственной религии произошло позже, в 988 году, первое знакомство с христианством и эпизодическое крещение отдельных русских людей началось значительно раньше, в 860-е годы, но в середине Х века мы уже ощущаем утверждение христианства в государственной системе. Сравним два договора с греками: при заключении договора 911 года русские послы клянутся только языческим Перуном (послы-варяги тоже клянутся чужим для них русским Перуном), а договор 944 года скрепляется уже двоякой клятвой, как Перуну, так и христианскому богу.

Церковь святого Ильи (сближаемого с Перуном-громоверж-цем) находилась в торговой части Киева, на Подоле. Важно отметить, что церковь названа соборной, т. е. главной, что предполагает наличие и других христианских храмов. Кроме крещеных русских, упомянуты крещеные хазарьг и варяги.

Христианство представляло в то время значительную политическую и культурную силу в Европе и на Ближнем Востоке. Принадлежность к христианской религии облегчала торговые связи с Византией, приобщала к письменности и обширной литературе. К этому времени ряд славянских стран уже принял христианство.

Для наших земель наибольшее значение имела христианизация Болгарии (864?) и изобретение славянской письменности Кирил-лом и Мефодием (середина IX века). К середине Х века в Болгарии создалась уже значительная церковная литература, что облегчало проникновение христианства на Русь. Вполне возможно, что одним из связующих звеньев между Болгарией и Киевской Русью был “остров русов”, земля “дунайцев”, нередко находившаяся в политической зависимости от Болгарского царства. Древнейшая русская кириллическая надпись 943 года обнаружена именно там. Второй точкой соприкосновения древних русов с болгарскими культурными центрами был сгусток “русских” пристаней на болгарском побережье Черного моря, между Констанцией и Варной.

Князь Игорь был язычником: он и клятву давал не в Ильинской церкви, а Перуну, и похоронен был Ольгой по языческому обряду под огромным курганом. Но среди его боярства, его послов к императорам Византии была уже какая-то часть христиан, “крещеной руси”.

Вдова Игоря, княгиня Ольга, регентша малолетнего Святосла-ва, впоследствии приняла христианство и, возможно, предполага-ла сделать его государственной религией, но здесь сразу резко обозначилось противоречие, порожденное византийской церковно-политической концепцией: цесарь империи был в глазах православных греков наместником бога и главой как государства, так и церкви.

Из этого делался очень выгодный для Византии вывод: любой народ, принявший христианство из рук греков, становился васса-лом греческого императора, политически зависимым народом или государством.

Киевская Русь, спокойно смотревшая на христианские верова-ния, предпочитала равноправные взаимоотношения с Византией, которые бы определялись взаимной выгодой, равновесием сил и не налагали на Русь никаких дополнительных обязательств, свя-занных с неубедительной для нее божественностью императора.

Объявленное Ольгой в 955 году желание креститься в христианскую веру следует расценивать не как эпизод ее личной жизни, а как политический поединок монархов, возглавлявших две крупнейшие державы того времени, поединок, в котором каждая сторона стремилась обусловить свою позицию в предстоящей ситуации. Мы не знаем предмета спора, не знаем пределов пожеланий сторон, так как переговоры были тайными, и в известные нам источники просочились только намеки и недомолвки. Хотя следует сказать, что автором одного из источников был непосредственный участник этих тайных бесед — сам цесарь Константин Багря-нородный, тот самый, который оставил нам подробное описание русского полюдья. Император, как видим, умел хранить тайны.

Сам Константин описал встречи с Ольгой в книге “О церемониях” под 957 годом. Описывая прием Ольги в своем дворце, он упомянул два ее визита — 9 сентября и 18 октября. Ольга прибыла со своим священником Григорием. 0 крещении княгини император не говорит ничего. Вероятнее всего, что Ольга прибыла в Византию уже христианкой (недаром при ней был священник, вероятно,— духовник). Предметом долгих и, очевидно, не вполне удовлетворивших стороны переговоров было нечто иное...

Главным предметом обсуждения был, очевидно, пункт о военной помощи Византии со стороны Киевской Руси. У многих историков возникала мысль о том, что причиной напряженности переговоров был вопрос об организации русской церкви с элементами самостоятельности.

Через два года, в 959 году, судя по западноевропейским источникам, Ольга направила послов к германскому императору Оттону 1 якобы с просьбой прислать епископа и священников. Просьба, “как оказалось впоследствии, была притворной”. Однако на Русь отправился (заранее посвященный в епископы Руси) монахАдаль-берт, “не сумев преуспеть ни в чем, для чего он был послан, и видя свой труд тщетным, вернулся назад. На обратном пути из Киева некоторые из его спутников были убиты и сам он с большим трудом спасся”.

Возможно, Ольга действительно думала об организации церкви на Руси и колебалась между двумя тогдашними христианскими центрами — Константинополем и Римом. Представитель римской курии был изгнан русскими и едва уцелел; представитель констан-тинопольской патриархии не был послан. Не сыграла ли здесь свою роль византийская концепция церковно-политического вассалитета?

Как видим, эпоха Ольги отмечена рядом новшеств: в дополнение к старому полюдью, проводимому князем совместно со своими мужами (и местными князьями), организуется собственно княжеский домен. Далеко на севере, в Новгородской земле, на бойких международных путях (Мсти) создаются погосты, новая форма окняжения земель вне зоны полюдья. К разряду охранительных государственных мер следует отнести и попытку введения христианства Ольгой.

Государство Киевская Русь выглядит уже вполне оформившимся и, в меру исторических условий, устроенным. Эпоха Ольги завершала собою большой, полуторасотлетний период истории Руси от “каганата русов” начала IX века до Киевской Руси середины Х века, описанной авторами разных стран.

В самых восторженных тонах придворного панегирика описано русским летописцем короткое княжение Святослава Игоревича (964—972 годы). Страницы, посвященные этому князю, являются не столько хроникой событии, сколько воспеванием доблести, рыцарства и мудрости молодого князя, “славой”, “хвалой” ему, где восхищение преобладает над добросовестным описанием.

На последующих страницах летописи переплетаются голоса летописца-церковника, превозносящего Ольгу за принятие христианства, и певца-воина, славящего князя Святослава за верность своей языческой дружине,— он не поддался на уговоры матери последовать ее примеру. Христианство было отвергнуто Святославом, так как он и его бояре хорошо знали, что за крещением последует вассалитет по отношению к Византии, и очередной цесарь охотно назовет его “сыном” в феодальном смысле.

Под 964 годом в летопись включено эпическое описание начала самостоятельного княжения Святослава. Перед нами спартанец, привыкший к суровому походному быту, пренебрегающий жизненными удобствами ради быстроты движения войск без отягощающего обоза. Стремительный барс благороден: он заранее предупреждает противника о своем походе. Перед сражениями Святослав вдохновлял свое войско речами, ставшими позднее хрестоматийными. 06 этих речах полководца, обращенных ко всем воинам, свидетельствуют и греческие писатели, современники событий.

Византийский хронист Х века Лев Дьякон приводит одну из речей Святослава: “...Проникнемся мужеством, которое завешали нам предки, вспомним о том, что мощь россов до сих пор была несокрушимой, и будем храбро сражаться за свою жизнь! Не пристало нам возвращаться на родину, спасаясь бегством. Мы должны либо победить и остаться в живых, либо умереть со славой, совершив подвиги, достойные доблестных мужей!”. Летописная передача речей Святослава (около 969 года) близка к этой записи участника императорских походов.

Святослав воевал в Волжской Болгарии, в Хазарии у Каспии-с кого моря, в печенежских степях, на территории Болгарии и в Византии. Нам надлежит рассмотреть деятельность этого князя более подробно и на широком историческом фоне.

Прежде всего следует сказать, что военная деятельность Святослава при всем ее небывалом размахе подчинена только двум направлениям: волжско-каспийскому (хазарскому) и цареградскому (византийскому). Оба они являются основными направлениями торговых экспедиций, организуемых Киевской Русью как государством. Государственный экспорт был формой реализации первичной феодальной ренты, и обеспечение его безопасности являлось важнейшей задачей молодой державы.

К Х веку торговля Руси с Востоком приобрела и транзитный характер. В получении разных восточных товаров (шелк, пряности, орудие, украшения, скакуны и многое другое) были заинтересованы многие государства Северной Европы и Франция, не имевшие прямого доступа к ним: Византия слишком строго регламентировала и централизовала свой экспорт; прямая сухопутная дорога в анатолийские восточные земли была закрыта мощным полукольцом кочевых племен от Среднего Дуная до Нижней Волги (мадья-ры, тюрко-болгары, печенеги, хазары, кипчаки, гузы).

Крестовыми походами XI—XIII веков западноевропейское рыцарство пробило себе путь на Восток, а до крестовых походов только Киевская Русь была в силах провести свои торговые караваны через кочевнические заслоны и в Багдад, и в Царьград, ,и в Раффельштетен или в Регенсбург на Дунае. Борьба за свободу и безопасность торговых путей из Руси на Восток становилась общеевропейским делом.

Паразитарное государство хазар, жившее за счет таможенных пошлин, держало в своих руках все выходы из Восточной Европы на Восток в страну гузов, Хорезм и остальные владения Халифата. Хазарский каган брал огромные пошлины при проезде и возврате, а в случае благоприятного для него соотношения сил просто грабил возвращавшиеся русские караваны, как это было в 913 году.

Византия начала систематические агрессивные действия против Болгарии (Первого Болгарского царства), устанавливая время от времени свое влияние в тех местах Балканского полуострова, мимо которых проходил давний торговый путь русов в Константинополь.

Оба направления русских заморских экспедиций по-прежнему требовали военной поддержки.

Хронология походов Святослава в источниках не очень точна, но четко выделяются два последовательных комплекса:

1. Поход на Вятичей, на Волгу и на Хазарию (по летописи — в 964—966 годах, по Ибн-Хаукалю—в 968—969 годах).

2. Поход в Болгарию Дунайскую и война (совместно с болгарами) против Византии (967—971 годы).

Описание хазарского похода Святослава в летописи с двух сторон обрамлено упоминанием Вятичей, плативших ранее дань (проездную пошлину?) хазарам. Это в какой-то мере определяет маршрут похода, во время которого русские войска воевали в Волжской Болгарии, в земле Буртасов и в Хазарии, где взяли Итиль и древнюю столицу каганата — Семендер на Каспийском море. Затем были покорены народы Северного Кавказа — ясы (осетины) и касоги (адыгские племена). Поход был закончен на Таманском полуострове, который с этого времени стал русской Тмутараканью. Очевидно, на обратном пути был взят Саркел (“Белая Вежа”) на Дону, и Святослав оттуда пошел не прямо в Киев, а обходным вятическим путем на север (поэтому земля Вятичей упомянута дважды под 964 и 966 годами) для того, чтобы миновать приднепровские кочевья печенегов.

Протяженность похода — около 6 тысяч километров. На его осуществление потребовалось, надо полагать, не менее трех лет с зимовками где-то на Волге и Северном Кавказе. Какие именно это годы, сказать трудно; комбинируя данные летописи и Ибн-Хаука-ля, можно допустить, что грандиозный поход состоялся в промежутке 965—969 годов. Ибн-Хаукаль знает уже о том, что русы после победы над Хазарией отправились в “Рум” (Византию) и “Андалус” (Анатолию, южный берег Черного моря).

Результаты похода были совершенно исключительны: огромная Хазарская империя была разгромлена и навсегда исчезла с политической карты Европы. Пути на Восток были расчищены;

Волжская Болгария перестала быть враждебным заслоном, и, кроме того, Саркел и Тмутаракань, два важнейших города юго-востока, стали русскими центрами.

Изменилось соотношение сил в полувизантийском, полухазар-ском Крыму, где Керчь (Корчев) стала тоже русским городом. Спустя сто лет князь Глеб, праправнук Святослава, измерял замерзший Керченский пролив и оставил знаменитую запись о том, как он “мерял море по льду от Тмутаракани до Корчева”, как бы отмечая столетний юбилей русской победы на этой важной магистрали.

Возросшее после побед могущество Киевской Руси, появление русских в Крыму и распродажа полюдья (накопившегося за годы похода) в Византии и ее малоазиатских владениях могли создать неизвестную нам конфликтную ситуацию, которая в очень неясных формах обозначалась в 967—968 годах, а к 969 году приняла характер большой войны русских и болгар с Византийской империей. Оценки этой воины тоже противоречивы, в чем повинны прежде всего неполнота сведений русской летописи и крайняя тенденциозность греческих источников, стремившихся изобразить русских как врагов Болгарии, а византийцев как друзей и освободителей болгар. Все началось с того угла Черного моря, где, по предположению,

помещался “остров русов”, образованный излучиной и дельтой Дуная, морем и огромным “Траяновым валом” с полноводным рвом.

В 943 году, когда Игорь Киевскии принимал здесь, на Дунае, откупную дань Византии, эта область принадлежала Болгарии (в надписи 943 года упомянута жупа Димитрия), но по праву заселения русами-уличами на нее могла претендовать и Киевская Русь, владевшая здесь несколькими гаванями. Впрочем, этническая близость жителей “острова русов” к киевским русам еще не определяла политических симпатий — ведь уличи переселились на Дунай в результате трехлетней войны с Киевом.

Греческое население приморских городков и обилие здесь. римско-византийских крепостей и крепостиц давали некоторое основание и империи заявлять свои претензии на эту стратегически важную область.

Стотысячное русское население “острова” могло, подобно позднейшим донским казакам, стремиться к независимости, но в силу внешних событий оно неизбежно должно было колебаться между двумя родственными странами — Киевской Русью и Болгарией. Меньше всего оно было заинтересовано в подвластности Византии, так как это, во-первых, возлагало бы много обязательств по охране дунаиской границы и, во-вторых, лишало бы местные порты выгод, получаемых от русско-царьградской торговли.

Обстановка усложнялась тем, что внутри Болгарии среди феодальной знати существовали как сторонники, так и противники Византии. Вполне возможно, что, чем дальше от империи была расположена та или иная область, тем меньшую непосредственную опасность представляла империя и тем безопаснее было обращаться к ее покровительству. Во всяком случае, власти Переяславца на Дунае, столицы “острова русов”, несколько раз обнаруживали свою враждебность Святославу во время его войны с Византией.

Начало балканских походов Святослава русская летопись описывает так: в 967 году киевский князь совершил поход на Дунай, одержал здесь победу над болгарами, занял 80 городов и стал получать дань с Византии.

В этой короткой заметке ощущается ряд противоречии. Преувеличенным кажется такое большое количество дунайских городов; отчасти оно объясняется тем, что в свое время император Юстиниан построил на Дунае множество крепостей, часть которых потом запустела.

Странным представляется и то, что одолел Святослав войско болгар, а дань взимал с Византии. Это объясняется, очевидно, резким переломом в византийско-болгарских отношениях в конце царствования Никифора Фоки (963—969 годы). Византия ощутила свою силу, расторгла в 966 году невыгодный для нее договор с Болгарией (927 года), и Никифор начал обращаться к болгарскому царю Петру как к своему вассалу. Тогда же, в июне 966 года, император, по словам хроники Иоанна Скилицы, “выступил, чтоб обозреть города, расположенные во Фракии, и прибыл к так называемому Большому Рву. Он написал архонту Болгарии Петру, чтобы тот воспрепятствовал туркам, мадьярам переправляться через Истр и опустошать владения ромеев...”.

Дальнейшие события греческий автор изображает так: царь Петр отказался выполнять распоряжение Никифора. Византия и Болгария стали врагами.

В это время на Нижнем Дунае дважды появляется Святослав с россами и будто бы по просьбе Никифора занимает болгарские земли, после чего “разрывает договор, заключенный с императором Никифором”, и дает цесарю “ответ, преисполненный варварской хвастливостью”.

Другой греческий автор, Лев Дьякон, сообщает несколько иную версию: императорский посол патрикий Калокир в переговорах со Святославом начал действовать в своих личных интересах и уговаривал Святослава ввести войска в Болгарию, с тем чтобы в дальнейшем начать воину с Византией и помочь ему, послу Калокиру, свергнуть Никифора и овладеть императорским троном.

Греческие источники полны недомолвок, противоречий и явного нежелания признать союз русских с болгарами, который, судя по переходу к Святославу 80 болгарских городов, обозначился уже при первом появлении русских на Дунае. Греческие авторы писали тогда, когда Византия, вытеснив Святослава с Балкан, полностью поработила Болгарию, и их многочисленные выпады против русских являются просто выполнением политического задания. Это следует учитывать при анализе источников.

Истого, как император Никифор (будто бы сам пригласившии Святослава для того, чтобы привести к покорности болгар) отнесся к вести о появлении русских у дельты Дуная, уже становится ясно, что никакого приглашения, никакого дружественного договора Византии с Киевской Русью, направленного против болгар, на самом деле не было.

Узнав о появлении русских, Никифор начал спешно готовиться к обороне столицы: “снарядил закованную в железо конницу, изготовлял метательные орудия и расставлял их на башнях городской стены”; Босфор был перетянут огромной железной цепью. Союзников, якобы “повиновавшихся императору”, так не поджидают.

Из слов того же Льва Дьякона явствует, что появление Свято-слава на Дунае сам император расценивал как “начало войны против обоих народов”, т. е. и против русов, и против болгар. “Ему показалось, что полезно склонить один из этих народов на свою сторону”. Хитроумные византийцы решили получить у болгарской знати заложников и под видом смотрин невест для принцев (сыновей императора Романа) заполучили в Константинополь болгарских знатных девушек. После этого какая-то часть болгарских феодалов невольно оказалась в руках Никифора. Это обьясняет нам многое в событиях конца 960-х годов.

Очевидно, летописные свидетельства о битвах Святослава с болгарами в 967 году относятся не к Болгарскому царству Петра, не к Болгарии вообще, а к отдельным феодальным владетелям, вроде тех, чьи дочери стали заложницами цесаря. К ним должны быть отнесены и владетели Переяславца на Дунае, враждебные Святославу. Здесь, на месте старого дворца хана Омортага (середина IX века), могли сохраниться контингенты тюрко-болгарского всадничества, несколько обособленного от остального населения.

В свете данных о сторонниках Византии в среде болгарской знати мы должны крайне осторожно отнестись к преднамеренным высказываниям греческих хронистов о войне русских против болгар. Если результатом нижнедунайских военных действий Святослава была контрибуция, наложенная им на Византию (летопись), то из этого становится ясным, кто именно был его настоящим противником.

В 969 году умер болгарский царь Петр, а император Никифор был убит своим двоюродным братом Иоанном Цимисхием, собственноручно зарубившим его мечом (10декабря969 года). Иоанн стал императором.

Обстановка в 970 году была такова: в столице Болгарии — Великом Преславе — в царском дворце жил, обладая всеми сокровищами, болгарский царь Борис, сын Петра. В качестве воеводы при нем находился варяг русской службы Свенельд.

В Переяславце на Дунае, в середине “острова русов”, княжил Святослав. В Киеве он оставил старшего сына Ярополка; другого — Олега — посадил в мятежной земле Древлян, а третьего — Владимира — направил в Новгород. Сам Святослав был весьма доволен той новой землей, куда он переместился в 967—969 годах. Это не было переносом столицы, но являлось переносом резиденции и закреплением новой, очень выгодной позиции на скрещении разных путей.

Русские и болгарские войска не только господствовали в Болгарии, но и перешли в широкое наступление по всей северной границе Византийской империи. Они оказались там, где недавно проводил свою инспекционную поездку император Никифор. Войска Святослава перешли Балканы, пересекли византийскую границу и оказались в “долине роз”, в бассейне Марицы. Здесь был взят Филиппополь (современный Площив), и союзники дошли до Аркадиополя. До Царырада осталось всего лишь 4 дня пути.

В большом сражении под Аркадиополем печенеги и венгры, входившие в русско-болгарское войско, дрогнули, и битва была проиграна. Иоанн Цимисхий в 971 году начал грандиозное наступление. Для этого он отозвал азиатские войска из Сирии и тренировал их всю зиму. Грекам удалось отбить натиск, взять Великий Преслав, где они пленили царя Бориса, взять Плиску и двинуться на север к Дунаю.

При взятии болгарских городов византийцы предавались беззастенчивым грабежам. Так, при взятии Преслава “ромеи все ра-зом ворвались в город, рассыпались по узким улицам, убивали врагов и грабили их имущество” (Лев Дьякон).

Святослав сделал своим опорным пунктом Доростол (Силист-рию) на Дунае, где и проходила заключительная фаза войны с Византией. Здесь происходит ряд крупных сражений, после кото-рых славяне устраивали погребальные костры для своих павших воинов (сюжет известной картины Семирадского); здесь Цимисхий более двух месяцев осаждал Доростол, безуспешно ожидая сдачи; здесь произошла личная встреча императора с прославленным киевским князем, описанная Львом Дьяконом.

Свою последнюю решительную битву русские начали в день Перуна, 20 июля 971 года, но ни та, ни другая сторона не добилась победы. Начались переговоры о мире.

Цимисхий, как пишет тот же автор, “с радостью принял условия россов”. Условия мира были изложены в договоре, помещенном в летописи: Святослав обязывался не вести более войны с Византией и уходил из занятых районов. Мир был почетным.

Однако византийцы приняли свои меры: они известили печенегов о движении Святослава, и те напали на него в днепровских порогах весной 972 года. Из черепа убитого князя печенежский хан сделал чашу и пил из нее.

С уходом Святослава из Болгарии пала самостоятельность Восточно-Болгарского царства, завоеванного и оккупированного Византией. Когда Цимисхий взял в плен в Великом Преславе законного болгарского царя Бориса, союзника Святослава, то ли-цемерно “воздал ему почести, назвал владыкой булгар”. Но как только Святослав со своим войском, защищавшим болгар, покинул берега Дуная, тот же Цимисхий показал свое истинное лицо: “Он, Иоанн Цимисхии, вступил в великий храм Премудрости Божье — Софии Цареградской — и, воздав благодарственные ' молитвы, посвятил богу первую долю добычи — роскошную болгарскую корону. Затем он последовал в императорский дворец, : ввел туда царя болгар Бориса и приказал ему сложить с себя знаки царского достоинства... Затем он возвел Бориса в сан магистра”.

Столица Болгарии была переименована в честь цесаря в Иоан-нополь, древний Доростол в Феодорополь, а вся Придунайская Болгария превратилась в византийскую провинцию Паристрион.

Подводя итоги короткому, но блистательному княжению Свя- .' тослава, мы видим, чго он вовсе не был “безрассудным авантю- І ристом”, бродившим где попало по степям. Его волжско-хазарскии поход был жизненно важен для молодого государства Руси, а его действия на Дунае и за Балканами были проявлением дружбы и солидарности с народом Болгарии, которому Святослав помогал отстаивать и свою столицу, и своего царя, и политическую самостоятельность от посягательств Византии.

Поражение Святослава было концом суверенной Болгарии, возродившейся только два столетия спустя.

По отношению к Руси вся стремительная деятельность Святослава была рассчитана на решение больших государственных задач, требовавших напряжения всех сил. Важнейшая задача, состоявшая в обеспечении безопасности со стороны Хазарского ка-ганата, была решена вполне успешно. Вторая задача — создание мирного торгового плацдарма на западном побережье Русского моря (в содружестве с Болгарией) — выполнена не была, так как здесь Руси противостояли две значительные силы — Византия и Печенегия, раскинувшаяся по степям на “месяц конного пути”.