Положим, он знает, что они не прочь его убить, и провоцирует их на это. Они могут, например, получить точную информацию, что тогда-то он будет там-то один-одинешенек. Но, естественно, он не собирается допускать, чтобы они довели дело до конца, поэтому в нужный момент неожиданно может появиться его охрана, отдыхавшая неподалеку.

Наконец, чтобы Пилат узнал о происшедшем, события должны сопровождаться беспорядками, угрожающими спокойствию в городе (или хотя бы видимостью таковых).

Добиться всего этого можно, лишь инспирировав раскол внутри общины и предательство одного из ее членов.

Задуманное очень рискованно для Иисуса, и доверить одну из главных ролей можно только проверенному, верному соратнику. Не Иуда ли это? Именно он был “квестором” общины - носил денежный ящик, делал покупки. Он хорошо разбирается в финансовых вопросах, наиболее интересных Пилату. Только человеку, который считает задуманную операцию в какой-то мере своей, можно доверить роль предателя.

Доказательства того, что предательство инспирировано, есть во всех четырех евангелиях: Иуда ушел с Тайной вечери до того, как Иисус сказал апостолам, что они пойдут в Гефсиманию, но безошибочно привел служителей Храма именно туда. Узнать место заранее он мог только от самого Иисуса.

Для человека, который боится покушения, Иисус ведет себя опять совсем нелогично. Тогда уж лучше остаться в доме, за надежными стенами, в наполненном патрулями городе, или отправиться в один из недалеких пригородов, ту же Вифанию, например, но он выбирает заведомо пустынное место. Ладно, тогда стоит все время быть в гуще сторонников, но Иисус оставляет рядом с собой только троих, потом отходит в сторону и от них.

Однако, если принять нашу интерпретацию событий, все действия Иисуса становятся логичны. Пока апостолы идут в Гефсиманию, Иуда убеждает членов синедриона в том, что их противник находится в пустынном месте, один. Иисус прячет своих сторонников, оставив поблизости только посвященных, но и они должны появиться в самый последний момент.

Ловить одного человека служители Храма идут с кольями, которые не нужны при аресте, достаточно и того, что их намного больше. Следовательно, идут убивать. Как только служители Храма появились в поле зрения Иисуса, он понял, что первое условие выполнено. Два оставшихся взял на себя Петр, отрубив ухо одному из нападавших. Теперь тайно убить Иисуса в “случайной” потасовке в праздничную ночь нельзя - речь идет о нападении на римского гражданина, который оборонялся. С этого момента синедрион вынужден импровизировать, и попытка убийства становится арестом еретика. Для Иисуса все пока идет слишком гладко.

Наша трактовка, конечно, не истина в последней инстанции, но заметьте - она многое объясняет. Например, “предсказание” на Тайной вечере действий Иуды, предостережение ему и Петру - не предайте, не. ошибитесь! Именно они играют в предстоящем спектакле главные роли. Поцелуй Иуды действительно братский - он рискует честью. А Иисус рискует головой, так что вполне естественны трудные минуты сомнений и призывы апостолам бодрствовать. Петр следует за арестованным Иисусом как главный свидетель, что напали именно служители Храма, он готов подтвердить это словом римского гражданина. Пока такой необходимости нет, он стремится держаться в тени, избегая лишних расспросов.

Да, Иисус умел выбирать друзей. Куда хуже с его “старшим партнером” в этом импровизированном спектакле, Пилатом. Что от него ждали? Что префект, по крайней мере, поблагодарив Иисуса и отпустив его, немедленно потребует к себе Каиафу и предъявит ему обвинения в организации беспорядков в пригородных садах в праздничную ночь и в извлечении сокрытой от налогообложения прибыли из предметов религиозного культа - священных сиклей.

Вслед за этим естественно было бы ввести авансовые платежи по налогам из доходов, пока пасхальные сборы еще не отправлены в Александрию.

Пилат, как известно, поступает иначе. Опытный и жестокий правитель превращается вдруг в либерала, советуется с Иродом, не властным в Иерусалиме, с женой, вряд ли здесь присутствующей, наконец, демократично подчиняется воле народа, амнистируя Вар-Айву. Обычное объяснение: чиновник растерялся, встретив неординарную личность. И совсем забыл при этом о своих повседневных хозяйственных и полицейских обязанностях? И у него не чесались руки при мысли о том, что рядом, в Храме, никем в Империи не учтенные богатства множатся? Попробуем объяснить поведение Пилата, оставаясь в рамках наших предположений.

Так прибрал ли Пилат храмовые богатства? Да, тогда же, на той же пасхальной неделе, утверждает один из сохранившихся источников. Это древнерусский список с неизвестного на Западе варианта “Иудейской войны” Иосифа Флавия.

Евангельские события трактуются там так: Пилат арестовывает Иисуса, допрашивает его, а затем... отпускает, не найдя на нем вины. Потом встречается с первосвященником и тот уговаривает Пилата вновь арестовать Иисуса, вручив ему тридцать талантов. Неизвестно, кому принадлежит такая версия: самому Флавию в арамейском варианте книги, его интерпретаторам и переводчикам,- но уж в любом случае не автору этих строк, который нашел в ней неожиданное подтверждение своих догадок. Подтверждение содержалось не в действиях Пилата, а именно в упоминании “окаянных денег”.

Самая, наверное, загадочная сумма в истории - тридцать серебренников - ассоциируется прежде всего с Иудой. Играя предательство, он просто обязан был потребовать за свою информацию деньги. Когда же игра стала бессмысленной, после смерти Иисуса,- он с вызовом, в бессильной ярости возвращает эти деньги. Интересно все-таки, было ли это тридцать динариев - цена одного раба, или тридцать сиклей - более чем двойное годовое жалование легионера? В любом случае сумма привязана к ходовому платежному средству, серебру. Финансовые отношения синедриона с Пилатом были иными; Флавий говорит о тридцати талантах, не уточняя, о каком металле идет речь. Вполне резонно предположить, что это - золото.

Тридцать талантов золота - 780 килограммов твердого платежного металла - 9,75 тонн серебра по римскому курсу. Эта сумма очень близка к рассчитанной нами сверхприбыли синедриона от валютных операций: 9,5 тонн. Численность иудеев мы определяли по косвенным данным, а вес монет округляли до целых граммов; несмотря на это, расчеты оказались близки к данным Флавия. Наверное, в нашей версии что-то есть...

Но Иисус предлагал префекту не тридцать талантов, а источник всей сверхприбыли Храма. Почему Пилат не воспользовался этим?

А как он мог воспользоваться? Самое простое - обложить предполагаемую прибыль налогом. Но собранные деньги нужно будет отправить в Рим, и провинция опять останется на голодном пайке. Получить деньги как взятку, шантажируя синедрион, что можно и поддержать Иисуса? Но взяточничество наказуемо и деньги придется прятать, а не использовать на нужды свои и провинции. Выход - создать ситуацию, при которой деньги формально останутся в Храме, а фактически попадут под контроль Пилата.

Казалось бы, для этого нужно поскорее выдвинуть Иисуса в первосвященники или, по крайней мере, в члены синедриона, но... Иисус, проложивший себе путь в Храм через повергнутые меняльные столы, должен будет подтвердить свою программу текущей политикой. Он либо совсем прекратит валютные операции, либо, ограничив их, честно уплатит причитающиеся налоги, а оставшееся использует для общественных работ и социальных программ. Строительство дорог и мостов - дело хорошее, но у Пилата другие планы. Расквартированный в провинции легион не только в распоряжении, но и на попечении Пилата. Казна не очень щедра к солдатам: 225 динариев в год. Тридцать талантов золота - как раз та сумма, что необходима для годового содержания легиона. Но и солдатская каша - не главное. Главное - время.

Современные богословы уточнили расчеты своих коллег века IV и перенесли описываемые события на три года назад. На дворе май тридцатого года. Это значит, что Элий Сеян - соправитель Тиберия и префект гвардии - вместе со своими клиентами, в том числе Пилатом, энергично готовит переворот, который должен произойти в ближайшее время. Если деньги, полученные от синедриона, до переворота припрятать и при первом же сообщении об успехе выдать двойное годовое жалование своему кесарийскому легиону, этот легион первым прокричит: “Аве кесарь Сеян!”

Прощай, ненавистная Иудея, здравствуй, консул Пилат!

Итак, честный первосвященник Иисус не нужен Пилату, ему нужны деньги, и побыстрее. Деньги лежат в Храме. Что делать? То, что и сделал Пилат,- отпустил Иисуса и немедленно встретился с Каиафой. Перед последним выбор: либо отдать все, что можно заработать с пасхальных сборов, немедленно, либо в полдень город узнает не экстравагантного провинциала, а патриота, мудреца и законоучителя Иисуса.

Вы согласны, досточтимый Каиафа? Вот и отлично. А теперь поиграем в демократию с амнистией к празднику. Да, кстати, догнать отпущенного сейчас Иисуса...

Пилат оказался действительно мудрым политиком. Если переворот удастся - иудейские дела уже более не интересны. Если нет - тридцать талантов остаются при нем, а для давления на синедрион у него есть оружие: апостольская община. Это, хотя и лишенная религиозного лидера, но дисциплинированная и сплоченная организация со сложившейся идеологией, возглавляемая теперь к тому же римским гражданином - Петром. Ее ждет великое будущее.

Экономика и финансы мира древних были немногим проще, чем наши. А геологическая неравномерность запасов монетных металлов создавала для валютного рынка даже лучшие предпосылки, чем современное разнообразие эмиссионной, учетной и кредитной политики.

Золото на Западе стоило дорого не только из-за бедности недр Италии и Греции. За несколько десятилетий до евангельских событий Юлий Цезарь столкнулся с избытком золота. Финансовых проблем, несмотря на непрерывные войны, не испытывал и Август. Но войны, гражданские и внешние, кончились. Солдаты двух божественных императоров вернулись с них состоятельными людьми, контуберналы и центурионы - богатыми, трибуны, квесторы и легаты - очень богатыми, полководцы и наместники - крезами. Это вызвало беспрецедентный строительный бум. Рим из кирпичного стал мраморным.

Дети и внуки нуворишей родились в уже обустроенном городе. Без работы остались тысячи строительных поденщиков, сокращение армии прибавило к числу пролетариев (в римском понимании этого слова) еще десятки тысяч. У владельцев же городских домов и загородных вилл деньги физически исчезали, переплавлялись в ювелирные изделия, уходили на оплату певцам и актерам. Часто переезжающие из города в город актеры стремились обменять динарии и сестерции на золото, бывшее тогда международным эквивалентом и резервным платежным средством, как сегодня - доллар США.

Поистратившись, римляне занимали “наличку” у ростовщиков - чаще всего иудеев диаспоры; в Империи только они имели доступ к свободной наличности, сконцентрированной в Храме. Их соединяли с Храмом и его служителями многочисленные религиозные, родственные и национальные нити. О том, как складывались богатства Храма и какие события развернулись вокруг этих богатств, мы уже знаем.

Казалось бы, все это должно было привести к финансовому краху правительство кесаря Тиберия. Однако он оставил после своей смерти наследство в 125 миллионов динариев, на которые вся столица развлекалась целый год под руководством Калигулы - человека весьма расточительного. Тиберий был, наверное, первым из лидеров великих держав всех времен и народов, который провел централизованную реформу собственности в масштабах огромного государства.

Начинал он, как все: пытался бороться с утечкой золота чисто административными мерами. Ограничивал продажу предметов роскоши, строго следил за ценами, даже высылал из Рима певцов и актеров. Как всегда, подобные меры оказались неэффективными. И тогда в ЗЗ-м году кесарь угвердил два сенатских эдикта. Первый - о немедленной уплате римскими гражданами двух третей долгов, а второй - об обращении двух третей имущества ростовщиков в недвижимость. Это был не просто взаимозачет. Основные должники, владельцы вилл и домов, вынуждены были срочно продать большую часть своего имущества, а основные кредиторы, ростовщики-иудеи, купить их. Первые вынуждены были переселиться на дешевые неосвоенные земли в Галлии, Британии и Испании, вторые - обживаться на новых местах. Это не только разогрело конъюнктуру и создало новые рабочие места. Финансисты - иудеи были прочно привязаны к собственности в Италии, что заставило их латинизироваться, включаясь в сословную и гражданскую структуру Рима. Римляне же перенесли в провинцию латинское право и технику, положив начало европейской цивилизации.

Роль иудейской финансовой олигархии в ходе реформ Тиберия была велика, но не ее деятельность послужила причиной реформы. Собственно Иудея продолжала оставаться неспокойной, довольно богатой и сложной в управлении, но не самой важной провинцией, а ее деньги - не главной целью реформы Тиберия. Сами того не ведая. Сенат и кесарь стремились адаптировать этногеографическую систему к новым условиям. Потенциал Империи и римских граждан оказался много больше, чем потенциальные возможности полунатурального крестьянского хозяйства Италии времен Республики и “варварского” охотничье-скотоводческого хозяйства остальной, подвластной Риму Европы. Растущие запросы Империи могли удовлетворить только новые виллы-латифундии и крупные административно-промышленные (в понимании того времени) центры - города, возникающие в местах расквартирования основных гарнизонов, в провинциях. Римлянам стало тесно в Италии так же, как тысячу лет спустя наследникам вещего Олега и Святослава стало тесно в бассейне Днепра.

Кризис Киевской державы был не столько финансовым, сколько административным. Деньги разграбленных хазарских городов, подарки византийцев было просто некуда потратить в вотчинах-дружинников, и их энергия уходила на междоусобные дрязги, как у римлян - на развлечения. Киевское правительство, как водится, также пыталось поначалу решить проблему административными мерами - двумя подряд противоположными религиозными реформами. И тоже ничего не добилось, пока Ярослав Мудрый не провел реформу наследственного права, стало быть, и собственности на основное средство производства - землю. Принятый им “степенной” порядок наследования - от старшего брата к младшему, от младшего дяди к старшему племяннику - лишил младших княжичей и боярских детей реальных надежд на наследство, направил их энергию в бассейны Оки, Волги и Северной Двины. Золото Византии превратилось в ладьи, волоки, пристани и мытные дворы, среди которых была и Москва.

Европа пережила то же самое, когда уцелевшие кавалеры крестовых походов и реконкисты, вернувшись с золотом Константинополя и Кордовы, ощутили Европу слишком тесной. Отсутствие единого лидера, как Ярослав или Тиберий, затянуло попытки пап и королей административно-религиозными мерами отвлечь их потомков от алхимии, турниров и права первой ночи, неумолимость экономических законов в конце концов проявилась здесь в появлении и триумфальном шествии магдебургокого права. Вытесненные из городов ремесленными цехами и потерявшие контроль над промышленностью, феодалы благополучно беднели, вынуждены были искать счастья за морем и в конце концов освоили Новый Свет.

Техническая революция отменила многое, но не ту силу объективных хозяйственных законов, которая гнала римлян в Галлию, славян на Волгу, а испанцев в Америку. По окончании послевоенного подъема пятидесятых - шестидесятых годов лидеры стран Старого Света, независимо от политического устройства, стали замечать, что гигантские ресурсы, находясь в руках наследников старых финансовых групп в Европе, особенно в Великобритании и Франции, и военно-революционных лидеров в СССР, дают все меньшую отдачу, и подъем сменился депрессией.

Роль новых земель, куда нужно было вытолкнуть ресурсы и энергию миллионов людей, сыграли новые технологии, но логика реформы осталась той же, что и во времена Тиберия. Сначала - административные меры (государственное регулирование на Западе, “косыгинская” реформа и “ускорение” в СССР), затем, под давлением обстоятельств - широкомасштабная реформа собственности (в XX веке - приватизация).

Результаты этого процесса нам еще предстоит увидеть, но для всех аналогичных периодов в истории, в нашем случае - пореформенных, аналогичны и побочные явления. Одно из них - спад производства, ибо старые его средства истощены (земля Италии, долина Днепра, пастбища Комарга, угольные пласты Уэльса и Донбасса), а новые (виноградники Дуная и Рейна, рыба Волги, земля Вирджинии, управляемая термоядерная реакция) еще не освоены. Место сферы производства занимает сфера обращения, финансовые операции, которые при слабом производстве становятся спекулятивными. Своеобразие ситуации 1-го века состоит в том, что центр таких операций находился не в крупном административном центре, Нью-Норке, Сингапуре или Москве, даже не в Александрии или Антиохии, а в провинциальном Иерусалиме, а поэтому перспективы контроля над ним были замечены не обремененным заботами правительством в Риме, а галилейским плотником Иисусом и префектом Пилатом.