Сотворил он чудо превращения беспошлинного  церковного кагора в шампанское, водку и безакцизные сигареты. И очистил при этом Авгиевы склады от лежалого навозообразного товара. Да скормил и споил  он то дерьмо овцам и баранам, коих пас все это время.

 

 

Да восславил Гундакл прелести аскетичества. Да восподнял свои холеные от спа и французских молочков натруженные руки к небеси. Да явил люду изможденному часы Люцифера, на которые работал бы тот люд три поколения, пребывая все паче в сраче и унынии. Да и дал он людям надежду и оставил им светлый образ в памяти работы лучших швейцарских ювелиров для осознания своей ничтожности и очищения скрепов от грехов стяжательства и гортанобесия.

 

 

Да низверг Гундакл в геену то, что было для него дороже всего на свете - часы Люциферовы. Стер их с лица земли боголепной, заключил в оковы лака столешного, дабы не искушали они ни его, ни околоцерковный планктон. А стрелочки-то тикают в отражении, но уже не могут пошатнуть ни силу веры, ни столпы смирения патриаршего.

 

 

Ай любил Гундакл чернь богопомазанную. А коли была на проповеди одна овца израилева, делал он из нее двух, а из двух четырех, и так по божьей геометрической прогрессии. Да и наклонировал он патриаршей милостью великое стадо для выслушивания горы самоцветной своих сказок палестиновых о плодящихся героях израилевых, да наставлений о пользе воздержания да бессеребренничества для соотечественников любимых.

 

 

Да узрел Гундакл оком своим всявидящим монстров невидимых и богопротивных, что пожирали книги святые, да сказания старцев ополоумевших. Да стучал Гундакл по батареям ключом гаечным, чтоб прекратил тот, кто сверху над ним, плодить сих тварей потусторонних, да запускать по шлюзам инфернальным их в келью Гундакла и сестры его во Христе троюродной, где предавались они моленьям страстным, да эпитимьям спасительным. Не услышан был герой тем, кто над ним, но наказан тот был судами третейскими и соломоновыми. Да наполнена келья стала купюрами мятыми по самый свод, и радовался Гундакл с сестрою своею названою, да пили кагор с шампанским, да было им  благостно от торжества правды и справедливости.

 

 

Ай и катался Гундакл на яхте элитной, да клал он челн дорогостоящий на заветы о нестяжательстве и воздержании, ибо хорошо было. Ох хорошо, да лепо по самые скрепы!

 

 

Да любил Гундакл скорость и сервис швейцарский. Посему катался на лыжах горных не на курортах отечественных, стадом да плебеями, аки мухами, засиженных, а в горах швейцарских хоть и дорогих, зато человеческих. 

 

 

Да возгневился Гундакл на танцовщиц шапитошных, что пели с того самого места, где пел сам Киркоров Балканский песни свои бакланские.  И заклеймил Гундакл отступниц проклятьем непечатным да некаиновым, заключил за решетки православные к вертухаям окормленным. Да мучил девушек Гундакл, страдания им заказывал и радовался торжеству христианской мысли средневековой, да победе святой инквизиции в отдельно взятом государстве.

 

 

Да послал Гундякл нукеров своих верных, чтоб запретить оперу композитора великого, мракобесию мешавшего. Да загнобили холопы патриаршьи мужичка сибирского для сибиряков представления ваявшего. Отдали театр на разграбление меняле проворовавшемуся, чтоб неповадно было сибирякам свой мнение иметь,  да культуру свою креативить без разрешения чекистского.

 

 

Да наехал Гундакл на музыкантов сатанических, что на хлеб его позарилась, бегемотов богопротивных, народом зато почитаемых. Да нанял Гундакл активистов всяческих за цену малую, чтоб били они детей, на концерты спешащих, чтоб не повадно тем было супротив воли Гундакловой идти.

 

 

 

Да явил миру Гундякл храм модерновый на чужой земле, Наполеоном топтаной, да Ришаром смеяной, да саранцем Депардье брошенной. Воздвиг, да не потратил на то ни сантима своего, аль церковного, аль адептского, поскольку не было в тех местах у него адептов окученных.  Да подивился народ парижский ушлости Гундакла, да силе его прищура фарисейского.