Очерки по истории РПЦ: Церковь и монголы

24.07.2017 Статьи/РПЦ

 Очерки по истории РПЦ. Индекс

«Когда какое-нибудь смущение и брани или иную какую пагубу видишь, не думай, что это просто проявление непостоянного мира или следствие какого-то случая: но знай, что все это попускается по изволению Всемогущего Бога за грехи наши, дабы согрешающие приходили в чувство и исправление… Это можно приложить и к нам, и ко всей земле Российской. Когда мы благость всемилостивого Бога злонравием своим прогневали и благоутробие Его премного огорчили, в чувство же придти и уклониться от зла и благие дела творить не захотели, тогда весьма разгневался на нас Господь яростью и восхотел лютейше наказать наши беззакония казнью. Попустил придти на нас безбожным и бесчеловечным варварам, которые зовутся татарами» [1].

Так православная церковь объяснила пастве нашествие монголов: неверные завоеватели – орудие Божие. Есть ли смысл сопротивляться? Ответ из того же источника – сопротивляться не следует. «Благоверный и христолюбивый» князь Михаил, правивший в Киеве во время нашествия, «уведал же о наступающей великой татарской силе… бежал в Венгрию с боярином своим Феодором и жил пришлецом в земле чужой, скитаясь и скрываясь от Божьего гнева, последовав словам: «Укрывайтесь до тех пор, пока не пройдет гнев Божий» (Парафраз, кн. Чисел, гл. 16, ст. 44-48). К Михаилу мы еще вернемся.

То, что Орда покровительствовала Православной церкви – факт хорошо известный. Политику монголов объясняют разными причинами: уважением к чужим религиям (требуемым почитаемой монголами Ясой Чингис-хана), страхом перед русским божеством (сомнительно, учитывая как скверно божество защищало Русь от монголов), политическим расчетом. Наиболее вероятно смешение первого и третьего.

Уже при переписи 1257 года летопись подчеркивает: «только не считали попов и диаконов и монахов» [2]. В 1267 году последовал ярлык Менгу-Темира, внука Батыя, об освобождении церкви от дани «как первые цари их пожаловали» [3]. В ярлыке оговаривалась неприкосновенность церковного недвижимого имущества: «церковные земли, воды, огороды, винограды, мельницы, зимовища, летовища» и возвращение ей всего ранее отобранного. «А что церковные люди: мастера, сокольники, пардусницы, или которые слуги и работницы, и кто ни будет их людей, тех де не замают ни на что, ни на работу, ни на сторожу», - ярлык способствовал увеличению числа желающих поступить в «церковные люди».

И еще одно ханское нововведение: «А кто веру их похулит, или ругается, то ничем не извинится и умрет злой смертью». Нововведение церкви понравилось. Как мы помним, первая попытка перенести из византийского законодательства на Русь смертную казнь последовала сразу после крещения и была неудачной. Накануне монгольского вторжения светский и церковный суды сталкивались дважды: в 1227 г. когда в Новгороде четырех волхвов сожгли после суда у архиепископа, вопреки вмешательству бояр, и около того же времени в Смоленске, где князья и бояре отказались сжечь монаха Авраамия (будущего святого), хотя духовенство требовало этого, обвиняя Авраамия в ереси и чтении запретных книг. Приход к власти монголов развязал церкви руки. Именно во времена ига, в 1284 году, в русской «Кормчей книге» (сборнике церковных и светских законов) появляется первый закон, предусматривающий смертную казнь за религиозные преступления: «кто будет еретическое писание у себя держать, и волхованию его веровать, со всеми еретиками да будет проклят, а книги те на темени его сжечь» [4]. При монголах же в «Кормчую книгу» вносится поддельное «Правило 165 св. отец Пятого собора: на обидящих святые божие церкви», карающее сожжением на костре за покушения на церковное имущество (подробнее в главе «Преследования ересей»). Наконец, вскоре после ярлыка Менгу-Темира, епископ Владимирский Серапион объявил, что божьи законы повелевают осуждать на смерть волхвов [5] – до монголов церковные деятели на подобные призывы не решались.

Ярлык Менгу-Темира подтверждали и последующие ханы. Ответные ожидания монгольских правителей были вполне конкретны. «Мы пожаловали, - писал Менгу-Темир, - попов и чернецов и всех богадельных детей да правым сердцем молят за нас бога, и за наше племя без печали, благословляют нас... да не клянут нас».

И церковь «не кляла». Православные пастыри откровенно гордились ханской милостью. Летописное описание встречи митрополита с ханом: «В Орде у царя был в чести великой и отпущен был от царя со многою честью» [6]. Монах-летописец так характеризовал одного из монгольских владык: «был сей царь Чанибек Азбякович добр зело к христианству, много льготу сотвори земле русской» [7]. Попробуй теперь какой-нибудь князь взбунтоваться против «добрых царей». Ведь ту же оценку народ слышал и в церковных проповедях. Контакты церкви и Орды стоит рассмотреть подробнее.

Монах-францисканец Плано Карпини, побывавший в ставке Батыя в 1246 году, неоднократно упоминает о встречах с русскими клириками [8]. Последним Карпини обязан многими сведениями о монголах, «излагали нам все охотно, иногда даже без вопросов». Правда, единственный рассказ, который приводит Карпини, свидетельствует только о суеверности рассказчиков: «как нам при нашем приходе ко двору императора [так Карпини называет Батыя] говорили за верное русские клирики и другие, долго бывшие среди них, татары нашли каких-то чудовищ, имевших женский облик. И когда через многих толмачей они спросили их, где находятся мужчины той страны, чудовища-женщины ответили, что в той земле все женщины, которые только рождались имеют человеческий облик, мужчины же имеют облик собачий [дальше рассказывается о битве между монголами и человеко-собаками]».

По свидетельству Карпини, хан «держит христианских клириков и дает им содержание, также пред большой своей палаткой имеет всегда христианскую часовню; и они поют всенародно и открыто и звонят к часам, согласно обычаю греков» [9]. То есть, уже через шесть лет после завоевания засвидетельствованы дружественные отношения между язычниками-завоевателями и православными священнослужителями.

Вернемся к истории русского князя Михаила, о котором шла речь в начале главы и который был казнен в Орде за отказ выполнить языческий обряд. Сопоставление «Страданий святых мучеников Михаила, князя Черниговского, и Феодора, боярина его, от нечестивого Батыя пострадавших», летописи и рассказа Карпини позволяет уточнить причины казни.

Прежде всего, предыстория. После первого похода Батыя на Русь, черниговский князь Михаил захватил Киев, номинальную столицу Руси. Вскоре в Киев прибыли монгольские послы, требующие покорности. Согласно «Страданиям св. мучеников», Михаил приказал послов убить. За убийство послов монголы мстили беспощадно (Карпини: «У татар есть обычай никогда не заключать мира с теми людьми, которые убили их послов, чтобы отомстить им» [10]). Узнав о приближении Орды, Михаил покинул город и бежал в Венгрию. Оценка автором «Страданий» этого достославного деяния приводилась в начале главы.

Киев был взят и практически уничтожен, проезжавший через Киев Карпини сообщает, что «этот город был весьма большой и очень многолюдный, а теперь он сведен почти ни на что» [11]. Между до тем до живущего в Венгрии Михаила дошла весть, что «многие российские князья, бежавшие в далекие страны и чужие земли, услышав об этом, возвращались в Россию и, поклонившись царю нечестивому, принимали свои княжения и дани ему давали, проживая в разоренных своих городах» [12]. У Михаила хватило совести тоже вернуться, «предпочитая дани давать нечестивому и в отечестве своем, пусть даже и опустевшем, жить, нежели пришлецом быть в земле чужой» (автор «Страданий…» не упомянул, что дань пришлось бы давать из княжеских доходов, которых на чужбине Михаил все равно не получал). Живым князь из Орды не вышел.

По рассказу «Страданий св. мучеников», Михаил отказался пройти между двух костров: «Не подобает христианину сквозь этот огонь идти, который нечестивые почитают за бога» [13]. Если принять версию «Жития» и согласных с ним летописей, случай с черниговским князем выглядит прямым недоразумением, монголы вовсе не почитали костры «за бога». Прохождение между двумя большими кострами, по представлениям монголов, очищало гостя от нечистых помыслов против хана. Отказ Михаила монголы должны были истолковать, как свидетельство дурных намерений гостя. Однако Карпини пишет, что между костров Михаил все-таки прошел, а отказался «поклониться изображению мертвого человека» [14]. Дело в том, что русские посетители обязаны были также отвешивать поясной поклон деревянной или войлочной фигуре, символизирующей Чингис-хана. В этой версии поведение Михаила выглядит более религиозно осмысленным.

В то же время Карпини делает следующие уточнения, говоря о поездках князей в Орду: «для некоторых они также находят случай, чтобы их убить, как было сделано с Михаилом» и «никого еще, насколько мы знаем, не заставили отказаться от своей веры или закона, за исключением Михаила» [15]. То есть, по сведениям Карпини, религиозный вопрос послужил лишь поводом, а не причиной для убийства. Наиболее вероятны политические мотивы казни (в том же 1246 году в Орде были умерщвлены еще два русских князя: один по обвинению в конокрадстве, другой был отравлен и умер на обратной дороге) [16]. В случае с Михаилом свою роль могло сыграть и былое убийство по его приказу монгольских послов. А. Карташев предположил, что «Батый воспользовался в 1246 г. случаем намеренно поставить религиозную церемонию настолько остро для сознания Михаила, чтобы привести его к трагическому концу» [17]. В заключение, следует отметить, что церковное почитание князя было установлено не кем-то из православных иерархов, а ростовской княгиней Марией – дочерью Михаила.

Реже церковные историки вспоминают житие другого святого, также князя, прославившегося своим пребыванием в Орде. При всех различиях житий Михаила и Федора Черного в одном они сходны – святые покорны завоевателям при условии, что те не трогают их религии. Ярославский князь Федор Ростиславович Черный прибыл в Орду в 1281 году, чтобы получить Смоленск по смерти своего брата. Перед этим, Фёдор вместе с татарами участвовал в набеге на Переяславль [18]. Князь понравился ханше («яко виде его святолепное благородие лица, яко же египтянина Иосифа, и уязвися сердце ее, еже любити его» [19]) и та захотела женить его на своей дочери. Князь, будучи женатым, отказался. Но на родине он узнал, что жена его умерла, а сын и теща не хотят пустить его в город. Федор вернулся в Орду и женился на ханской дочери, которая крестилась под именем Анны. Хан построил зятю дворец, подарил пятнадцать городов, сажал против себя, принимал чашу из его рук и, наконец, «ему же дал князей и бояр русских на послужение» [20]. После смерти сына, Федор попросил у хана отряд монголов, во главе которого вступил в Ярославль и отомстил обидчикам: «царева двора прииде с ним множество татар, и кои быша были ему обиды от горожан, и он же царевым повелением мсти обиду свою, а татар отпусти в свою землю в Орду с честью великою к царю» [21]. В летописи мы встречаем имя святого князя и под 1293 г., где он выступает одним из инициаторов и участников «Дюденевой рати» - похода монголов, разорившего Северо-Восточную Русь. Поход состоялся по доносу нескольких князей, недовольных Великим князем Дмитрием Александровичем. Помимо святого Федора, среди доносчиков летописец называет епископа Тарасия Ростовского – наглядное свидетельство влияния Церкви в Орде [22].

Теперь рассмотрим историю отношений Орды и иерархов православной церкви. Каждый новый русский митрополит являлся к хану за ярлыком, подтверждающим права церкви. В 1343 году какие-то русские (князья?) донесли хану о высоких доходах митрополита. Джанибек потребовал от тогдашнего руководителя церкви Феогноста ежегодной дани, но тот, раздав огромные подарки хану и его приближенным, добился сохранения церковных привилегий. В свою очередь, в 1347 году Феогност выхлопотал особый ханский ярлык русским князьям с требованием соблюдать привилегии церкви. Особо оговаривалась неподсудность светским властям духовных лиц, судя по тексту уже нарушенная кем-то из русских князей: «если снова от кого на попы и на их люди слово [жалоба] придет, и ты бы им силы [насилия] не чинил никакие, спокойны бы были и о нас молитву творили» [23].

При Феогносте имел место любопытный случай отлучения от церкви в политических целях. В 1327 году Великий князь Александр Тверской поднял восстание против монголов. Восстание было подавлено монгольскими и московскими войсками под предводительством Ивана Калиты. Александр укрылся во Пскове. Хан потребовал, чтобы он явился в Орду на суд, тверской князь отказался. Тогда Калита обратился к митрополиту с просьбой отлучить от церкви псковичей и Александра. Митрополит не возражал и псковичи, к своему удивлению, оказались прокляты… за неповиновение хану-мусульманину. Александр вынужден был бежать в Литву.

Поддерживали связь с Ордой и епископы. Дважды ходил в Орду епископ ростовский Кирилл [24]. Под 1280 годом упомянуто, что епископ св. Игнатий вторично посетил Орду по поводу причта церковного (видимо связано с внутрицерковной борьбой, так как под тем же годом сказано, что митрополит отлучил Игнатия от службы, но вскоре простил – не под давлением ли ордынцев?) [25]. В 1261 году была создана Сарайская православная епархия. Сарайские епископы использовались ханами в политических целях. В 1279 году епископ Сарайский Феогност прибыл к византийскому императору, как посланец хана Менгу-Темира. В 1296 году сарайский епископ Измаил принял участие в съезде русских князей, проходившим под руководством ханских послов. «Сарайский епископ выступает здесь как проводник ханской политики» [26]. К 1330 году относится летописное известие: «Пожаловал Азбяк царь Сарайского владыку, даде ему все по прошению его и никто же его ничем и же да не обидит» [27]. Сарайская епархия существовала, как минимум, до 1462 года, а к моменту свержения ига сарайские епископы были переведены в Москву, где по полученной ими подмосковной усадьбе Крутицы стали называться крутицкими.

Детективный эпизод произошел накануне Куликовской битвы. В 1375 году Дмитрия Донского покинул его приближенный Иван Васильевич Вельяминов и поехал в Орду в качестве посла соперника Дмитрия - тверского князя, добывать тому ярлык на великое княжение (ранее принадлежащий Дмитрию). Ярлык Вельяминов получил и затем, с неуказанной в летописи целью, отправил на Русь своего человека с мешком «лютых зелий» - не к московскому ли князю? Выбран для деликатной миссии был православный священнослужитель. Московские войска перехватили «попа от Орды пришедша» [28], его пытали и сослали в заточение. Вельяминов также был пойман и казнен.

В заключение, рассмотрим две популярные церковные легенды. Первая - о Куликовской битве. По церковному преданию, перед решающим столкновением с Мамаем Дмитрий Донской побывал в Троицком монастыре, близ города Радонежа, и получил благословение от монастырского игумена Сергия, который послал с ним двух монахов. В кон. 80 – 90 гг. ряд крупных историков (д. и. н. Р. Г. Скрынников, специалисты по истории Золотой Орды д. и. н. В. А. Кучкин и В. Л. Егоров, д. и. н. Я. С. Лурье, к. и. н. А. Е. Петров [29]) пришли к выводу, что «анализ источников обнаруживает полную легендарность рассказа о том, что Дмитрий Донской перед битвой посетил Троицу и получил от Сергия благословение и наставление вместе с двумя «чудными иноками» – Пересветом и Ослябей». Рассмотрим их аргументацию.

Прежде всего накануне битвы произошли события, после которых Дмитрий и вовсе надолго разошелся с Троицким игуменом. Дело в том, что в разгар войны с Ордой московский князь Дмитрий вступил в серьезный конфликт с православной церковью. Умер Московский митрополит Алексий – верный сподвижник московского князя. На его место Константинопольский патриарх предложил болгарина Киприана. Дмитрий, стремившийся к независимости Руси не только от монголов, но и от греческой церкви, посадил на митрополичий престол собственного духовника Митяя – природного москвича. Сергий Радонежский встал на сторону Константинопольского патриарха и выступил против ставленника Великого князя. Дмитрий был этим, естественно, недоволен. Затем поводов для недовольства троицким игуменом прибавилось. В 1379 году суздальский епископ Дионисий собрался ехать жаловаться на княжеского духовника в Константинополь. Епископ был арестован, но выпущен после того, как за его лояльность поручился Сергий Радонежский. Тем не менее, Дионисий сбежал. Отношения Дмитрия и игумена Сергия резко ухудшились. Сергий не участвовал в крещении в крещении сыновей московского князя Семена и Андрея, родившихся соответственно в 1379 и 1382 годах, зато вместе с Киприаном крестил родившегося летом летом 1381 года у Владимира Андреевича Серпуховского сына Ивана [30]. В 1382 году, когда на Москву шел хан Тохтамыш, Дмитрий уехал в Кострому собирать войско. Сергий и Киприан предпочли отправиться в Тверь, князь которой был злейшим врагом Дмитрия и готовился к переговорам с Тохтамышем.

Куликовская битва произошла, как известно, в 1380 году, когда отношения Московского князя и Троицкого игумена обострились до крайности. Уже поэтому маловероятно, что Дмитрий решил просить у Сергия благословения. Теперь посмотрим, откуда нам известен последний факт.

Главный источник о жизни игумена – «Житие Сергия Радонежского», написанное около 1418 года и основательно переработанное в 30-х годах. Первая редакция гласила: «Некогда же приде Великий князь в монастырь к, великая печаль охватывает меня преподобному Сергию и сказал ему:

- Отче. Слышал яко Мамай поднял всю Орду и идет на Русскую землю, хотя разорить церкви.

Преподобный же ответил:

- Иди против них и, Божьей помощью, ты победишь.

Князь же ответил:

- Если Бог поможет мне молитвами твоими, то возвратясь поставлю церковь во имя пречистой владычицы нашей Богородицы честного Успения [смерти] и монастырь составлю общего жития.

… И вскоре сотворил церковь красну во имя Пречистой на Дубенке».

Приведенный диалог князя и Сергия, конечно, литературный вымысел автора «Жития», но здесь имеется два несомненных факта

1. Посещение Дмитрием Троицкого монастыря накануне некоего сражения с татарами.

2. Строительство им ПОСЛЕ ЭТОГО церкви в честь Успения Богородицы на реке Дубенке.

Прошли десятки лет и один из монахов Троицкого монастыря решил, что речь в «Житии» идет о Куликовской битве – решающем сражении с Мамаем. Но Дмитрий побеждал татар в двух сражениях. За два года до Куликова поля, войска татар была разбита им на реке Воже. Причем тогда речь, действительно, шла только о Мамаевой Орде, а в 1380 году Дмитрий имел дело также и союзниками Орды: литовским и рязанским князьями. Наконец, согласно летописи, церковь и монастырь Успения Богородицы на Дубенке были освящены 1 декабря 1379 года, после битвы на реке Воже, но за восемь месяцев ДО Куликовской битвы. В честь Куликовской битвы тоже был основан монастырь – Угрешский-Николаевский в 1381 году, уже без участия вызвавшего великокняжеское недовольство Троицкого игумена.

Н. Борисов (в художественной биографии Сергия Радонежского - «И свеча бы не погасла…») вспомнил версию церковно-исторической литературы 19 в., что после Куликовской битвы Дмитрий, при участии Сергия Радонежского, основал ЕЩЕ ОДИН монастырь Успения Богородицы на реке Дубенке: «Их объединяет лишь одинаковое, весьма распространенное название двух речушек – Дубенка». В жизни, конечно, бывают совпадения, но в документах 14-16 веков упоминается только один монастырь Успения Богородицы на Дубенке – тот, что был основан в 1379 году [31]. Нет упоминаний также и о том, что Дмитрий основывал вместе с Сергием монастыри в период распри о митрополите. На этом основании В. Кучкин сделал вывод, что в «Житии» речь идет о приезде Дмитрия в Сергиеву обитель в 1378 году, накануне битвы на реке Воже. Можно, кстати, усомниться в том, что визит имел отношение к битве. Более вероятно, что князь обсуждал с игуменом только что возникшую проблему выбора митрополита [32].

Прошли десятки лет и в том же Троице-Сергиевом монастыре была написана «Повесть о Мамаевом побоище». Это выдающийся литературный памятник, но очень свободно обращающийся с историческими фактами. Карамзин называл ее «баснословным» [33]. По оценке историка Костомарова: «Повесть эта заключает множество явных выдумок, анахронизмов, равным образом и преданий, образовавшихся в народном предании уже позже. Эта повесть вообще в своем составе не может считаться достоверным источником» [34]. Перечисление основных искажений фактов в «Сказании» см. у Лурье [35]. Одно из объяснений им дает Скрынников: «Сказание» было составлено в недавно основанном Троице-Сергиевом монастыре, располагавшемся в то время в пределах удельного княжества Владимира Андреевича и его потомков… Авторы «Сказания о Мамаевом побоище» - книжники Троицкого монастыря – старались прославить как своего патрона, удельного князя Владимира Андреевича, так и основателя своей обители Сергия Радонежского» [36].

Именно, в «Сказании о Мамаевом побоище» и содержится известие о благословении Сергием войска Дмитрия Донского накануне Куликовской битвы [37] и посылке с ним двух иноков: Пересвета и Осляби. Легенда о благословении выросла из процитированного выше отрывка «Жития св. Сергия». Об участии в битве монахов Пересвета и Осляби упоминалось в «Задонщине» - наиболее раннем описании Куликовской битвы (без указания из какого онастыря они вышли). По мнению Кучкина: «Пытаясь объяснить, как чернецы попали в войско Дмитрия Ивановича, автор «Сказания» резонно решил, что они могли быть из того монастыря, с которым поддерживал тесные контакты московский Великий князь. А поскольку, с авторской точки зрения, единственным таким монастырем был Троице-Сергиев, то «чернецы» Пересвет и Ослябя стали монахами этого монастыря». Дополняет эту гипотезу Р. Скрынников: «Удалось установить, что Пересвет ушёл на битву не из Троицы, а из Симонова монастыря в Москве. После боя его тело перевезли для погребения не в Троицу (что было бы обязательным, если бы он был инок Троицы), а в Московский Симонов монастырь» [38]. В том же Симоновом монастыре похоронен и Родион Ослябя, последний раз упомянутый летописью в 1398 году. То есть, он также был иноком Симонова монастыря, куда и вернулся после Куликовской битвы.

Никакие другие источники встречи Сергия Радонежского и Дмитрия Донского не подтверждают. Сторонник церковной версии Н. Борисов ссылается на частое «сохранение сведений ранних, не дошедших до нас источников в гораздо более поздних трудах». Но в данном случае у нас нет недостатка в ранних источниках. Сразу после битвы была написана «Задонщина». В ней упоминаются чернецы Пересвет и Ослябя, но ничего не говорится ни о Троицком монастыре, откуда они вышли по «Сказанию о Мамаевом побоище», ни об игумене Троицкой обители Сергии. Троицкая летопись, составленная в начале XV века, ничего не сообщала о встрече игумена Сергия с Великим князем. Ничего нет об этом и в Новгородской летописи того же времени. Митрополичий свод 1423 года описывает Куликовскую битву, неоднократно упоминает Сергия Радонежского, но опять-таки не говорит о посещении Дмитрием подмосковной обители. Трудно придумать причину, по которой все эти источники умолчали об интересующем нас событии, если бы оно действительно имело место.

Когда маловероятное событие описано лишь в сомнительном источнике позднего происхождения – может ли историк считать его достоверным? Нет, такое известие можно назвать лишь легендой. Поэтому, в современной учебной и справочной литературе перед сообщением о «благословении Сергием Радонежским Дмитрия Донского на Куликовскую битву», как правило, стоят оговорки, такие как: «Согласно «Житию Св. Сергия» или «По преданию» [39]. Такой подход, если не будут обнаружены какие-нибудь новые свидетельства, представляется наиболее корректным.

Вторая легенда – чудотворное спасение Москвы от нашествия Тимура. Напомню, что через два года после победы над Мамаем хан Большой орды Тохтамыш сжег Москву. Прошло еще несколько лет и на Русь надвинулась опасность нового нашествия. В 1395 году, произошло ожесточённое сражение между войсками Тохтамыша и средниазиатского эмира Тимура. Тимур одержал победу, Тохтамыш бежал. Армия Тимура вступила в южнорусские земли и взяла город Елец. В Москве с ужасом ждали дальнейшего продвижения завоевателей, спешно готовясь к обороне. Но нашествие на Москву так и не состоялось, Тимур повернул войска вспять, оставив за облаками дорожной пыли загадку - почему?

Первое объяснение выдвинула православная церковь. По мнению её представителей, причиной отступления Тимура была икона Владимирской Богоматери, привезённая в Москву специально для чудесного спасения столицы. Согласно церковной версии, войска Тимура повернули назад именно в тот день (26 августа 1395 года) и час, когда москвичи встретили прибывшую из Владимира икону.

Историки XIX века, при всём уважении к церкви, предпочли приискать более естественные объяснения. Начиная с Карамзина, они указывали на бедность Руси, не способной принести завоевателю крупной добычи и на климатические условия, наступление осенних дождей. Карамзин патриотично отметил, что «путь к Москве надлежало ещё открыть битвою с войском довольно многочисленным, которое умело победить Мамая». Последний аргумент, скорее всего, несостоятелен: московское войско победило Мамая, но потерпело поражение от Тохтамыша. Того самого Тохтамыша, который только что был в пух и в прах разгромлен Тимуром. В XX веке, историки обратили внимание на то, что Елецкая земля была единственной областью Руси, которая входила непосредственно в состав Золотой Орды, в то время как Русь была самостоятельным, хотя и вассальным, государством, выплачивающим Орде дань. Исходя из этого факта, историки выдвинули новую версию: Тимур воевал с Золотой Ордой, но вовсе не собирался разорять Русь, исправно выплачивающую дань новому хозяину. В 1405 году, после смерти Тимура, Русь всё-таки отказалась платить дань монголам. Последовал карательный поход одного из сподвижников Тимура, эмира Едигея. Московский князь бежал из столицы и выплата дани была восстановлена. Богородица на этот раз предпочла остаться в стороне.

И, наконец, о значении ига для РПЦ. Здесь последующие историки мало добавили к разбору Карамзина, названному в его истории: «Выгоды духовенства». Во-первых, неимоверно выросли церковные и монастырские имения, единственные на Руси огражденные от грабежей и свободные от всех налогов и пошлин. Свободные средства церковь вкладывала в приобретение новых имений и торговлю. Во-вторых, церковь, ранее подчинявшаяся местным князьям, получила, благодаря возможности апеллировать к хану, политическую автономию. В сборнике церковных законов - «Кормчей книге» - появились статьи, карающие смертью за преступления против церкви. В-третьих, как грибы росли новые монастыри. В период ига было основано ок. 400 обителей (из тех, чья дата основания известна), значительно больше чем в домонгольский период (ок. 100). «Кроме тогдашней набожности, соединенной с высоким понятием о достоинстве Монашеской жизни, одни мирские преимущества влекли людей толпами из сел и городов в тихие, безопасные Обители, где слава благочестия награждалась не только уважением, но и достоянием; где гражданин укрывался от насилия и бедности, не сеял и пожинал! Весьма не многие из нынешних монастырей Российских были основаны прежде или после Татар: все другие остались памятником сего времени» [40]. Последнее утверждение неверно, бурный рост количества монастырей продолжался и в 16-17 вв., до тех пор пока оставались в неприкосновенности монастырские привилегии и богатства.

Превращение церкви в «государство в государстве» стало одним из самых долговременных последствий монгольского ига для России.

Примечания

1. Страдания святых мучеников Михаила, князя Черниговского, и Феодора, боярина его // Жизнеописания достопамятных людей земли русской: X - XX вв. - С. 45

2. ПСРЛ. Т. 15. Вып. 1. – С. 32

3. М. Приселков. Ханские ярлыки русским митрополитам. – Пг., 1916. – С. 468

4. С. Безсонов. Надзор за книгой: Опыт систематизации материалов о цензуре в допетровскую эпоху. - М., 1916. – С. 13; Православное Обозрение. – 1876. - Кн. 3. – С. 89

5. Поучение преподобного Серапиона. – C. 547, 550 (прим. 10), 551 (прим. 12)

6. ПСРЛ. Т. 10. – С. 178

7. Там же. – С. 229

8. П. Карпини. История монгалов. – М.: Мысль, 1997. - С. 46, 52, 80

9. Там же. – С. 81

10. Там же. - С. 82

11. Там же. - С. 51

12. Страдания святых мучеников… – С. 47

13. Там же. – С. 48

14. П. Карпини. История монгалов. – С. 36

15. Там же. - С. 36, 59

16. Там же. – C. 36

17. А. Карташев. Очерки по истории русской церкви Т. 1. – М., 1997. - С. 285

18. ПСРЛ. Т. 7. – С. 175

19. ПСРЛ. Т. 21. Ч. 1. – С. 308

20. Великие Четии Минеи, собр. митр. Макарием. Сентябрь. – СПб., 1869. – С. 1266

21. Там же. – С. 1266-1267

22. ПСРЛ. Т. 10. – С. 168

23. М. Присёлков. Ханские ярлыки русским митрополитам. – СПб., 1916. – С. 79-81, 95; М. Полубояринова. Русские люди в Золотой Орде // Русский разлив. Т. 1. – М., 1996. – С. 323, 332

24. Повесть об ордынском царевиче Петре // Православный собеседник. Ч. 1. – Казань, 1859. – С. 360-361

25. М. Полубояринова. Русские люди в Золотой Орде. – С. 333

26. Там же. - С. 329

27. Там же. – С. 330

28. ПСРЛ. Т. 15. Вып. 1. - С. 135

29. Р. Скрынников. На страже московских рубежей. – М., 1986. – С. 23; Р. Скрынников. Государство и церковь на Руси. XIV-XVI вв.: Подвижники русской церкви. – Новосибирск, 1991. – С. 83, 86-87; В. Кучкин. Дмитрий Иванович Донской // Имена из отечественной истории: кн.1. - М. 1992. - С. 5 – 16; В. Кучкин. Дмитрий Донской в канун Куликовской битвы // Церковь, общество и государство в феодальной России / Отв. ред. А. И. Клибанов. - М., 1990. - С. 103 – 126; В. Кучкин. Сергий Радонежский // Вопросы истории. – 1992. – № 10. - С. 85-86; В. Л. Егоров. Пересвет и Ослябя // Вопросы истории. – 1985. - № 9; Я. Лурье. История России в летописании и в восприятии нового времени // Россия старая и новая. – СПб., 1997. – С. 155-156, 160, 166; А. Е. Петров. Сергий Радонежский // Великие духовные пастыри России. – М., 1999. – С. 205-206

30. А. Е. Петров. «Свеча загорелась сама собой»: Память о Куликовской битве в идеологии Российского государства XV-XVI веков // Родина. – 2003. - С. 101; А. Е. Петров. Сергий Радонежский // Великие духовные пастыри России. – М., 1999. – С. 206

31. Небольшое источниковедческое отступление. Ранний летописный свод, восходящий к 1409 году, сообщает, что Стромынский Успенский монастырь на р. Дубенке был основан в 1379 году «Сергии повелением князя великого Дмитрия Ивановича» (ПСРЛ. Т. 15. Вып. 1. – С. 137-138). До 19 века не вызывало сомнения, что именно об этом монастыре идёт речь в Житии Сергия Радонежского. Жалованная грамота Михаила Федоровича 1616 г. предписывала Стромынский Успенский монастырь «ведать и строить по благословению преподобного Сергия, по прежнему как в чудотворцеве Сергиеве житии про тот монастырь писано» (Успенский Стромынский монастырь (из Моск. Епархиальных ведомостей. 1870. № 40). – Вифания, 1905). Но церковных историков смущало то, что Стромынский монастырь был основан в 1379 году, в то время как они привыкли связывать рассказ Жития Сергия Радонежского с Куликовской битвой 1380 года. В 1812-14 гг. духовный писатель Амвросий Орнатский предложил на роль монастыря, основанного Сергием после Куликовской битвы, Успенскую Шавыкину Пустынь, стоявшую на реке Быстрице, недалеко от реки Дубенки. Точная дата основания Шавыкиной пустыни неизвестна. Нет источников, связывающих её основание с Сергием Радонежским, с Дмитрием Донским или с Куликовской битвой. Тем не менее, в наше время кандидатуры Шавыкиной пустыни придерживается Н. Борисов (Н. Борисов. Сергий Радонежский. – С. 186).

32. В. Кучкин. Указ. Соч.

33. Н. Карамзин. История государства Российкого. Т. 5. – М., 1993. – С. 241

34. Н. Костомаров. Русская история в жизнеописаниях её главнейших деятелей. – М.: Мысль, 1991. – С. 120

35. Я. C. Лурье. История России в летописании и в восприятии нового времени // Россия старая и новая. – СПб., 1997. – С. 145

36. Р. Г. Скрынников. На страже московских рубежей. – М., 1986. – С. 23

37. Недостоверность рассказа «Сказания о Мамаевом побоище» подтверждается и хронологически. «Сказание» датирует встречу Дмитрия с Сергием: «Приспе же день воскресный, память святых мученик Фрола и Лавра». Как комментирует В. Кучкин: «Память Фрола и Лавра отмечалась 18 августа. В 1380 г. 18 августа приходилось на субботу, а не на воскресение. Воскресеньем 18 августа было в 1381 г. Неточность в определении дня недели 18 августа 1380 г. не единственная ошибка в рассказе о поездке Дмитрия Московского с другими русскими князьями в Троицу к Сергию Радонежскому. Дата 18 августа противоречит приведённой ранее в «Сказании» дате 15 августа как времени сбора русских полков в Коломне. Кроме того, указание на день Флора и Лавра противоречит свидетельству «Летописной повести» о том, что уже 20 августа великий князь Дмитрий выступил из Коломны к устью р. Лопасни (см. примеч. 26 к тексту III [«соответствует хронологии последующих событий, имевших место до сражения с Мамаем 8 августа 8 сентября»]). Если бы 18 августа Дмитрий был в Троице-Сергиевом монастыре, то 20 августа он никак не мог быть в Коломне. Отмеченные ошибки в эпизоде «Сказания» о пребывании Дмитрия Московского в Троице-Сергиевом монастыре перед выступлением против Мамая свидетельствуют о том, что весь этот эпизод был придуман составителем «Сказания»» (Памятники куликовского цикла / РАН. Инст-т Российской истории. - СПб., 1998. – С. 54, 206-207). Н. Борисов объясняет первую ошибку тем, что Дмитрий пробыл у Сергия два дня: субботу (в день Флора и Лавра) и воскресенье (следующий день, 19 августа). Предположение Н. Борисова не согласуется с указанием источника («Приспе же день воскресный, память святых мученик Фрола и Лавра») и не объясняет другие отмеченные хронологические противоречия.

38. Р. Г. Скрынников. На страже московских рубежей. – С. 23

39. См. История России в лицах: С древности до наших дней: Биографический словарь / РАЕН, д. и. н. О. Рапов. – М., 1997. – С. 57; А. А. Преображенский, Б. А. Рыбаков. История отечества: Учеб. для 6-7 классов общеобразовательных учреждений. – М.: Просвещение, 1996. – С. 94

40. Н. Карамзин. История государства Российкого. Т. 5. – С. 209

Приложение. Преследования ересей

Что только не объявляло ересью средневековое православие.

Игру в шахматы и шашки, танцы и театр. «Поучение Даниила, митрополита всея Руси» (15 в.). «Скоморохи, и плясуны, и игральщики в шахматы и шашки, которых предали отрешению святые апостолы и святые отцы». «Полностью отметает святой сей собор вселенский тех, кто именуется лицедеями, и зрелища их. Также ни игрищ, ни зрелищ, ни плясок ни в домах, ни на торжищах не творить. Если же кто этим пренебрежет и к чему-либо из таковых запретов себя обратит, то, если он клирик, да отвержен будет, если же простой человек, да будет отлучен» [1]. Стоглавый Собор (16 в.): «отрицают все божественные писания и священные правила всякое играние и зернь [игра в кости], и шахматы, и тавлеи [шашки], и гусли, и смыки [скрипки], сопели [дудки и свирели], и всякое гудение и глумление и позорище и плясание» [2]. В 1649 году за такие «бесчинные игры и забавы», как шахматы, били батогами. Уже в конце 17 века патриарх Иоаким добился закрытия первого русского придворного театра [3].

Бритье. Георгий, митрополит Киевский: «Стязание с Латиной [католиками]… бреют бороды свои бритвой, что отступлением является от закона Моисеева и евангельского». «Устав князя Ярослава о церковных судах» («Археографический извод»): «Аще кто пострижет кому главу или бороду, митрополиту 12 гривен, а князь казнит» (ст. 32) [4]. Стоглавый Cобор: «От священных правил об острижении брад. Такоже священные правила возбраняют православным християнам во всем, чтобы не брити брад и усов непристригати, таковая несть православных, но поганых латынская еретическая предания» [5]. В конце 17 века патриарх Иоаким писал о брадобритии: «еллинский, блуднический, гнусный обычай, древле многажды возбраняемый, во днях царя Алексея Михайловича всесовершенно искорененный». Наиболее четко претензии к бритве высказал последний русский патриарх Адриан в специальном «Окружном послании ко всем православным о небритии бороды и усов» [6]. Бог израстил мужчине, как начальнику, благолепную бороду. Женщине же, как подначальной, бог такого благолепия не дал, да будет подчиненной, смиренной и покорной, видя мужа своего красу, а себя этой красоты лишенной. В Писании сказано: «Не порти края бороды твоей» (Левит, 19:27). Шестой Вселенский Собор выработал канон «с отлучением за брадобритие, о украшающих, и завивающих, и плетущих власы главы своей, и кудри творящих, и накладные [парики] носящих на блудное прельщение». Адриан вспоминал о счастливых временах (16-17 вв.), когда осмеливавшихся сбрить бороду, помимо отлучения, подвергали битью батогами и заточению в отдаленные монастыри. Увы, ныне их можно лишь отлучить и проклятию предать. Написано послание было в начале правления Петра, незадолго до того, как колесо истории русского бритья повернулось в прямо противоположном направлении.

Наконец, не тот пищевой рацион. Из «Устава князя Ярослава о церковных судах»: «Аще кто поганое ест по своей воле, или кобылину, или медвежатину, или иное что отреченное, митрополиту в вине и в казни» [7]. С истинно христианским меню была связана одна из первых русских ересей [8], возникшая в 60-е гг. 12 в.

Богословский спор шел по принципиальному вопросу – в какие дни недели следует есть мясо, молоко и масло. Две основных точки зрения: а) жесткая - нельзя есть по средам и пятницам в течение всего года; б) мягкая - можно есть, если среда или пятница придется на Великий праздник (рождество, крещение). Жесткая позиция поддерживалась греками, мягкая – русскими. Спор сплелся с политикой, князь Андрей Боголюбский стремился умалить значение Киева (резиденции грека-митрополита) и возвысить собственное Ростово-Суздальское княжество.

В Киеве придерживались жесткой диеты. Грек-митрополит «запретил Поликарпа, игумена Печерского, про Господские праздники, не веля ему есть ни масла, ни молока в Господский праздник, в среды и в пятницы» [9]. Однако, в Суздале за те же взгляды объявили еретиком грека-епископа Леона: «сей же Леон начал ересь ставить: не есть мяса в Господни праздники на рождество и на крещение, если будут в среду или в пятницу». «Была про то тяжба велика» [10], инициатором обвинения стал сам Андрей Боголюбский, князя поддержал епископ Ростовский Федор, с которым мы еще встретимся позднее. Летописец – сторонник мягкой диеты – писал, что упрямый Леон отправился к Византийскому императору, но и там не добился успеха, архиепископ Болгарский возразил ему словесно, а слуги императора чуть не утопили Леона в реке. Мягкую диету поддержала и светская власть Чернигова. Черниговский епископ-грек, «многажды бранящий мясо есть в Господские праздники» [11], был лишен кафедры своим князем.

В дальнейшем киевский митрополит с лихвой отыгрался за поражения своих сторонников. Андрей попытался сделать Суздальскую церковь окончательно независимой от Киева. Для этого надо было получить разрешение константинопольского патриарха. Главой суздальской церкви было решено поставить защитника мягкой диеты епископа Федора. Федор добился поставления на кафедру непосредственно от Константинопольского патриарха (то есть, не от Киевского митрополита) и титула архиепископа. Торжествующий ростовский епископ отказался ехать к Киевскому митрополиту на утверждение в должности. Но здесь возмутилось суздальское духовенство, поднявшее против Федора мирян. Ответные шаги Федора были более чем суровыми. Он распорядился закрыть все владимирские церкви и приступил к расправам с непокорными: «много пострадало народа от него, под его властью и сел лишившись и оружия и коней, другие же стали рабами, подверглись заточению и граблению; не только мирянам, но и монахам, игуменам и иереям безмилостив был сей мучитель: людям головы остригая и бороды, кому же очи выжигая и язык вырезая, а иных распиная по стене и мучая немилостиво, вымогая от всех имение» [12]. Считается, что враждебный Федору летописец преувеличил картину репрессий, но не значительно. В итоге Андрей Боголюбский предпочел компромисс с Киевским митрополитом и выдал ему Федора. Расправа была короткой. «Митрополит же Константин повелел ему язык отрезать, как злодею и как еретику, и руку правую отнять и глаза ему выколоть, за то, что хулу измолвил на святую Богородицу» [13]. Что имелось в виду под хулой на богородицу, в точности неизвестно: то ли закрытие собора с почитаемой иконой владимирской Богоматери, то ли отрицание догмата о непорочном зачатии. Под еретичеством подразумевалась приверженность к мягкому меню.

Яркую картину расправы с предполагаемым еретиком рисует «Житие Авраамия Смоленского» (13 в.) Герой «Жития…», высокообразованный проповедник Авраамий, подвергся ожесточенному преследованию не от язычников, как было принято по канону житий, а со стороны православных коллег. «Попы с яростью говорили: «Он уже совратил всех наших детей». Авраамия обвинили в ереси и в чтении запрещенных книг. Предлагаются следующие наказания: «одни говорят, что его нужно заточить, другие – здесь пригвоздить к стене и поджечь, а другие – утопить его». Посланные слуги волочат еретика на суд, при этом народ ругает его, насмехается и кричит оскорбительные слова. Спасают Авраамия светские судьи: «Властителям бог смягчил сердце; а игумены, и священники, если бы могли, съели бы его живьем», «бесчинно попы, а также игумены ревели на него, как волы; князья и бояре не нашли за ним никакой вины, проверивши все и убедившись, что нет никакой неправды, но все лгут на него» [14]. Остается порадоваться, что русские князья не всегда следовали поучениям своих духовных отцов.

Многие русские ереси возникли в исполненном демократических традиций, тесно связанном с заграницей Новгороде. В 1374 году, в Новгороде появились трое проповедников: дьякон Никита, стригольник (недопосвященный причетник, имевший на голове особую стрижку) Карп и третий, имя которого источники не сохранили. Выяснилось, что прибыли они в "вольный город" из Пскова, спасаясь от преследований тамошнего духовенства. Что, учитывая их учение было совсем неудивительно, по мнению нечестивых еретиков, грешный, недостойный священник не мог отпускать чужие грехи и проводить святые таинства. Они отрицали необходимость существования церкви, критиковали безнравственность ее служителей, выступали против монастырей. В жизни они рекомендовали воздержание, молитву и книжное учение [15]. Через год все трое утоплены. Нередко умерщвлялись "стригольники" (как прозвали новую ересь) и в дальнейшем. Впрочем, церковь, следует отдать ей должное, проявляла в этом вопросе некоторую терпимость: в 1427 году, митрополит Фотий, хотя и запретил православным есть и пить с еретиками, повелел также не казнить их смертью: «Толико не смертными, но внешними казнями и заточеньями». Историки высказывают предположение, что мягкость к стригольникам московская митрополия проповедовала, желая ослабить слишком независимую новгородскую епархию [16].

В 1458 году во внутрицерковной борьбе вновь всплыла «пищевая» ересь. Митрополит Иона обвинил ростовского епископа Феодосия в том, что тот «повелел мясо есть в навечерии Богоявленна, если придется на субботу» и, по этому поводу, «захотел сан снять с него». Феодосий через голову митрополита обратился к светской власти, точнее к великой княгине, «княгиня же великая отпечаловала его у митрополита». Возможно, что обвинение в ереси было только предлогом. В 1461 году Иона умер и на его место был поставлен Феодосий. Уже через три года новый митрополит вынужден был бросить кафедру и уйти в монастырь. «А Феодосий того ради оставил, занеже восхоте попов и дьяконов нужею навести на божей путь, нача их на всяку неделю сзывати их и учити по святым правилам, и вдовцам: попам и дьяконам, повеле стричись [в монахи], а иже у кого наложницы будут, тех мучиши без милости, и священство снимая с них» «И востужиша люди, многие церкви без попов, и начали его проклинати. Он же слыша сие, разболелся того ради, и здрав бысть, и ушел в келью к Михаилу Чуду в монастырь» [17]. Рассказ летописи требует некоторого пояснения. Дело в том, что церковные правила крайне строго относились ко вступлению во второй брак. Поэтому вдовец, нашедший вторую супругу, вынужден бывал жить с ней, говоря современным языком, в гражданском браке. Иона смотрел на это сквозь пальцы. Феодосий же попытался на практике обратить всех вдовцов-священников в монахов. Идея оказалась нежизнеспособной. Вполне вероятно, что попытка Ионы сместить Феодосия с епископского престола была вызвана не столько ересью, сколько несогласием двух пастырей в вопросах церковного управления.

Значительно позже чем на Западе и в Византии добралось до Руси аутодафе. Первое сожжение еретиков в России, состоялось в 1504 году, последнее в 1714. Недолго, по сравнению с Западом. И, судя по русским источникам, еще и крайне редко. Правда, о некоторых случаях казней еретиков мы узнаем из источников иностранных, вероятно, рассказывая о своих подвигах в этой области православная церковь проявила понятную скромность. Об этой области церковного террора подробнее.

Повод для первого отечественного аутодафе дала уже не стригольническая, но так называемая «жидовствующая ересь». Основанная, по церковной версии, заехавшими в Новгород иудеями, она впитала многие другие ереси, существовавшие на русской почве. «Жидовствующие» отвергали монашество, догмат о троичности и божественности Христа, бессмертие души. В короткое время ересь приобрела много сторонников, в том числе в церковной среде. Ей сочувствовал даже сам Великий князь Иван III (1462 - 1505), которому особенно нравилось отрицание монашества - князь мечтал о секуляризации монастырских земель. Неизвестно чем бы это кончилось, если бы 12 декабря 1484 года на митрополичий престол Новгорода не взошел некий Геннадий - деятель, которого по праву можно назвать отцом русской инквизиции. Зная о распространенных в епархии еретических настроениях он распорядился начать тайное расследование. "Жидовствующие" тщательно скрывали свои взгляды, только в 1487 году, благодаря подслушанной пьяной болтовне, Геннадию удалось напасть на след. Трое изобличенных были посланы в Москву, где был проведен Собор, осудивший ересь и приговоривший пойманных к избиению кнутом и отсылке к Геннадию на покаяние. Геннадий начал хватать в Новгороде всех подозрительных и предавать тому же наказанию. Еретики перебрались в Москву. Там сторонниками нового учения были протопопы Успенского и Архангельского соборов, архимандрит Симоновского монастыря Зосима, доверенное лицо Ивана III дьяк Федор Курицын и многие другие. В сентябре 1490 года Зосима был даже избран московским митрополитом и приказал Геннадию прислать изложение своих взглядов на христианское вероучение - это означало обвинение в ереси. Геннадий отказался, и вместо этого сам обвинил Зосиму в недостаточном преследовании жидовствующих: «Если Великий князь того не обыщет и не казнит этих людей, то, как нам тогда свести срам со всей земли! Вон фряги какую крепость держат по своей вере: сказывал мне цезарский посол про шпанского короля, как он свою землю-то очистил!». Итак, образцом священнослужителя Геннадий счел Великого инквизитора Торквемаду (приступившего к "очистке", стоившей жизни 8 800 еретикам, в 1481 году). Митрополит и Великий князь эти призывы игнорировали. Тогда он направил послание ко всем русским архиреям, призывая провести собор, «чтобы еретиков казнить, жечь и вешать (...) пытать их накрепко, чтобы дознаться кого они прельстили, чтобы искоренить их совсем и отрасли их не оставить». Сам он немедленно начал пытать нескольких еретиков, высланных к нему до этого и добился показаний против Федора Курицына. Из Москвы ответили, что не верят показаниям, вырванным пыткой. В своем послании Геннадий горько жаловался на эту подозрительность: «Говорят, что я Самсонка мучил; не я его мучил, а сын боярский великого князя, мои сторожи только стояли, чтобы кто-нибудь посула не взял». 17 октября Собор был созван, но Геннадия на него не пригласили. Собор обвинил ряд священнослужителей в том, что они считали иконы, наряду с идолами, делом рук человеческих, признавали кровь и тело христово - простым хлебом и вином и за столь богомерзкие утверждения предал их проклятию и заточению. Семь осужденных направили в Новгород, где Геннадий встретил их по всем правилам инквизиции: посадил лицом к хвосту на вьючных лошадей, надел на голову берестовые шлемы, а на грудь таблички: "Се есть сатанино воинство" и в таком виде ввез в город. Затем берестовые шлемы были сожжены прямо на головах связанных еретиков (Геннадий, возможно, вспомнил закон о сожжении еретических книг на голове еретика). Двое из подвергнутых такому наказанию сошли с ума и вскоре умерли [18].

В дальнейшем, эстафета борьбы с ересью перешла к Волоцкому игумену Иосифу. Иосиф, одобрил меры, принятые Геннадием, особо похвалив то, что он «повелел сжечь шлемы, бывшие у них на головах. Так поступил этот добрый пастырь, чтобы устрашить нечестивых и безбожных еретиков – и не только их устрашить, но и всем показать зрелище, исполненное ужаса и страха, чтобы видевшие его укрепились в правой вере» [19]. В 1493 году Иосиф выступил против Зосимы, продолжавшего поддерживать ересь, и принудил его оставить кафедру. Некоторое время ересь держалась поддержкой Великого князя. Иосиф Волоцкий требовал арестов и казней. Иван III поинтересовался насколько подобное обращение с "заблудшими" соответствует христианской морали:. Не растерявшийся Иосиф процитировал одно из посланий апостола Павла: «Если отвергшийся закона Моисеева, при двух или трех свидетелях, без милосердия наказывается смертью, то сколь тягчайшему наказанию повинен будет тот, кто попирает сына Божия?» (Евр. 10, 28 - 29). Князя цитата не убедила. Иосиф Волоцкий не успакаивался, писал царскому духовнику о том, что «все благочестивые цари, кои были на семи Соборах, еретиков по проклятии в заточение посылали и казнями казнили», то пугал: «еретиков умножилось по всем городам, а христианство православное гибнет от их ересей», то успокаивал: «и только бы государь захотел их искоренить, то вскоре бы искоренил, поимав двух или трёх еретиков, а они всех скажут» [20] (очевидно, под пыткой).

Наконец, в декабре 1504 года состоялся новый Собор, окончательно осудивший "жидовствующих": «тоя же зимы великий князь Иван Васильевич и сын его князь великий Василий Иванович всеа Руси с отцом своим Симоном митрополитом всеа Руси и с епископами и со всем собором обыскаша еретиков и повелеша лихих смертною казнью казнити. И сожгоша их в клетке: дьяка Волка Курицына да Митю Коноплева, да Ивашка Максимова,. декабря 27, а Некрасу Рукавову повелеша языка урезати и в Новгороде Великом сожгоша его. И тоя же зимы архимандрита Касьяна Юрьевского монастыря сожгоша и его брата и иных многих еретиков сожгоша» [21]. Другие были отправлены в тюрьмы или по монастырям, против чего Иосиф Волоцкий выступил с яростным протестом: «Этим ты государь творишь мирянам пользу, а инокам погибели» [22]. Сам он считал, что еретиков следует либо убивать, либо, на худой конец, пожизненно отлучать от церкви и заточать в темницу. Для начала Иосиф привел уже знакомый нам набор благочестивых убийств из Библии:

«Послание старца Иосифа из собственного монастыря, что на Волоке, государю великому князю Василию Ивановичу о юрьевском архимандрите Касьяне и прочих еретиках, о том, что одно и то же – убить ли грешника либо еретика рукою или молитвой: потому как руками разбил скрижали Моисей, Илья-пророк четыреста жрецов заколол, Финеес пронзил родича, когда тот предавался блуду с мадианитянкой, а апостол Петр молитвой низверг Симона-волхва при цезаре Нероне, апостол Павел ослепил молитвой Елиму-волхва, Лев, епископ Катанский, связал епатрахилью и сжег Илиодора-волхва, пока Илиодор не сгорел, не вышел епископ из огня, а другого волхва, Исидора, тот же епископ сжег молитвою при византийском цесаре, - вот, из-за каких доводов (что грешника или еретика молитвой ли убить, рукой ли – все одно) просим мы тебя, государя, о том, чтобы без остатка искоренил ты, государь, государским судом сорняк скверной ереси» [23].

На это послание сохранилось хлесткое возражение (наиболее вероятный автор – нестяжатель Вассиан Патрикеев). Отвечая на те примеры, в которых библейские персонажи действовали чудом, оппонент предлагал Иосифу тоже истреблять еретиков чудесами, а не обращаться к великому князю. Сложнее было оспорить случаи, в которых святые прибегали к ножу. Илия зарезал четыреста жрецов? «Потому, что не покаялись они, но другие покаялись, и он принял их покаяние». Получилось, что непокаявшихся резать можно. Или случай с Финеесом. «Этот грех [любовь иудея и мадианятинки] охватил тогда весь Израиль, потому и поставлено это [убийство] ему [Финеесу] в заслугу». Опять-таки выходило, что убивать можно. Оставался последний аргумент: «Ведь тогда еще был Ветхий Завет». После Нового Завета, дескать, убивали уже только молитвой. Иосиф, в своем антиеретическом сочинении «Просветитель», отвечал оппонентам примерами из истории христианства:

«В божественных правилах, относящихся к гражданским законам, о неверных и еретиках говорится так: те, кто сподобились святого крещения, но отступили от православной веры и стали еретиками или совершали жертвы эллинским богам, подлежат смертной казни. Если жид дерзнет развратить христианскую веру, подлежит отсечению головы. Если же манихеи или иные еретики, ставшие христианами, начнут потом поступать и рассуждать по-еретически, да будут усечены мечом; а тот, кто знает об этом и не предает их казни, тоже подлежит смертной казни. Если же какой-либо воевода, или воин, или начальник общины, обязанный следить за тем, не поступает ли и не рассуждает ли кто-нибудь по-еретически, узнает о еретике и не предаст его суду, – даже если сам начальник и православный, он подлежит смертной казни. Зачем же утверждать, что не подобает осуждать ни еретика, ни отступника? Ведь из сказанного понятно, что подобает не только осуждать, но и предавать лютым казням, и притом не только еретиков и отступников: и сами православные, узнавшие о еретиках или отступниках, но не предавшие их судьям, подлежат смертной казни». «Все святые преподобные и богоносные отцы наши, пастыри и учители, умоляли благочестивых царей и князей, чтобы они истребляли еретиков» [24]. Привел Иосиф и конкретные имена, в том числе, одну причисленную к лику святых монахиню, собственноручно убившую оскорбителя иконы [25].

В то же время, не все примеры Иосифа были подлинными. Сторонники сожжений (в том числе, Иосиф) утверждали, что костры появились еще с V вселенского Собора (553 год, Константинополь): «Правило 165 св. отец Пятого собора: на обидящих святые божие церкви. Если кто явится, неистовствуя на святые божие церкви и на священные их власти, и данное от Бога в наследие вечных благ и на память последнего рода или монастырям подаренное, и совершая ограбление и насилие отнимет у них что-то данное, подаренное Христу, пусть вчетверо больше воздаст обратно церковное. А не покорится сиим истинным правилам святых отцов, то, если воевода - воеводства лишится, если воин - воинства лишится, а если еще и великим негодованием негодовать начнут, забыв божий страх и облекшись в бесстыдство - повелевает наша власть тех огнем сжечь, дом же их святым божиим церквам отдать» [26]. В действительности, «Правило 165 св. отец Пятого собора» было вставлено в «Кормчую книгу» - сборник церковных и светских законов - только в нач. 14 века (так называемая Софийская (русская) редакция Кормчей). В 1517 году все тот же Вассиан Патрикеев обнаружил, что «Правило» отсутствует в древнейшей софийской «Кормчей» 13 в. и пришел к выводу, что это позднейшая вставка [27]. Но Вассиан был осужден как еретик (на суде спрашивали, как смел он исправлять «Кормчую» [28]) и погиб в монастырском заточении. На «Правило» благополучно продолжали ссылаться и в дальнейшем, в частности на Стоглавом соборе 1551 года [29].

Несколько смягчился церковный террор при Иване Грозном, который, подобно Ивану III, мечтал о секуляризации церковных земель и, соответственно, отрицательно относился к репрессиям в борьбе с Реформацией (известны его слова по поводу Варфоломеевской ночи: «У Францовского короля в его королевстве, несколько тысяч и до сущих младенцев избито; и о том крестьянским государем пригоже скорбети, что такое бесчеловечество францовский король над толиким народом учинил и кровь толикую без ума пролил» (письмо императору Максимилиану II)). В 1554 году открылась ересь московского дворянина Матвея Башкина, который самостоятельно трактуя Новый Завет обнаружил там следующие тезисы: любовь к ближнему, равенство людей, недопустимость рабства. Башкин отпустил своих холопов и призвал тоже самое сделать других. В области религии, он отвергал церковные обряды, поклонение иконам, церковное покаяние («как перестанет грех творить, так хоть у священника не покается, так не будет ему греха»), считал жития святых - баснословием и т. п. Решающее влияние на учение Башкина оказало реформаторское движение в Европе. Еретик имел неосторожность признаться в своих неортодоксальных взглядах духовнику. Последовал донос и на церковном Соборе Башкин был приговорен к вечному заточению в монастыре [30].

Сочувствовавшего Башкину бывшего троицкого игумена Артемия и некоторых других сослали (церковные иерархи настаивали на казни, за еретиков заступился царь: «царь и великий князь Артемию казнь отдал» [31]. Артемий бежал из ссылки и эмигрировал в Литовское государство. В это же время власти задержали монаха Феодосия Косого с несколькими последователями. Приверженцы Косого отвергали бессмертие души, иконопочитание, институт рабства, «хулили монастыри, обвиняя их в том, что они имеют села, затем укоряли попов и епископов, говоря: «Живут попы и епископы не по Евангелию, они – ложные учителя, имение собирают, едят и пьют много» [32]. Они также были сосланы и бежали в Литву. Один русский еретик, прозванный в Литве «вторым Лютером», рассказывал, что в Москве его должны были сжечь, но царь отменил смертный приговор [33].

Однако милосердная политика продолжалась недолго, когда в 1563 году московские войска взяли литовский город Полоцк, захваченный там приверженец Косого Фома был утоплен [34]. Это ужесточение мер связано с тем, что Россия начала войну с Литвой, где жили много лютеран, и на отечественных протестантов стали смотреть, как на пособников противника. Тогда же вынужден был эмигрировать в Литву первопечатник Иван Федоров «вследствие великих бед, часто случавшихся с нами не из-за самого русского государя [Ивана Грозного], но из-за многих начальников, и священноначальников [т. е. высшего духовенства], и учителей, которые нас по причине зависти во многих ересях обвиняли, желая благо во зло превратить и божие дело в конец погубить, как это свойственно злонравным, и невежественным, и несведущим в науках людям, которые и в исскустве грамматики не умудрены, и духовного разума лишены, но втуне и всуе слова злые изрекают. Таково свойство зависти и ненависти, которая без нужды клевещет, не знает, как ходит и на чем утверждается. Эта ненависть нас и прогнала и с земли, и с родины, и от родичей наших и в другие страны неведомые переселила» [35]. По словам современника, француза Теве, московское духовенство опасалось, что «печатные книги могут принести какие-нибудь изменения в их убеждения и религию» [36]. Английский посланник Флетчер, живший в России в 1588 году, привел следующее объяснение: «будучи сами невеждами во всем [речь идет о русском высшем духовенстве], они стараются всеми средствами воспрепятствовать распространению просвещения, как бы опасаясь, чтобы не обнаружилось их собственное невежество и нечестие. По этой причине они уверили Царей, что всякий успех в образовании может произвести переворот в государстве и, следовательно, должен быть опасным для их власти. В этом случае они правы, потому что человеку разумному и мыслящему, еще более возвышенному познаниями и свободным воспитанием, в высшей степени трудно переносить принудительный образ правления. Несколько лет тому назад, еще при покойном Царе [Грозном], привезли из Польши в Москву типографский станок и буквы, и здесь была основана типография с позволения самого Царя и к величайшему его удовольствию. Но вскоре дом ночью подожгли, и станок с буквами совершенно сгорел, о чем, как полагают, постаралось духовенство» [37].

Грозного сменил крайне благочестивый Федор Иоаннович. Об одной из устроенных при нем казней сообщает тот же Флетчер: «муж и жена содержались целых 28 лет в тюрьме, до тех пор, пока они превратились в совершенных уродов по волосам, ногтям, цвету лица и прочему, и наконец, были сожжены в Москве, в маленьком доме, который нарочно для того подожгли. Вина их осталась тайною, но вероятно, что они были наказаны за какую-нибудь религиозную истину, хотя священники и монахи уверили народ, что эти люди были злые и проклятые еретики» [38]. Возможно, протестант Флетчер ошибался, считая казненных своими единоверцами, но как было на самом деле сказать невозможно, ибо русские источники о данной казни скромно умалчивают. Продолжались бегства еретиков в Литву. В январе 1605 г. грамота московского правительства о появлении Лжедмитрия в северные города извещала: «Люди, которые в государстве за их богомерзкие дела приговорены на сожжение, а другие к ссылке, бежали в Литовскую землю за рубеж и злые плевелы еретические сеяли» [39].

Вскоре после Смуты последовало очередное еретическое дело, жертвой которого чуть не пал один из героев войны с поляками, игумен Троице-Сергиева монастыря Дионисий. Дионисий. Основание для обвинения в ереси было крайне «серьёзным»: Дионисий редактировал перевод с греческого одной из церковных книг и вычеркнул одно слово: «Прииди Господи, и освяти воду сию Духом и огнём». Возглавлявший церковь митрополит Иона велел схватить Дионисия и других редакторов, заковать в кандалы и доставить на патриарший двор. Собранный для суда освященный Собор проявил милосердие и в наказание за «еретичество» всего-лишь потребовал с Дионисия 500 рублей серебром. Дионисий осмелился ответить: «Денег у меня нет». Милосердие Собора такой наглости не выдержало и к еретику применили пытки (избивали и морили дымом), требуя деньги на бочку. Спасла Дионисия смена начальства – из польского плена вернулся патриарх Филарет и признал, что слов «и огнём» в греческом оригинале, действительно, нет. Игумен с честью вернулся в Троицкий монастырь [40].

При Филарете, впрочем, наказания за ересь ужесточились. В грамоте Михаила Федоровича тобольскому архиепископу (5 февраля 1623 г.) как наказание, положенное за «великие духовные дела», указывается сожжение. Царь отвечал архиепископу на следующую жалобу. «Перед тобою же, богомольцем нашим [архиепископом], и перед боярином и воеводы объявилися многие люди в великих духовных делах. И боярин де и воеводы, советовав о том с тобою, богомольцем нашим, учинили им наказание слегка и разослали во многие городы, а до конца над ними наказанья не учинили и огнем не сожгли». Царь отказался вынести решение, пока архиепископ не отпишет ему «каким людям, и за какие было вины довелося наказанье до конца учинити и огнем жечь, и что их большие вины» [41].

Принятый в 1649 году свод российских законов – «Соборное уложение» - включал закон, предписывающий сжигать за богохульство: «Будет кто иноверцы, какие ни буди веры, или и русской человек, возложит хулу на господа Бога и спаса нашего Иисуса Христа, или на рождышую его пречистую владычицу нашу богородицу и приснодеву Марию, или на честный крест, или на святых его угодников, и про то сыскивати всякие сыски накрепко. Да будет сыщется про то допряма, и того богохульника обличив, казнити, сжечь» [42]. «Уложение» было составлено по правилам апостолов и святых отцов, законам греческих царей (т. е. «Кормчей книге»), указам русских царей и приговорам бояр, т. е. в соответствии с традицией. «Уложение» было подписано всеми участниками Собора, в т. ч. Освященным собором – высшим духовенством [43]. Освященный Собор в том же году написал царю послание, в котором сослался на первую статью Уложения, распространив её и на хуление Церкви: «ко уложенной книге о всяких делах я, патриарх, и мы богомольцы твои, весь освященный собор, и бояре и всяких чинов выборные люди руки свои приложили, а в той твоей государевой Уложенной книге написано: кто изречёт на соборную и апостольскую Церковь какие хульные слова – да смертью умрёт. А он, Стефан [благовещенский протопоп], не точию на соборную и апостольскую Церковь хулу принёс и на все Божии церкви – и нас, богомольцев твоих, обесчестил. Милостивый… царь и великий князь Алексей Михайлович!.. Пожалуй нас, богомольцев своих, не вели, государь, своей государевой Уложенной книги нарушить – и вели, государь, нам, богомольцам твоим, по правилам святых апостолов и святых отцов и по заповедям прежних благочестивых царей дать на него, Стефана, собор [то есть соборный суд]. Царь государь, смилуйся!» [44]. Государь, впрочем, выдавать протопопа Стефана на расправу не стал. Дьяк Г. Котошихин так рассказывает о существовавшей в XVII веке системе террора по отношению к церковным противникам: «...а кого у них (т. е. в судах патриарха и церковных властей) за духовные дела... осудят на смерть, кто какую казнь заслужил, и они, из дела выписав приговор свой, посылают с теми осужденными людьми в царский суд, и по тому их приговору из царского суда велят казнить без задержания, кто чего достоин». В Разбойном приказе «жгут живого за богохульство... за волховство, за чернокнижие, за книжное преложение, кто учнет вновь толковать воровски против апостолов, пророков и св. отец с похулением». «Смертные казни женскому полу бывают: за богохульство… жгут живых; за чаровство… отсекают головы» [45]. Когда нужно было пытать духовное начальство посылало обвиняемого к светскому начальству [46]. Согласно «Привилею московской академии» 1682 г.: «Аще кто от чуждоземцев и русских людей при пиршестве, или во ином каковом ни буди месте, при достодолжных свидетелях, православную нашу христианскую веру или церковные предания хулити и укорительная каковая словеса о ней глаголати имать, и таковаго на суд во оном деле отдавати блюстителю училищ со учителями. И аще кто в хулительстве нашея веры, или церковных преданий во укорительных словесах по суду явится, или во отрицании призывания святых в помощь, и святых икон поклонения и мощей святых почитания обличится, и таковый без всякого милосердия сожжен да будет» [47].

В 1691 году был приговорен к вечному заточению выдающийся русский поэт, историк и просветитель Сильвестр Медведев, обвиненный в т. н. хлебопоклонной ереси. Предмет разногласий, как всегда у церкви жизненно важный: в какой именно момент христианской литургии хлеб превращается в тело Христа. Одни утверждали, что хлеб превращается в тело Христово после слов священника: «Преложив Духом твоим святым...». Другие (в т. ч. Медведев), что превращение происходит несколько раньше, после того, как священник приводит изречение: «Сие есть тело моё, сия есть кровь моя». После этих слов сторонники второй точки зрения кланялись, и тем самым, по мнению оппонентов, поклонялись не телу Господню, а просто хлебу [48]. Спор подогревался тем, что в католической церкви была принята вторая точка зрения. Через месяц Медведев был казнен, в основном по политическим мотивам (поддержка царевны Софьи против Петра), но среди обвинений фигурировало и то, что он прельщался "киевскими новотворными книгами" [49], сближавшими православие с католицизмом.

24 октября 1714 года церковный собор в Москве осудил лютеранский кружок профессора Тверитинова, отрицавший чудеса, почитание икон и мощей (причем ранее вынесенный по этому делу приговор сената об освобождении подозреваемых был проигнорирован на основании того, что еретики «суд гражданский обольстили»). 29 ноября один из членов кружка, Фома Иванов (изрубивший, находясь в заключении, икону с образом одного из святых), был сожжен в срубе на Красной площади. Дальше дело перешло в Петербург и затянулось. 22 января 1716 года Петр I подписал следующий именной указ: «Указ господам Сенату. По делу Дмитрия Тверитинова, розыскав, и оное конечно вершить, и которые по тому делу приносят или принесут вины свои, тех разослать к архиереям в служение при их домах, и чтобы они имели за ними крепкий присмотр, дабы они непоколеблемы были в вере. А которые не принесут вин своих, и тех казнить смертию. Под тем приписано его царского величества собственною рукою: Петр». Имеется достаточно свидетельств весьма прохладного отношения императора к православной церкви, и столь "благочестивый" указ объясняется, с одной стороны, давлением клерикалов, с другой, необходимостью защиты государственной идеологии от любых вольнодумцев. Так, как Сенат продолжал затягивать дело, Петр издал еще один именной указ, которым и разослал подозреваемых под надзор к архиереям [50].

В связи с этим делом были написаны трактаты местоблюстителя патриаршего престола Стефана Яворского: "Увещание к православным" и "Камень веры". Митрополит доказывал, что наказанием для еретиков должна быть смерть: «Самим же еретикам полезно есть умрети». Он призывал всех православных доносить на непокорных церкви под страхом отлучения и проклятия [51]. По делу Фомы Иванова Стефан Яворский представил «выписки из правил святых и из указов государевых и из гражданских статей и из примеров о наказании еретиков». «В законе градском [пришедшем на Русь через церковное право византийском законодательстве] в грани 39 от 27 на листе 497. Учащие нечестивых повелением конечной муке повинны суть. От 28 в том же законе градском. Манихеи же христиане бывше, потом манихейская сотворяюще, или таковая сведуще, и не предающе их князем, конечной муке повинны суть, и иже в санах или в сонмищах, или в воинстах суще, должны суть пещися, егда кто от них есть таков; аще же уведавшие не предадут его аще и правоверны суть, конечную муку подъимут. Ст. 387 в том же градском законе. Ихже сподобится св. крещения и еретичествует и еллинствует, конечной муке повинен есть… А в Уложенье в 1-й гл. ст. 1-я. Будет кто иноверцы, какие ни буди веры, или и русской человек, возложит хулу на господа Бога и спаса нашего Иисуса Христа, или на рождышую его пречистую владычицу нашу богородицу и приснодеву Марию, или на честный крест, или на святых его угодников, и про то сыскивати всякие сыски накрепко. Да будет сыщется про то допряма, и того богохульника обличив, казнити, сжечь» [52]. В приговоре, выслушанном Фомой Ивановым перед смертью, ссылались и на Уложение 1649 года, и на градский закон: «Ты, вор [«Фомка»], говорил: образ чудотворца Алексея митрополита рубил собою для того, чтобы святых икон и животворящего креста Господня и мощей угодников не почитаешь и не поклоняешься, и преданий святых отец ни во что же вменяешь и восточной нашей соборной и апостольской церкви явился противник, враг и богоотступник. А по его Великого Государя указу; и по Уложению, и по градским законам таких воров и еретиков, и раскольников и церковных мятежников и единомышленников их велено казнить смертью без всякого милосердия и пощады» [53].

Была ли судьба Фомы Иванова исключительной для начала 18 века? В дневнике немецкого камер-юнкера Берхгольца передан следующий рассказ о казни. «2 октября 1722 года… О невообразимой жестокости русского народа посланник Штамсе рассказывал мне еще одну историю, которой за несколько лет в Петербурге сам был свидетелем. Там сожгли заживо одного человека, который во время богослужения палкой вышиб у епископа из рук образ какого-то святого и сказал, что по совести убежден, что почитание икон есть идолопоклонство, которое не следует терпеть. Император, говорят, сам несколько раз ходил к нему во время содержания под стражей и после произнесения приговора и уверял его, что если он только скажет перед судом, что заблуждался, ему будет дарована жизнь, даже не раз отсрочивал исполнение казни; но человек этот остался при том, что совесть не позволяет ему поступить так. Тогда его поставили на костер, сложенный из разных горючих веществ, и железными цепями привязали к устроенному на нем столбу с поперечной на правой стороне планкой, к которой прикрепили толстой железной проволокой и потом плотно обвили насмоленным холстом руку вместе с палкой, служившей орудием преступления. Сперва зажгли эту правую руку и дали ей одной гореть до тех пор, пока огонь не стал захватывать и далее и князь-кесарь вместе с прочими вельможами, присутствовавшими при казни, не приказали поджечь костра. При таком страшном мучении преступник не испустил ни одного крика и оставался с совершенно спокойным лицом, хотя рука его горела одна минут семь или восемь, пока наконец не зажгли всего возвышения. Он неустрашимо всё это время смотрел на пылавшую свою руку и только тогда отвернулся в другую сторону, когда дым уж очень стал есть ему глаза и у него начали гореть волосы. Меня уверяли, что за несколько лет перед тем брат этого человека был сожжен почти таким же образом и за подобный проступок» [54]. Под братом (собратом, единомышленником?) мог подразумеваться и Фома Иванов.

«Устав морской» 1720 г. предусматривал за богохульство прожжение языка раскаленным железом и отсечение головы. Отдельно рассматривалось хуление святых, девы Марии, а также церковных уставов и преданий – наказание от телесного наказания до смертной казни: «по силе хуления». Смягчалось наказание за богохуление из легкомыслия: за первый раз – вычет из жалования, за второй – публичное церковное покаяние, но за третий раз – расстрел [55]. В 1721 году был казнен "работный человек" Иван Орешников за то, что он "хулил бога и царя". Первоначально богохульника предполагалось сжечь (по Уложению 1649 г.), но Петр заменил сожжение на отсечение головы [56]. Однако, в 1751 году, солдат В. Микулин, заявивший: "Я в бога не верую", был всего-лишь отправлен в монастырскую тюрьму (может быть потому, что о царе он благоразумно промолчал). От кон. 80- нач. 90-х гг. сохранилось дело, интересное тем, что последний раз упоминает сожжение, как официальный вид казни. Группа духоборов была осуждена за то, что «спорили за духоборческую веру»: призывали не поклоняться иконам и не исполнять церковные таинства. В силу статьи 1 положения 1649 года, местные власти приговорили богохульников к сожжению, но, в соответствии с указом об отмене смертной казни 1754 г., сожжение автоматически заменили на кнут, вырезание ноздрей, клеймение и каторжные работы. Высшая инстанция и вовсе смягчила наказание до одной ссылки в Сибирь [57]. В 1831 году крестьянина Александрова за «оскорбление икон» и вовсе только наказали плетьми [58].

В 1825 году в Шлиссербургскую крепость были заключены есаул Котельников и его дочь за распространение «вредной ереси» (отец и дочь были размещены по разным казематам, так, чтобы они ничего не знали друг-о-друге) [59]. Характерно, что отношение к религии влияло и на судьбу заключенных по нерелигиозным обвинениям. С 1821 года находился в Шлиссербургской крепости ротмистр Мощинский (за недошедший до нас пасквиль на Александра I). В 1841 году Николай I осведомился, как ведет себя заключенный. Комендант ответил, что Мощинский ведет себя хорошо, но остается "вольнодумцем и атеистом". Характеристика оказалась роковой для обвиняемого, он был оставлен в крепости, где и умер в 1848 году [60].

По Уложению 1845 года, виновный в распространении ереси подвергался уже только «лишению всех прав состояния и ссылке на поселение» (ст. 206). Всего Уложение о наказаниях уголовных и исправительных (разработано в 1845, незначительные изменения внесены в 1885 году) включало 81 статью, посвященную преступлениям против веры (для сравнения из юстиции того времени: французский Кодекс Наполеона - 5 статей, Общегерманский уголовный кодекс - 3 статьи [61]. Еще примеры из этого благочестивого законодательства, по которому жили еще наши прадеды и прабабки.

Ст. 184. Кто в публичном месте, при собрании более или менее многолюдном, дерзнет с умыслом порицать христианскую веру или православную церковь, или ругаться над священным писанием или святыми таинствами, тот подвергается:

лишению всех прав состояния и ссылке в каторжную работу на заводах на время от шести до восьми лет, а если он по законам не изъят от наказаний телесных, и наказанию плетьми через палачей в мере, определенной статьею 21 сего Уложения для шестой степени наказаний сего рода [от сорока до пятидесяти ударов], с наложением клейм. Когда сие преступление учинено не в публичном собрании, но однако же при свидетелях и с намерением поколебать их веру или произвести соблазн, то виновный приговаривается:

к лишению всех прав состояния и к ссылке на поселение в отдаленнейших местах Сибири, а если он по закону не изъят от наказаний телесных, и к наказанию плетьми чрез палачей в мере, определенной статьею 22 сего уложения для первой степени наказаний сего рода [от двадцати до тридцати ударов].

Ст. 185. Кто будучи свидетелем произносимого в публичном месте с умыслом богохуления, или поношения святых угодников, или же дерзкого, с намерением поколебать в ком-либо веру, порицания христианского закона вообще, или в особенности церкви православной, или же ругательства над священным писанием и святыми таинствами, не даст о том знать надлежащему начальству для прекращения соблазна, тот за сие подвергается:

заключению в тюрьме на время от шести месяцев до одного года, или аресту на время от трех недель до трех месяцев, смотря по обстоятельствам, более или увеличивающим или уменьшающим вину его».

Ст. 186: «Кто в печатных или хотя и письменных, но каким-либо распространяемых им сочинениях, дозволит себе богохуление, поношение святых господних или порицание христианской веры, или церкви православной, или ругательства над священным писанием и священными таинствами, тот подвергается:

лишению всех прав состояния и ссылке на поселение в отдаленнейших местах Сибири, а если он по закону не изъят от наказаний телесных, и наказанию плетьми чрез палачей в мере, определенной статьей 22 сего Уложения для первой степени наказаний сего рода.

Сим же наказаниям подвергаются и те, которые будут заведомо продавать или иным образом распространять такие сочинения».

В начале 90-х годов, доля осужденных за религиозные преступления колебалось между 1 и 2 % от общего числа преступников. Статистика того времени изложена С. Тарновским в статье «Религиозные преступления в России» [62]. Автор исключает из числа рассматриваемых им преступлений святотатство (т. е. кражи в церквях), лжеприсягу и разрытие могил – как не имеющие религиозной специфики. Остаются:

1. богохульствование, порицание веры, нарушение порядка в церквях;

2. отвлечение и отступление от веры, ереси и расколы;

3. скопчество.

Оговаривается, что нарушение порядка в церквях дает не более 3-4 подсудимых за год. Всего, среднее количество подсудимых за год

1885.1889 1890-1894

1. богохульствование,

порицание веры, 277 452

нарушение порядка

в церквях

2. отвлечение и 165 450

отступление от веры,

ереси и расколы

3. cкопчество 37 22

Таким образом за 1885-89 гг. насчитывается около двух с половиной тысяч преступников, а за 1890-94 гг. – четыре с половиной тысячи. Автор делает вывод, что «религиозные преступления в России растут, растут несравненно быстрее, чем обычные преступления». В 1894 - 1903 годах за религиозные преступления были осуждены 4671 человек, а в 1904 – 1913 - более 8000 [63].

В 1906 г. в «Уголовное уложение» были внесены новые, более либеральные законы о религии [64]. Либеральные, впрочем, относительно. За поношение в произведении печати православной церкви назначалась ссылка на поселение, если же поношение было устным «с целью произвести соблазн между присутствующими», поносителю грозили три года в крепости или в исправительном доме (ст. 73). Печатное поношение установлений православной церкви или вообще христианства считалось кощунством и каралось заключением в тюрьме на срок, назначенный судьей. Устное поношение ограничивало приговор шестью месяцами тюрьмы (ст. 74). «Родитель или опекун, обязанный по закону воспитывать своего или находящегося под его опекой не достигшего четырнадцати лет малолетнего в правилах христианской веры» получал три года крепости за нехристианское воспитание, и один год – за христианское, но не православное (ст. 88-89). Наконец, «виновный в произнесении или чтении публично проповеди, речи или сочинения или в распространении или публичном выставлении сочинения или изображения, возбуждающих к переходу православных в иное вероисповедание или в расколоучение или секту, если сии деяния учинены с целью совращения православных, наказывается: заключением в крепости на срок не свыше одного года или арестом» (ст. 90).

Перечисленные законы продолжали действовать до марта 1917 г., когда Временное правительство объявило о «полной и немедленной амнистии по всем делам политическим и религиозным» и об отмене всех вероисповедных ограничений [65].

Примечания

1. Поучение Даниила, митрополита всея Руси // Памятники литературы древней Руси: Кон. 15-нач. 16 века. – М., 1984. - С. 523, 527

2. Стоглав // Хрестоматия по истории СССР с древнейших времён до 18 века. – С. 122

3. И. Курукин, Е. Никулина. «Государево кабацкое дело»: Очерки питейной политики и традиций в России. – М., 2005. - С. 49; Краткое пособие по истории России. – М.: Высшая школа, 1993. – С. 38; Рассказ очевидца о жизни Московии конца XVII века // Вопросы истории. – 1970. - №1. – С. 113

4. Древнерусские княжеские уставы XI-XV вв. – М.: Наука, 1976. - С. 96

5. Стоглав // Хрестоматия по истории СССР с древнейших времён до 18 века. – С. 121

6. ГИМ, Синодальное собрание, № II. Рукопись 24. Л. 432-436; Богданов А. Русские патриархи. Т. 2. – М., 1999. – С. 330, 333-335

7. Древнерусские княжеские уставы XI-XV вв. - С. 89

8. Никоновская летопись содержит два сообщения о древних еретиках. В 1004 году митрополит Леонт посадил в темницу инока Андреяна, который критиковал церковные законы, епископов, пресвитеров и монахов. В 1123 году митрополит Никита «в своем граде в Синелице затворил в темнице злого еретика Дмитра», но не указано в чем заключалась «злая ересь». Есть версия, что оба сообщения – фальсификации, вставленные в летопись в 15 веке, чтобы обосновать современные автору церковные заточения (ПСРЛ. Т. 14. – С. 98-99)

9. ПСРЛ. Т. 1. – С. 354

10. ПСРЛ. Т. 34. – С. 76

11. ПСРЛ. Т. 9. – С. 236

12. ПСРЛ. Т. 34. – С. 77

13. Там же

14. Памятники литературы древней Руси: 13 век. – М., 1981. – С. 83

15. Н. Костомаров. Русская в жизнеописаниях её главнейших деятелей. – С. 186

16. В. Буганов, А. Богданов. Бунтари и правдоискатели в Русской православной церкви. – М., 1991. - С. 23

17. ПСРЛ. Т. 6. Вып. 2. – С. 129, 160

18. Н. Костомаров. Русская история в жизнеописаниях её главнейших деятелей. – С. 190-193; Новгородские летописи. – СПб., 1879. – С. 141; Иосиф Волоцкий. Просветитель. Сказание о новой ереси новгородских еретиков: Алексея протопопа, Дениса попа, Федора Курицына и других, то же исповедующих

19. Просветитель. Сказание о новой ереси новгородских еретиков: Алексея протопопа, Дениса попа, Федора Курицына и других, то же исповедующих.

20. Н. Костомаров. Русская история. – С. 200; Послание преподобного Иосифа Волоцкого к Митрофану, архимандриту Андрониковскому // ЧОИДР. – 1847. – Кн. 1. – Отд. 4. – С. 1-2

21. ПСРЛ. Т. 12. – С. 258; ПСРЛ. Т. 21. Ч. 2. – С. 568; Иоасафовская летопись. М., 2014. С. 146

22. Н. Костомаров. Русская история. – С. 201

23. Памятники литературы древней Руси: Конец 15 - первая половина 16 века. – М., 1986. – С. 359; ср. Иосиф Волоцкий. Слово об осуждении еретиков // Там же. – С. 337, 345

24. Памятники литературы древней Руси: : Конец 15 - первая половина 16 века. – С. 334, 338

25. Там же. – С. 349. Это - реальный эпизод из истории борьбы иконопочитателей и иконоборцев в Византии (Н. Тальберг. История христианской церкви. – М., 1991. – С. 175).

26. Послания Иосифа Волоцкого. - М.: АН СССР, 1959. - С. 197-198; Памятники древнерусского канонического права. Ч.I. Памятники XI-XV вв. - СПб., 1880. - С.145-146

27. А. Карташев. Очерки по истории русской церкви. Т. 1. – М.: Терра, 1997. – С. 458

28. Н. Костомаров. Русская история в жизнеописаниях главнейших её деятелей. – С. 230

29. См. «Стоглав». Раздел: «О святительском суде соборный ответ от священных правил апостольских и отеческих, и от заповедей благочестивых царей от правил святых апостол»

30. Н. Костомаров. Русская история в жизнеописаниях главнейших её деятелей. – С. 278-280

31. Соборная грамота // Цит. по А. Богданов. Перо и крест: Русские писатели под церковным судом. – М., 1990. – С. 55; См. также Р. Скрынников. Великий государь Иоанн Васильевич Грозный. Т. 2. - С. 313

32. Об умствованиях Косого // Памятники литературы древней Руси: Сер. 16 в. – М., 1985. – С. 234-235; Н. Костомаров. Русская история в жизнеописаниях. – С. 283

33. Р. Скрынников. Великий государь Иоанн Васильевич Грозный. Т. 2. – С. 313

34. В. Буганов, А. Богданов. Бунтари и правдоискатели. – С. 82

35. Памятники литературы древней Руси: Сер. 16 века. – М., 1985. – С. 292-293

36. Цит. по Р. Скрынников. Великий государь Иоанн Васильевич Грозный. Т. 2. – C. 321

37. Д. Флетчер. О государстве Российском // Россия XVI века: Воспоминания иностранцев. - Смоленск: Русич, 2003. – С. 113

38. Там же. – С. 130

39. С. Соловьёв История. Т. 8, гл. 2

40. Cм статью о Дионисии в словаре Брокгауза-Ефрона; А. Богданов. Перо и крест. – С. 110-113

41. История Сибири. Первоисточники. IV вып. – Новосибирск, 1994. – С. 204

42. Хрестоматия по истории государства и права России. – М., 2000. – С. 52

43. В. Буганов. Мир истории: Россия в XVII столетии. – М., 1989. – С. 112113

44. Н. Ф. Каптерев. Патриарх Никон и его противники…. – М., 2003. - С. 149

45. Г. Котошихин. О России в царствование Алексея Михайловича. – М., 2000. – С. 140, 141, 146147

46. И. Бердников. Краткий курс церковного права. Т. 2. - Казань, 1913. - С. 981

47. Привилегия Московской академии // Антология педагогической мысли Древней Руси и Русского государства XIVXVII вв. – М., 1985. – С. 240

48. А. Богданов. Перо и крест. – С. 304

49. Цит. по Библиотечка Клио. – М., 1990. - С. 50

50. В. Буганов, А. Богданов. Бунтари и правдоискатели. – С. 454, 455, 462-463

51. Православное обозрение. – 1863. - № 5. – С. 117; № 12. – С. 278

52. Там же. – С. 335-336

53. М. Бенеманский. Закон Градский. Значение его в русском праве. – С. 268

54. Ф. Берхгольц. Дневник // Неистовый реформатор. – М., 2000. – С. 457-458

55. История флотского духовенства. – М.: Андреевский флаг, 1993. – С. 46-47

56. М. Семевский. Слово и дело: 17001725. – М., 1991. – С. 86

57. Русский архив. – 1865. – С. 532-533

58. Наука и религия. – 1960. – N 4. – C. 72

59. М. Гернет. История царской тюрьмы. Т. 1. – М., 1960. - С. 264

60. Там же. Т. 2. – С. 409

61. Российское законодательство X-XX веков. Т. 6. Законодательство первой половины XIX века. – М.: Юридическая литература, 1988. - С. 326

62. Вестник права. - 1899. - № 4. – С. 1 – 27

63. Российское законодательство X-XX веков. Т. 6. - С. 326

64. Российское законодательство X-XX веков. Т. 9. – М.: Юридическая литература, 1994. С. 265

65. Хрестоматия по истории России: 1917-1940. – М., 1994. - 15

Последние публикации на сопряженные темы