Беснование с "возрожденцами"

16.05.2013 Статьи/Религии

Кирилл Галабурда

1.

В четверг 19 апреля я просил у прохожих денег на проезд и получил отказ от одной немолодой женщины. Лицо у нее было, как баклажан с наростом в форме длиннющего носа; выражало оно задумчивую отрешенность. Помотав молча головой, отпустила меня идти дальше, но через некоторое время уже бежала за мной вслед со вспоминными деньгами. Уже тогда можно было заподозрить неладное, когда она пустилась следом на десятки метров, не постыдясь привлекать к себе внимание зовами. Представилась как Л., стала предлагать мне работу не то переводчика, не то оператора, не то просто талантливого человека, но темнила: наверняка ничего не говорила, о требуемых навыках не расспрашивала. Поэтому через день я снова с ней встретился, но за день этот, как выяснилось, она слегка приболела, что никак не помешало ей самоотверженно искать встречи со мной. На встрече сообщила, что старается каждый день кому-то помогать, и лишь в тот день впервые улыбнулась - это единственный знак симпатии ко мне от нее. Все это время, с одной стороны, вроде пыталась помочь, но как-то формально, меня не замечая. Словно бы ждала, что услужит, поставит галочку, и сбудет меня с рук.

И вот, в самый разгар беседы вдруг заговорила о Боге. Начала меня стращать заговором чертей против верующих, зачитывая послание Сатаны бесам, "полубесам" и прочим в их преисподней иерархии. (Позднее я пытался выяснить, откуда у Л. такие точные цитаты, чем вызывал выговор ей: "Нельзя неподготовленным такое зачитывать!..") Послание Сатаны предполагало инструкции, как отваживать людей поклоняться Богу: раз нельзя запретить насильно, то предписывалось стимулировать страсть к наживе, из-за которой люди будут меньше проводить время в молитвах. Досталось также телеманам и любителям компьютеров, но это мелочи; с похожим дерьмом я уже знаком из православной литературы. Самое интересное, что так очерняя стремление к преуспеянию, Л. стала обещать мне "золотые горы" (ее выражение) из 28-й главы Второзакония. Позднее, когда ее единоверцы заманивали меня зарплатами в тысячу-три или Небесным Иерусалимом, златом устланным, я с удовольствием обвинял их в служении Мамоне. В ответ мне уже начинали доказывать, что в богатстве нет ничего дурного, а в нищете - ничего хорошего.

Но то было после. Пока же я сидел в цветущем парке Транспортного института и смотрел на резвящихся детей и студентов. Над кирпичною трубою нависло громадное облако с растворяющимся, как подтекшая акварель, темным донцем средь лазури. Л. была в восторге от моей подкованности по части священной истории и принялась объяснять, кто такой Иисус Христос. Ее микроскопические глазки темнели из-под насыпи пудры, но я избегал встречаться с ней взглядом. Мои слова о том, что "я против Бога" не отбили у нее словоохотливости, словно бы она взяла установку договорить вопреки всему. Показала мне старательно, под линеечку прорисованную схемку, которую, как оказалось, бездарно перечертила с книжонки Нейбора. В ней, раздаваемой сектантами, нашлась и рассказанная мне глупая притча о питавшемся сухарями путешественнике. Это я описываю, чтобы показать, насколько мало в верующих старушках остроумия и воображения, что примитивные иллюстрации воспроизводятся ими с усиленной тщательностью.

С одной из этих верующих старушек Л. меня познакомила. Имени я не запомнил, и назову ее Учительницей Математики. Учительница Математики темноглаза, лицо пожухлое, вытянутое, темными прядями напыренное. Бойкий взгляд удачно сочетался с напористой речью, и она сразу же за меня взялась. Чего только она мне не наговорила; в тот день, как она жаловалась своим пасторам, на меня было потрачено 5 часов времени, которое у них, я понял, расписано. Помимо собственно душеспасительной пропаганды, она сравнивала меня со своим сыном: "Ты, как и он, одной ногой на черной дороге стоишь, другой - на белой. Когда уже обеими ногами станешь?". Видя мои обоснованные сомнения иметь дело с сектантами, она заявила, что мужчина сомневаться не должен. "Значит, я и не мужчина!" - простодушно ответил я. Попрекала меня моим возрастом и тем, что я иду "путем наименьшего сопротивления". Отваживала от неверия и в качестве образца приводила историю, как она целую четверть отпускала свою ученицу ухаживать за "больной" матерью. Пример, разумеется, неудачный, ведь Учительница Математики все равно навела справки, но зато я узнал подробности, что эту ученицу "трахал" какой-то кавказец.

Половой вопрос также не обошли вниманием. Учительница Математики весьма яростно обрушивалась на гражданский брак, изобретение Дьявола ради уничтожения семьи, но все-таки назвала меня "красавцем" и обмазывала помадой свои старческие уста. Когда же я через их плечи посматривал на девушек, Л. опоясала мою спину рукой, разложенной на спинке скамейки. Эти благочестивые наставницы расписывали мне прелести своих церковных девушек, которые только и ищут кого приличного, чтобы замуж взять...

2.

Шутки шутками, но в воскресенье 22 апреля я отправился на богослужение в духовный центр "Возрождение". У нас в Днепропетровске он пользуется худой славой, которую я решительно подтверждаю. Широкая и тихая Рабочая улица накренена так, словно железнодорожный вокзал, к которому она ведет, упал и проломил ее. По поводу весны улица потонула в зелени и вспенилась вишневым цветом. Идя мимо деревенских двориков, я дошел до грозно нависающей, как плесневелой стены. Кончалась она огромной бетонной коробкой без окон, на которой пестреет религиозная реклама. Точно муравьи под перевернутой сахарницей, у входов толпились люди: взрослые и маленькие, старые и юные, симпатичные и калеки, мужчины и девушки. Массы людей волною омывали белоснежные грани припаркованных автомашин; кого-то втаскивали по пандусу в инвалидной коляске, кого-то в коляске же пристыковали спиной к двери. В просторном фойе с бетонным, нездорового цвета полом было, как на вокзале: одни бегали, другие ждали, третьи покидали уборную, четвертые толпились у столов с обольстительными яствами.

- Скажите, - обратился я к повелительнице мясных бутербродов и стаканов с оливье, - а вы это раздаете или продаете?
- Продаем.
- А вы как-то связаны с этой церковью или так торговать приходите?
- Служим.

Позже я увидел лавочку, которую, точно плиткой, выложили дисками с портретами пастора Мунтяна - я не сразу понял, что на торговле сектанты тоже зарабатывают.

Проход зиял в белых пластмассовых стенах фойе, а вместо привратницы стояла высокая широколикая девица, рассыпающаяся черными кудрями и вздувающая собой одежду. Сразу за нею начиналась темная пещера, под высоченным потолком которой из густой тьмы вырисовывалась металлическая антресоль с лестницами - наверное, именно так выглядит театральная закулиса. Я выхожу на свет, и меня всасывает просторная сборная. Толпы людей уже на своих местах, толпы людей снуют у выхода. Работницы центра ныряют в открытую стоящим наподхвате мужчиной дверь; кто-то везет в инвалидной коляске старческую тушу, перебирающую ускользающий пол ногами; дети бегают друг за дружкой и отбивают друг другу руки; мамаша вместе с 6-летней дочерью покачивается в глупой позе.

В самом углу залы примостился целый трехэтажный дом. В офисы меня не пустили, и я взлетел по ломаной лестнице до самого верхнего балкона, с которого, наконец, осмотрелся. Бетонная гробница, непроницаемая для всякого света, под своим заоблачным потолком могла вместить целый стадион. Тускло-малиновые стены дополнялись такой же ядовитой подсветкой. В рыбу воткнуты косточки, а эти стены были отовсюду ушпилены угловатыми клепаными балками и нависшими над самыми головами трубами. Громадными парусами словно с мачт свешивались рекламные плакаты, вместо знамен зрительные места были помечены кустарно выполненными стенными газетами. Как рассыпанной фасолью, весь зал был усеян белыми стульями, в которые гвоздем воткнули полати на столбе. Толпы зрителей пас краном телеоператор в наушниках.

На полуярусе со мною находился широколицый молодой человек, засыпанный косичками. Он стерег звукооператорский пульт, а на меня внимания не обращал, поэтому я набрался смелости осмотреть место, где стоял. Оно было неустроенным, захламленным, краснеющим кирпичами и белеющим гипсокартоном со врезанными в них несовместимо красивыми дверьми. Стена была пестрая, лоскутная, с многими дырами, через которые открывались ремонтно-строительные натюрморты. Вообще, посетителю не составит труда заглянуть в необустроенные места помещения: там есть темная широченная комната со спортзал, сдавленная низким потолком, в которой по устеленному тряпьем или проводами полу одиноко шагает носильщик; также можно заглянуть и в подземелье, кипящее строительным мусором и вздыхающее полиэтиленовыми пленками...

Я спустился к людям, и меня за руку поймала Л. Она уже приготовила мне место между собой и Учительницей Математики. В разных местах ряды сидений были помечены разными цветами, за каждым "цветом" или сотней присматривал свой особый сотник. Этот сотник мог сделать, например, замечание Л., если видел, что я не встаю со всеми. Сотникам подчиняются лидеры, а над сотниками стоят пасторы. Лидеры наставляют группы верующих, называемые ячейками, да и просто присматривают за отдельными лицами вроде меня. Между рядами проходили мужчины в брюках и пиджачках на рубашках, с табличками: "Служба порядка". С одним из таких служителей порядка я разговорился после. Это был мелкий темнокожий мужчина с выпученными серыми глазами, можно сказать, молодой. До "Возрождения" он ходил в другую похожую церковь, но остановил свой выбор на мунтяновщине.

- А зачем, - спрашиваю, - у вас тут охрана?
- Ну как же, - пояснял он, - вдруг придут сюда какие-нибудь, чтобы бить. Или приедет человек с Новосибирска, а у него сумку с паспортом и деньгами украдут.
- Неужели, - возмущаюсь, - сюда ходят руками размахивать? Неужели действительно человек в Новосибирск не вернулся?
- Нет, это я так говорю.

А я-то уже вообразил, как сюда ходят бесчинствовать православные черносотенцы. Один знакомый адвентист мне рассказывал, будто здесь до конца службы охрана никого не выпускает. Проверить я не додумался, но возможно, что это клевета. "Возрожденцы" обращались со мной не намного бесцеремонней этого адвентиста, к тому же, сложно представить, будто целые 2 часа богослужения никого не отпускают в туалет у выхода.

Итак, я сижу на стуле. Тела столпившихся наполовину заслонили мне вид на зал, лишь вдалеке над ними, словно над колосьями в поле, вздымались глыбы исхоженных мною ярусов. В их окнах скользили тени и иногда прислонялись посмотреть на нас. Я был окружен фанатиками, которые покачивались, стоя с поднятыми в виде буквы "пси" руками. Одна жабообразная тучная женщина держала ладони возле своей вздувшейся шеи и при этом благостно улыбалась и булькала какую-то тарабарщину. Заметив, как я на нее таращусь, она подняла складку брови с веком и обнажила на меня свой глаз. Л. уже непристойно двигала животом. За мной стояли две девушки, которые также участвовали. Еще дальше был белокурый, стриженный под затылком юнец, который смотрел на мои оборачивания. Надо мной плыл глаз телекамеры на перетянутой веревками стреле вроде корабельной фок-мачты. Еще два телеоператора следили за происходящим на сцене, поэтому она в описании не нуждается.

С самого момента моего прибытия я мог слышать, как со сцены не умолкает громовая музыка. Песни тянулись нескончаемым потоком и до тошноты однообразно славили Иисуса вновь и вновь напеваемыми словами. Было ощущение, что это никогда не окончится, подобно Аду в их рассказах. На сцене стоял ряд парней и женщин, которые сменяли друг друга и обеспечивали таким образом непрерывность звукоисторжения. Подпоясанная женка из-под снопа темных волос захлебывалась в призывах заискивать у Бога. Один тощий, похожий на кактус парень то погружал руку в гитарные струны, то вытягивал свои тонюсенькие конечности становясь, как столбик с крюками для пальто. Громыхание тяжелого рока сменялось ужасным речитативом в исполнении пасторши. По сплетням Л., Бог исцелил пасторшу от рака, поэтому она скакала по сцене, истерично и надсадно орала: "Во имя Господа!" так, словно была готова кого-нибудь убить. Электрогитары ревели, саксофоны визжали, а безобразные старухи в зале молитвенно выплясывали.

Учительница Математики приседала в такт своими колоколообразными телесами и подпевала карикатурным голосом что-то вроде: "Святой Дух... на те-бя!". Можно было только гадать, до чего несказанную и глупую радость доставляет ей вся эта какофония. Зрители извивались и мигали лицами. Одна, к примеру, кудрявая тяжелая женщина в облаке черной куртки, стоя на плещущихся в черном трико ляжках, обратила в бок свое налитое личище. Добела сжимая мимические складки, она протягивала соседям толстые руки, удостоверяла им свое неземное воодушевление. Я телесно ощущал, как пульсирует от ударных воздух и долбит меня толчками. Под видом богослужения бабушки приобщались к ночной жизни.

После часового звучания музыка наконец смолкла, все расселись по местам смотреть, как пасторша позирует у конторки. На тонких ножках она носила по сцене свою коленчатую талию, а вокруг нее оркестром выстроились какие-то дядьки. Они сидели в два ряда и неясно зачем мостили на коленах книги - видимо, это суфлеры. У пасторши заметно некое пристрастие к междометию "реально", используя которое, она принялась истязать зрителей скучным рассказом о вмешательстве Бога в жизнь верующих. Темные потеки у корней волос придавали крашеной блондинке какой-то устало-больной вид. Через некоторое время ей показалось мало, и она подозвала придурковатого вида парня с его историей. Нет нужды пересказывать их треп, транслируемый ими и популяризируемый. После того, как они наконец наговорились, в зале погас свет. Пасторша застыла точеным силуэтиком, и все уставились на огромные экраны.

Крутили маленький видеосюжетик об умиравшем ненадолго молодом человеке. Интервьюируемый рассказывал об Аде, 15 минут пребывания в котором показались ему целой вечностью. По всем правилам жанра он жаловался, что там ему было плохо, но при этом парню хватило наглости оправдывать Бога, так обращающегося с грешниками. В качества доказательства сказанному предъявили нарисованные на компьютере клубящиеся стены пламени. Во всем этом не было ничего оригинального, православных точно так же запугивают мытарствами преподобной Феодоры или Клавдии Устюжаниной.

Все зрители в зале притихли. Включили свет, и пошла вторая волна их нелепого времяпровождения. "Встань пред Богом", - строго произнесла Учительница Математики. Если я не ошибаюсь, встать я должен был перед Епископом - помощником самого Мунтяна. На сцене выросли темные брюки и пиджак с фиолетовыми прожилками рубахи под ним, все это было увенчано широкой харей с залысинами. Держался Епископ агрессивно, кричал на зрителей, как резаный. Так нужно для разрушения родовых проклятий. Глупые молебщики проклятий, конечно, не хотели, а потому повырастали надо мной и принялись что-то стонать в сторону вытянутых ладоней. Я вскочил осмотреться, и меня тут же поймали за руки Л. и Учительница Математики. Пожилой мужчина с правильно очерченным жилистым черепом отчаянно бормотал молитвы, руки держал дугой. Подобно груде земли, зачерпнутой ковшом экскаватора, в стул была вдета огромная старуха: лицо ее все собралось в узлы вокруг носа с горбинкой, она разевала рот меж дланей.

И тут совсем неожиданно забелели вдалеке ведра и поплыли от конца ряда к концу другому. Фанатики щедро кидали в них заранее приготовленные конвертики. В этом трехактном спектакле передо мною обнажилась вся омерзительная суть христианского вероучения. В первом акте верующих стращают вечными мучениями. Эта завязка призвана ввергнуть людей в бездну беспросветного кошмара. Дальше идет второй акт, в котором их манят надеждой на божье заступничество от божьих кар. Так достигается смятение, нарастающее до кульминации. И в тот момент, когда христиане отвлекаются от всего земного ради своих вымышленных ужасов, появляется церковник и стрижет с них пожертвования - это развязка. Так жаль, говорила Л., если иной раз нечего положить. Охотно ей верю, чем только не откупится христианин от Геенны...

Музыка стала сходить на нет, удовлетворенный Епископ поуспокоился. Зрители снова грянулись на свои места, дети стали гонять друг друга под стульями. Если верить Л., никто в этой церкви к выступлениям не готовится, тут вещают, как Бог на душу положит. Нужно отдать должное Епископу: он показал себя способным оратором и очень талантливым демагогом. Весьма интересны его соображения касательно десятины. Если верующий приходит на служение и не платит десятину, тем совершается кража. Ведь воровство - это что? Воровство - это когда человек присваивает себе то, что ему не принадлежит. Десятина принадлежит Богу, так учит Писание. Вот удерживала одна женщина десятину: "А что? - говорила. - Ведь я призираю на нуждающихся, помогаю детдомам..." Вот пусть помогает своими деньгами, а не божиими! Такое рассуждение несомненно заслуживает аплодисментов.

Епископ наворачивал круги у конторки, теребил бумаги на ней, затем спускался со сцены к зрителям, тормошил отдельных лиц. К примеру, обращался к кому-то, глядя в мою сторону. "Да, это про тебя, - подтвердила Учительница Математики. - Ему Бог показывает, к кому говорить". Нельзя было не отметить, насколько готова была публика откликаться. Разглагольствования Епископа старательно конспектировались в тетрадки; Л. тетрадку забыла, поэтому гнула на колене листовку, по ее словам, она все перечитывает. Когда этот болтун рассказал всем известный анекдотик, старушки за моей спиной сочли долгом выдавить из себя угодливый смешок. Разглагольствовал Епископ беспрерывно, монотонно и обильно. Просто устаешь обращать внимание на его болтовню, и она запоминается неосознаваемой - внушается. Поэтому старые дуры не в силах уловить смысл беспомощно повторяли последнее слово в фразе.

В тот день Епископ баял сперва просто о верности, а затем о верности конкретно пастору и Церкви. И вот уже после богослужения Л. тоже начала наставлять, как плохо менять веру. Привела в пример женщину, которая бегала то к мунтяновцам, то к попам, пока однажды по возвращении из православного храма не упала у входа в "Возрождение", переломав ноги. (Я возьми и спроси: "Так что, выходит, и православным не стоит переходить в вашу Церковь?") Это показывает, насколько похожие темы для обсуждения поднимает Л. после соответствующей проповеди.

Еще менее безобидны внушения, касающиеся "возрожденческой" демонологии. В обычной христианской манере болтун стал обрушиваться на астрологию и магию, но приплел к ним посещения могил близких, что особенно актуально в поминальную неделю. При мне Учительница Математики и Л. всерьез обсуждали, как бы не пустить на погост их знакомую. Во-первых, это идолопоклонство, когда люди фотографируются с надгробиями и чокаются с ними стаканами, оставляют мертвецам еду. Но самое страшное - это принимать на упокоище пищу. Дело в том, что, по верованиям сектантов, обитавшие в покойнике бесы и "дэмоны" оставляют мертвое тело и блуждают кладбищем. Когда сердобольная родственница приходит и начинает звать своего, реветь навзрыд, она открывает рот - и сразу хап!

- Что? - спрашиваю. - В рот залазят?
- И в рот, и не в рот. Во все отверстия!

Посетительница погребалища становится одержимой бесами близких, возбуждающих те же хвори. Учительница Математики рассказывала, как одна женщина похоронила мужа-пьянчугу и к своему стыду стала напиваться, как свинья. Епископ рассказывал, как другая женщина похоронила мать, и ей стало плохо, обнаружился диабет. "А мама им страдала?" - "Не то слово!" Только пальцем у виска крути: при чем тут чертовщина, если болезнь оказалась наследственной, а люди спиваются с горя?..

От теории к практике, дальше было веселее. Фанатикам предлагалось повалять дурака в третий раз, и они повставали с мест. Епископ всячески призывал нас забыть обо всем, что происходит за стенами "Возрождения" - Учительница Математики повернулась напутствовать меня до глубины души искренне уверовать. Она держала надо мною свою ладонь и натравливала на меня Святого Духа молитвами. Толпы людей шатало с вытянутыми руками, они, закрыв глаза, ворковали. Волнующаяся девушка за мной, закрыв глаза, свела бровки предельно выразительно. Епископ разошелся не на шутку, он голосил на стонущих под его орами людишками. Чем быстрее он гуторил, чем громче кричал, чем злобнее надрывался, тем более возбуждались несчастные. Порою он нагнетал такое напряжение, что в разных частях толпы возникали очаги взвинченных вопящих, как при падении, верующих. Невидимая женщина пронзительно заверещала, но то были цветочки. К совершающемуся весьма располагала натужная музыка, спекшаяся в единое звучание с епископским голосом. Грохочущие ритмы и раздражали живые мозги ритмично, раздирали их волнообразно и кстати, словно онанировали их, щекоча череп изнутри. Как порноактер, предчувствующий приближение семяизвержения, Епископ так же скорыми словами приветствовал приближение Святого Духа: "О, сейчас-сейчас. Он снизойдет. Счас будет-будет. Оаааааааа! - и внезапно его дикое крешендо обрывалось бессмысленной белибердой: - Улареба-алареба баигия лала-ра банея! Улареба-балареба ларибай кисэя чина!" Всю залу заполнила трескотня безумного стада: "Валя-валяляля, валя-ляляляля-ва". Л. объясняла мне, что когда Святой Дух нисходит на фанатиков, они начинают говорить на иноязыках - это специально, чтобы Диавол не мог понять молитвы к Богу. "Ощаяйо йа-йа-йоо валакика, вирисуна насатоту взабаран бо-багита!"

Мне было просто смешно. Я не успевал записать в блокнот все, поэтому приходится некоторые фразы додумывать от себя. Надеюсь, смысл сказанного от этого не исказится. Музыка начала постепенно утихать, молебщики успокаивались, а Епископ вспомнил русский язык. Люди снова стали обычными людьми, но недолгий сеанс не прошел безнаказанно для одной объемистой женщины. Сгорбившись и закрыв лицо своим кольбе, она кликнула, а после оглашала залу редкими рыданиями. Ни один зритель не повернулся к ней, даже стоявшие по правую и левую руку никак не отреагировали на происходящее поблизости. У меня отвисла челюсть и наворачивались слезы - это было уже слишком. Епископ призывал не отвлекаться на "эту женщину", но бороздя ряды сидящих, к ней подступился охранник с отягощенным громадной челюстью лицом и, положив ладонь на плечо, повел мимо отупевших шеренг верующих. Вдалеке, под самой стеной, сотница приняла плачущую в свои объятья, что-то ей шептала, клала руку на макушку. Но самая причина ее расстроенных нервов по-прежнему стояла на сцене и заткнуться не собиралась.

Неизвестно откуда выросли колонны людей средних лет и потекли по направлению к сцене. Ступеньки, к ней ведущие, ощерились людскими торсами, прибывшие выстроились в шеренговый ряд к нам лицом и нетерпеливо суетились. Вдоль них черной суставчатой стрелой зашагала женщина и слегка ударяла лбы ладонью. Не успел я опомниться, как она оказалась против стройной, но крепкого телосложения бабы, которая с криком металась из стороны в сторону. Буйную уже намертво держали за локти подоспевшие "возрожденцы". Наконец служительница культа таки поймала ее чело, окруженное светлыми, подвитыми на концах волосами. Женщина тяжко повисла на руках сектантов, сорвалась с них и долбанула пол грузной каплей своих бедер. Великанша, направив в потолок открытые белые колена, зашлась громким голосом, потонувшим в свинцовом звоне музыкальных инструментов. Музыку сгустили настолько громко, что за оглушительным гулом нельзя было услыхать ни криков там, ни речи здесь. Среди ужасного шума экзорцистка в узкой юбке плыла дальше. Она изображала Кашпировского, от ее прикосновений обмякшие люди повисали на чужих руках и укладывались на пол. Худощавый мужчина, лысый и в пестрой одежде, присел на подкосившихся ногах, но не упал. Отпущенным он зачем-то кружил возле прибывающих. Как волна о побережье, билась в захвате объемистая старуха с похожей на патиссон прической соломенного цвета. На помосте она корчилась и водила в воздухе узкими голенями в черных штанах. Громадный дядька серого цвета продолжал вырываться уже сидя на стуле. Над его плешью то справа, то слева маячил "возрожденец", а он не переставал отстраняться и заслоняться руками. Учинившая все это бесчинство женщина впоследствии рассказывала со своими жертвами, что бесы вызывают у несчастных сильное противление "очищению", страшно вытягивают им спины, говорят из них звериными голосами, а из женщин - мужскими.

Мне же хотелось узнать о впечатлениях самих "очищаемых". Православные распускают слухи, будто в "Возрождении" одержимые фальшивы, а беснования - разыгранны. Действительно, все "звезды" сходили со сцены и куда-то пропадали. Я наметил себе двух женщин, но они скрылись в чьи-то объятия. Набравшись смелости, я побежал вдоль ряда за широкоплечим мужчиной и удачно его перехватил, но говорить до конца службы он отказался. За мной вслед тут же выскочила взволнованная Л. и пока я с ней пререкался, он исчез. Много позднее сами сектанты свели меня с худощавой девушкой, будто бы тогда находившейся на сцене. Хоть этого я подтвердить не могу, у меня нет оснований отрицать, что я ее просмотрел.

Лицо у девушки узкое и вытянутое, в форме лопаты, в редких бородавках, омывается черными кудрями. Веки лиловые, глаза раскрыты широко, во взгляде читалась настороженность и, возможно, волевая готовность. На мой вопрос, считает ли она себя впечатлительной, она ответила отрицательно, заметив, что быстро перегорает и успокаивается. Она всегда интересовалась колдовством, в чем признаваться, наверное, является здесь хорошим тоном. Полагаю, она считает именно это причиной своей демонической одержимости подобно тому, как Учительница Математики объясняла свои беснования баловством со спиритизмом. Я спросил, не будет ли большой тайной рассказать мне о своем наиболее сильном впечатлении в жизни. Девушка рассказывала, как часто умирали ее родственники, но особенно поразило соприкосновение со сверхъестественным в стенах "Возрождения". Поначалу она наблюдала чужие корчи со стороны. Однажды на богослужении ей с поразительной отчетливостью было видение, в котором родная тетя наводила на девушку проклятье через белую ленточку. Придя домой, бедняжка нашла тетину коробочку в том самом месте, где ей привиделось, и коробочку сожгла.

К сожалению, я не стал развенчивать ей веру. Случайно краем глаза подсмотренное местонахождение коробочки могло не раз забыться, а потом внезапно и при особых обстоятельствах всплыть в памяти. Случаи удивительной наблюдательности или памятования наблюдаются, например, при гипнозе или эпилепсии. Известен случай, когда человек мог в трансе читать обращенную к нему переплетом книгу, потому что текст ее отражался, как в зеркале, в чужих глазах. Истерическим припадкам предшествуют воспоминания особой яркости, полностью овладевающие вниманием субъекта. В тот день, когда моя собеседница бесновалась на сцене, ей как раз было ясное видение картин из ее магического прошлого, внушенное проповедью Епископа на соответствующую тему. Внушаемостью девушки можно было бы объяснить заразительность припадков. У девушки действительно могла развиться истерия от созерцания беснований и от рассказов о нечистой силе, пытающейся во сне задушить ее подругу. (Сновидения, в которых домовой сидит на груди и душит, легко объясняются стеснением дыхания. В позапрошлом веке проводились опыты по накрыванию спящих толстым одеялом, которые вызывали кошмары именно с таким сюжетом.) Случаи заразной одержимости бесами имели место в Савойе в 1861 и 1878 годах, когда публичные ритуалы экзорцизма нагнетали массовую истерию, заставив вмешаться власти. В средневековье аналогичным образом среди населения ширилась пляска святого Витта, а у народов Коми считалось, будто дух по имени Икотка может переселяться от человека к человеку, управляя одержимым и говоря через него.

Я спрашивал у своей знакомой, бывают ли у нее проблемы со зрением, слухом или кожной чувствительностью, она рассказала лишь, что простудилась, температурит и чувствует общую слабость. Считается, что истерических приступов больные не помнят, она же помнит все достаточно хорошо. Безо всяких подсказок с моей стороны девушка описала, как при бесновании она ощущает внутри себя некий предмет неопределенных размеров. Эта штуковина "шарится" в ней, поднимается от живота к горлу и так душит, вызывая кашель. Православная церковь в целях саморекламы использует историю некоей Софии Александровны, писавшей в 1907 году: "Я чувствовала в груди, под сердцем, как бы клубок какой, который даже ощущался иногда на ощупь. Этот клубок, очевидно бес, подкатывался под самое сердце, и тогда я готова была кричать от тоски и от боли". Такое явление известно уже древним грекам, они считали, что у истеричек отделяется и перекатывается в животе матка или "хистера", причиняя женщине мучения. Другая сектантка поделилась ощущением тяжести или придавленности, однако после "очищения" у нее в груди осязалась совершенная пустота. Изматывалась настолько, что засыпала в транспорте...

Итак, меня поймали вдалеке от моего сиденья. Стоявшая за моею спиной Л. держала меня одной рукой за плечо, а другой - за запястье. Проходящий мимо охранник повелел мне идти на сцену, а Л. тоже ныла: "Ну идем. Испугался что ли?" Лестница на сцену заструилась людскими головами, среди них подскакивал и я. Не выпуская меня из своей хватки, Л. плелась следом. С высоты помоста я оглядел зрителей - пасторам затемненная зала видится, как водой залитая, лишь вблизи из темной бездны проступают многочисленные, редкие контуры фигур-водорослей, у ног придавленных стульями вместо гальки. Какой-то парень с передних рядов серел стриженым подшерстком, мерил меня из-под трепаных бровей. А вдруг мои знакомые увидят меня на экране среди умалишенных богомольцев? "О Сатана, - думал я про себя, - не оставь меня". Позади меня людские тела скрещивались, перемещались, выстраивались и хаотично рассыпались. Небольшой миловидный молодчик натужно мне улыбнулся, наверное, испугавшись моего недоброго взгляда. Следившая за мной Л. заметила, что я не повторяю за Епископом молитву покаяния, как должны все вышедшие на сцену неофиты. Я стал в позу и гордо отказал. Вскрай сцены вихлялся не страшащийся неприятия Епископ, что-то скандировал. Мне дико захотелось отправить его со сцены пинком, чтобы он напоролся на стебли людских торсов, подогнул их под собой.

Собственно, это был конец представления. Все клоуны схлынивали со сцены, зала пустела. Новообращенных, в том числе и меня, под поздравления рассадили на особые места. Собирали наши ФИО, адреса, телефонные номера. Завлекшие нас сюда люди объявлялись нашими наставниками, которые должны будут в понедельник к нам придти. Л. и вправду неоднократно названивала мне на следующий день, домогаясь встречи. Нам выдали брошюрку Нейбора и конвертик для десятины. Змееокая, с медным лицом женщина, сложив козу из пальцев, указывала на какие-то бумаги в руках своих ассистентов, деловито раздавала нам указания, подозвала с первого ряда какого-то бурнастого парнюка дикого вида, который вяло промямлил о своих хороших впечатлениях. Я же всячески показывал и высказывал свое отвращение. "Что, не хотите с нами дружить?" - спросила, укорно испытующе взирая, пышноволосая блондиночка в блестках. Я ответил: "Нет", хотя как можно не желать дружбы с красавицей, пусть и толстоватой, но достойным нарядом подчеркнувшей невеликую грудь. Чувствую себя обязанным заметить, что сектанты обращались со мной заботливо, держались подчеркнуто доброжелательно. Л. говорила, что теперь отвечает за меня, как за ребенка, она следила за тем, чтобы я справил нужду, получил бутерброд, доехал до дому. Моя наставница предлагала всяческую помощь, в том числе и продуктами, которые раздают там пенсионерам. Скорее у "возрожденцев" были причины обижаться на меня. Это говорится прежде всего православным пасквилянтам, пышущим нетерпимостью ко всяким конкурентным сектам...

Лидеры выстроились кольцами вокруг своих сотников, остатки толпы собрались в такие очаги. Долгие часы сотницы наставляли сидящих, как ненавидеть Дьявола и отучать людей посещать кладбища. Все это время я блуждал по пустынной зале, наблюдая за людьми и общаясь с ними. Двери уже давно были распахнуты и обмакнуты в солнечное зарево, за ними вдалеке пылали на солнце зеленые листья. Длинноволосая 10-летняя кокетка приобщалась ко взрослым ужимкам своей подруги, а восхищенный, но неискренний тинэйджер предлагал ей залезть ему в карман; похожая на шкаф женщина качала младенца с бутылочкой, другая водила над мальчишкой баночкой в пакете, третья выгуливала на капюшоне 2-летнего малыша, зажавшего в ручонке захватанный кусок сыра; две старухи, словно завернутые в половые тряпки, были увлечены зажевыванием своих скомканных губ; подростки резвились на сцене и гоняли друг друга кулаками, позировали для фотографирования. Текла заурядная жизнь обычных людей, словно бы ничего не произошло. Один лишь я блуждал, как оглушенный, словно бы из взорванной головы вытекали мои мозги. То здесь, то там посиделки сектантов заканчивались своим обычным безумием. Зажмурившиеся дикари становились в круг и блекотали каждый на свой лад (им подошло бы еще выплясывать голыми у костра): "Мадах, малах, мада-да-да-лах!" Одна девушка усиленно закрыла глаза и что-то тараторила низким мужским голосом. Поодаль находился молодой человек, который, к сожалению, еще сохранял ясность ума. Видимо, я его отвлекал, и он нервно, нерешительно кружил вокруг не замечающей его толпы, поминутно пытаясь влиться в общее сумасшествие, однако редкие его выкрики прерывались. Среди всего этого бульканья и стенания пробивался надрывный голос сотницы: "О Боже! Джина лора тоу ванала кира вина!.. Мы поклоняемся тебе. Да! Да!.."

Мне стало скучно, и я снова отошел прочь. Дети были просто замечательны: они разделялись и бежали друг другу наперехват, ловили друг друга и отбивались, переворачивали стулья, заглядывали за сцену, седлали перила, порхали по лестницам. Я долго ждал, когда они со мной заговорят, и решился подойти сам.

- Можно спросить? - обратился я к мальчику лет 9-ти с короткими членами и маленькой, как спичечной, растрепанной головкой.
- Что?
- А Вы сюда ходите? - я указал в сторону 2-го этажа, где у сектантов детская школа "Наследие".
- Да.
- А что там делают.
- Ну там играют, рассказывают о Боге.
- А там падают, кричат на полу?
- Нет, - тихо произнес он.

Мне кажется, что испуг, читавшийся на моем лице, передался и ему. Я думал, насколько неудачно сформулирован вопрос: разумеется, что дети и падают, и кричат, и рычат, и бегают на четвереньках, и вскакивают, и подскакивают, и чего только еще не делают. На дверях "Наследия" висит рисованая надпись: "Взрослым вход строго запрещен", которой я осмелился не последовать. Детьми там занималась некая невзрачного вида черная женщина с широкими и мощными плечами, ей помогала шарообразная и щекастая девушка с зачесанными и собранными в хвостик русыми волосами. Обе мне поведали, что для детей утомительны обычные богослужения, поэтому им предусмотрена облегченная программа, на которой они могут побегать и посмотреть мультики. Действительно, все это время, пока бесновались взрослые, детские тени блуждали из угла в угол, прислонялись к окнам 2-го яруса. Оказывается, дети также "научены" платить церковникам десятину, деньги на которую дают им с собой их родители - "Все равно на них мы покупаем им конфеты". Я подошел к двоим 10-леткам, занимающимся своими телефонами.

- Извините, а можно спросить?
- Да.
- А вы ход

Последние публикации на сопряженные темы